— В форме? За руль?
— Я переоденусь, товарищ полковник. Одна минута!
Свиристящий звук, доносившийся из глубины палат, был снова ни на что не похож.
«Ни колодезное ведро, ни колесо...» — подумал Денисов,
Медсестра пригладила жесткие волосы, туже затянула халат. Очки ее блеснули.
— Значит, если позвонят насчет здоровья Дернова...
Денисов показал на Сабодаша:
— Передадите трубку ему. Скажете: «Здесь дежурный врач, передаю трубку...»
— На самом деле дежурного врача здесь не будет, — она хитро улыбнулась, делая вид, что понимает игру, но была явно растеряна.
— Безусловно.
— И заведующего отделением тоже... — она снова хитро посмотрела. У нее был вид, словно хочет сбежать.
Пронзительный звонок заставил ее вздрогнуть. Она схватила трубку, но не удержала. Упав, трубка проехала по стеклу, накрывавшему стол. Медсестра схватила ее, нервно прижала к уху:
— Инну? Какой вы номер набираете? Здесь больница!
Чтобы успокоить ее, Антон попытался завязать разговор, вспомнил книгу, которую недавно прочел. О милиции. Но тему для разговора он выбрал неудачно: медсестра этой книги не читала. Денисов тоже только просмотрел по диагонали — будни инспекторов уголовного розыска автору не удались: «Ну, попили кофейку, обсудили еще версию. Покурили. Попикировались. Еще по чашечке кофейку. Снова покурили...»
Все же медсестра понемногу стала отходить, поправила прическу, заулыбалась.
Денисов не заметил, как задремал.
Его разбудил скрип. Он отличался от свиристящего звука, к которому Денисов уже попривык.
Из операционного зала справа выкатили блестящую никелированную каталку с лежавшим под простыней человеком. Кто-то из медиков, заранее предупрежденный, на ходу откинул угол простыни. Каталка чуть замедлила ход. Но под простыней Денисов ничего не увидел, кроме бинтов. Незавязанными оставались только глаза, они были закрыты. Узнать человека, которого Денисов видел, в белом, тщательно увернутом коконе было невозможно.
Появились медики, они коротко, на ходу перебрасывались незнакомыми Денисову терминами.
— Какие прогнозы? — спросил Денисов, обращаясь к ним всем одновременно. — Я инспектор. Когда с ним можно будет говорить?
К нему обернулись. Один — постарше — сказал:
— Особенно на этого человека не рассчитывайте, инспектор. Случай серьезный. Задеты жизненно важные органы, — он вздохнул. — А с Белогорловой, наоборот... Вы ведь и ею интересовались.
— Улучшение?
— Постучите по дереву. Сегодня ее смотрел профессор. Тоже удивился.
— И теперь...
— Быстро пойдет на поправку.
— Быстро? И с ней скоро можно будет говорить?
— Быстрее, чем вы думаете, инспектор.
Медики ушли, оставив Денисова с медсестрой и Антоном у телефона.
Сабодаш рассказал про Видока:
— Знаменитый сыщик был в отставке, когда одна фирма предложила ему расследовать систематические хищения денег. В указанный день ему представили сотрудников: все проверенные, все выше подозрений. Внезапно Видок остановился рядом с одной из сотрудниц: «Мадам, вы берете деньги из кассы!» От неожиданности она тут же призналась...
Звонок прозвенел коротко. Медсестра сняла трубку:
— Отделение реанимации...
Денисов увидел, как она сразу изменилась в лице.
— Сейчас, — пролепетала она. — Здесь дежурный врач... — она протянула трубку между Денисовым и Сабо-дашем. Стояла ни жива ни мертва.
Денисов вышел в приемное отделение, набрал нужный номер с другого телефона.
— Откуда разговаривают с аппаратом... — он сообщил реквизиты.
— Сейчас...
Старшая смены на телефонном узле отошла в аппаратную.
Минуты потекли медленно. На стене, на уровне головы, против Денисова висела фотография Научно-исследовательского института имени Склифосовского. Авторы всех справочников утверждали, что полукруглая двойная колоннада бывшего странноприимного дома, изображенного на фото, по оригинальности не имела аналогов в мировой архитектуре.
— Звонили из телефона-автомата номер... — голос старшей смены остался бесстрастным. — Измайловский проспект, дом... Уличная кабина.
«В районе пансионата...» — понял Денисов.
В зеркале заднего вида Денисову, сидевшему на втором сиденье, было видно довольное лицо Антона, толстая шея, взъерошившиеся, пшеничного цвета усики.
— Виктория! — Сабодаш подмигнул.
Перед отъездом из Склифосовского он досказал медсестре, как великий сыщик сам объяснил свой успех: «От этой уже не первой молодости дамы пахло дорогими духами. Оклад ее сравнительно невелик. Я подумал: «Если у дамы есть молодой друг...»
— Какой у него голос? — спросил Денисов.
Он жалел, что не мог одновременно запрашивать справку телефонного узла и отвечать по телефону человеку, справлявшемуся о здоровье Дернова.
— Голос прохиндея... —несмотря на отвратительную видимость, непрекращавшийся снег с дождем, Антон со вкусом, широко и на приличной скорости заложил очередной вираж, обгоняя «Жигули».
Машину он водил неплохо.
— И долго вы говорили? — Денисов удобнее расположился у себя на сиденье.
— Минуты полторы. Он спросил: «Вы дежурный врач?» — «Да, — отвечаю. — Я врач. Что вы хотели?» — «Насчет состояния здоровья Дернова. Из милиции. Когда можно будет его допросить?»
Ехали быстро. С самого начала Антон гнал лихо, вложив в скорость свою уверенность в успехе дела.
— Я потянул время. «Вы инспектор?» — спрашиваю. «Да, отделения милиции при вокзале». У меня хватило ума промолчать: «отдела», а не «отделения»! «При вокзале!» Он спрашивает дальше: «Как его состояние? Жить будет?» — «Нет, — говорю, — скорее всего нет. Из жизни уходит молодой человек, который должен бы еще жить да жить...» Мы поговорили еще, потом он положил трубку.
Несколько минут Денисов обдумывал услышанное. Мелькали белые от снега переулки, -впереди показалась станция метро «Лермонтовская».
Денисов спросил:
— О чем вы еще говорили?
— В общем, ни о чем. Я представил себя дежурным врачом. Сказал то, что, на мой взгляд, сказал бы тот, разговаривая с работником милиции: «примите меры розыска», «преступник этот особо опасен, должен понести наказание». Говоря честно, мне хотелось подпортить ему настроение.
Ехали молча. На заднем сиденье пахло медвежьей шкурой, которую Сабодаш привез из отпуска из дома, с Алтая.
Они подъезжали к Курскому вокзалу. Внизу, ниже уровня Садового кольца, мелькнула гофрированная крыша громадного зала для пассажиров, прямо напротив, под арку
транспортного управления внутренних дел, улица Чкалова, сорок, въезжала машина.
— Какие «меры розыска», Антон? — спросил Денисов. — Ведь речь шла о несчастном случае?
Сабодаш сбросил скорость.
— Знаешь! — Антон уже догадался о своей ошибке. В зеркале показались его расстроенные глаза.— Я плохой дипломат! Мне легче было бы один на один с ним, как Бе-логорлова... Может, все-таки ничего? Как думаешь?
Денисов покачал головой:
— Останови у автомата: надо предупредить Бахметьева, а он поставит в известность Сапронова.
— Так хорошо началось, — сказал Антон. Денисову стало жаль его. — Разговаривали не меньше двух минут!
— Позвоним. И надо срочно в пансионат. Я до конца не уверен. Но думаю, он уже скрылся.
11
— ...Все открылось мне, как всегда, вдруг! И без связи с предыдущим. Я не умею логически мыслить: всегда чувства приводят меня к готовым выводам. Мы вместе ехали в электропоезде. Народу в вагоне почти не было. Я сидел у окна и думал об отце. О том, как мы с матерью везли урну с его прахом из крематория на кладбище в Востряково. Ездили вдвоем, урна лежала в сумке, которую я вез. «Та-кое горе!..» — повторяла мать поминутно. На нее больно было смотреть. А вокруг стояла весна. Самое начало мая. Только что прошел первый ливень. Земля в Вострякове парила, и на памятниках сверкали ослепительные капли. Кроме матери, все кругом были полны еще этим коротким ливнем, теплом и испарениями, ароматом пробуждающейся зелени. Никому не было дела до ушедшего из жизни человека, которого оплакивала моя мать. «Та-акое горе!..» Фраза эта как-то соседствовала с другой, сказанной при мне в адрес адвоката человеком, с которыми связал свою судьбу: «Погиб! Подумаешь, какое горе!..» Начиная какое-нибудь дело, не думаешь, что год-другой спустя твоим самым большим и несбыточным желанием будет — вернуться к тому, что ты когда-то высокомерно отверг. В сутолоке отделяешь поступки от их последствий напрочь! Только потом, когда' видишь горестный результат, недоумеваешь: «Откуда? Что к этому привело?..»
Мы проехали Москву- Товарную. Приближался Речной вокзал. Страшная мысль пришла мне в голову: «Из-за этого человека я сломал свою жизнь. Я убил своего мертвого отца, потому что он умер бы во второй раз, узнав правду обо мне. «Что ты наделал, милый? — обратился я мысленно к себе как к самому дорогому мне, глупому, чрезвычайно неудачливому существу. — Ну что ты наделал?» Я вспомнил женщину, которую видел в Коломенском на путях. Я узнал ее. Она подвозила меня в машине к Калининграду — замкнутая, самостоятельная. Абсолютно ни к чему не причастная. Мой напарник все так же продолжал смотреть в окно, потом поднялся. Тут я вдруг понял: он попытается убить меня, как ту женщину. К этому времени я уже носил с собой нож.
— Кто из вас предложил выйти в тамбур? Вы? Он?
— Он сам предложил. Я словно чувствовал что-то: не хотел подниматься. К несчастью, я никогда не понимал сигналов моего тела. Командовал им только с помощью хлыста. Больше всего — если бы меня спросили тогда —я хотел бы возместить ущерб, который нанес, и до конца жизни вносить недостающую разницу, вернуться к тому, что было до моего с ним знакомства... Он словно почувствовал, вскользь взглянул на меня. Мы вышли в тамбур. Впереди были Речной вокзал, Автозаводский мост, железнодорожные платформы. Мы стояли лицом к лицу. За его спиной в стекле мелькала кое-где в