Итак, правда была субъективной, но я никогда и не предполагал ничего иного. Моя рукопись не должна была быть ничем иным, кроме как честным изложением моей жизни. Я не претендовал ни на особые события, ни на оригинальность своего бытия. Я ни в коей мере не считал его необычным, разве что для меня самого. В рукописи было собрано все, что я о себе знал, все, что у меня было в этом мире. Нельзя было не согласиться с этим, ведь я изложил события так, как сам воспринимал их.
Я опять прочитал последнюю страницу и пробежал взглядом остальное. Постепенно я начал чувствовать, что хотел сказать. В фигуре Сери проступала Грейс на углу улицы, потому что…
Дверь заскрипела в пазах: кто-то толкнул ее плечом. Я услышал звук отодвигаемой щеколды, и в дом снаружи ворвался шум. В комнату вошла Фелисити с охапкой мокрых от дождя свертков.
– Я сварю обед, а потом ты оставишь свою работу. Джеймс думает, что будет лучше, если мы сегодня уже уедем в Шеффилд.
Я неверяще уставился на нее: не из-за ее слов, а из-за того, насколько точно она выбрала время для этого сообщения. С трудом верилось, что она ненамеренно могла дважды прервать мою работу на одном и том же месте.
Я окинул взглядом наполовину готовую вновь напечатанную страницу. Она была совершенно идентична той, которую я заменил.
Я медленно начал поворачивать валик. Лист выпал из каретки, и я сунул его под стопку других листов рукописи.
Я сидел молча и неподвижно, а Фелисити хлопотала на кухне. Она вымыла грязную посуду и поставила на плиту сковородку с двумя котлетами.
После еды я тихо сидел за столом, отодвинувшись от Фелисити с ее планами, мнениями, заботами. Ее нормальность была примесью сумасшествия в моей жизни.
Мне полагалось принять ванну, еще раз поесть и оставить в покое все то, что привело к смерти моего отца. Я отхлебнул кофе. На мой вкус, не блеск, но все же… Я не в состоянии позаботиться о себе, поэтому она должна забрать меня с собой. Я, например, должен был понимать, что пошел не по той дорожке, что сам отказался от человеческой жизни. В конце недели мы снова приедем в дом Эдвина – она, я и Джеймс, а также дети, и поработаем метлами, кистями и краской; мы с Джеймсом прополем запущенный сад и, если все пойдет как надо, сделаем этот дом пригодным для жилья и утешим Эдвина и Марджи, пригласив их сюда. Закончив здесь, мы – я, она и Джеймс – поедем в Лондон, но на этот раз, может быть, без детей, посетим Грейс, и Фелисити оставит нас вдвоем, чтобы мы смогли поговорить или сделать что-то, что покажется нам необходимым. В любом случае, я не должен снова напиваться. За этим она проследит лично. Все две или три недели мне предстоит ездить из Шеффилда в город, и мы будем подолгу гулять за городом по торфяным полям, а может, я даже съезжу за границу. Я же питаю особое пристрастие к Греции, не так ли? Джеймс сможет подыскать мне работу в Шеффилде или в Лондоне, если понадобится, и мы с Грейс будем счастливы вместе, поженимся, заведем детей…
Я сказал:
– О чем ты, собственно?
– Ты вообще не слушаешь?
– Посмотри, дождь перестал.
– О, Боже, нет! Ты невозможен!
Она закурила сигарету. Я представил себе, как дым наполняет мою белую комнату, осаждается на свежей краске и окрашивает ее в желтоватый цвет. Сигаретный дым достиг также страниц рукописи, окрасил их и оставил на них след присутствия Фелисити.
Рукопись была словно незаконченная музыкальная пьеса. Состояние незавершенности значило больше, чем ее существование. Как дополнительный аккорд, я искал развязку, окончательную звуковую гамму.
Фелисити собрала посуду, отнесла на кухню и сложила в мойку. Я взял рукопись и двинулся к лестнице.
– Ты идешь собирать вещи?
– Я не поеду с тобой, – ответил я. – Я хочу закончить свою работу.
Она вышла из кухни. С ее рук капала пена.
– Питер, все решено. Ты едешь со мной!
– Я займусь своей работой.
– Что ты вообще там понаписал?
– Я уже говорил.
– Позволь посмотреть!
Ее маленькая рука протянулась ко мне, и я крепче прижал к себе рукопись.
– Никто не будет ее читать.
Она отреагировала на это так, как я и ожидал: неодобрительно прищелкнула пальцами и покачала головой. Делал я что-нибудь или не делал, это не имело для нее никакого значения.
Я сидел в одиночестве на скатанном спальном мешке, что есть силы прижимая к себе рукопись. И готов был заплакать. Внизу Фелисити обнаружила пустые винные бутылки и что-то обвиняюще крикнула мне наверх.
Никто никогда не должен был прочесть мою рукопись. Это был мой личный мир, определение моего «я». Я рассказал историю, чтобы она была читабельна, переработал и дополнил ее, но предназначалась она только мне одному.
Наконец я спустился вниз и увидел, что Фелисити выставила мои пустые бутылки в маленький коридорчик у лестницы. Их оказалось так много, что я с трудом сумел перешагнуть через них, чтобы попасть в белую комнату. Там меня ждала Фелисити.
– Зачем ты принесла в дом эти бутылки? – спросил я.
– Ты же не можешь оставить их в саду. Что ты, собственно, обо всем этом думаешь, Питер? Хочешь упиться до смерти?
– Я здесь уже много месяцев.
– Мы должны найти кого-нибудь, кто бы их забрал. Когда приедем сюда в следующий раз.
– Я не поеду с тобой, – сказал я.
– Ты можешь жить в комнате для гостей. Дети весь день гуляют, а я оставлю тебя в покое.
– Да, конечно. Почему бы тебе не сделать этого сейчас же?
Она уже собрала часть моих вещей и отнесла в багажник своего автомобиля. Потом закрыла все окна, закрыла водопроводные краны и вывернула пробки. Я молча наблюдал за этим, крепко прижав рукопись к груди. Все пошло прахом. Слова остались недописанными. Я слышал воображаемую музыку: звучал доминант-септаккорд, во все времена определявший звуки марша. Мелодия начала запинаться, как бывает с пластинкой, когда игла буксует на звуковой дорожке и музыку внезапно прерывают щелчки. И тотчас же игла адаптера в моей душе достигла последней внутренней бороздки, чтобы многозначительно проследовать дальше и равнодушно пощелкивать – тридцать три раза в минуту. Наконец кто-то поднял адаптер и на меня навалилась тишина.
Глава пятая
Внезапно корабль залил солнечный свет, и я словно бы внезапно порвал с тем, что оставил позади. Я заморгал, глядя на сияющее небо, и увидал: восходящий от суши поток теплого воздуха коснулся облачного слоя, и облака поплыли вдоль берега, образовав четкую линию с востока на запад. Впереди ясное голубое небо сулило вёдро и спокойное море. Мы скользили на юг, словно гонимые холодным ветром, который порывами дул нам в корму.
Мои чувства обострились, и новое осознание расширилось во мне самом, словно все больше нервных связей тянулось к этим органам чувств. Я открыл самого себя.
Пахло соляркой, морской солью, рыбой. Холодный ветер добрался до меня, хотя я был защищен палубной надстройкой; моя городская одежда казалась здесь слишком тонкой и убогой. Я глубоко вдохнул воздух и на секунду задержал в себе, словно то был чистый бальзам, который очистит меня изнутри, освежит душу, омолодит и вновь вдохновит, прежде чем я на выдохе вновь выпущу его. Палуба под ногами вибрировала от работы машины. Я ощутил качку корабля на мертвой зыби, но мое тело приспособилось и вновь обрело равновесие.
Я отправился на нос и там обернулся.
На маленьком фордеке осталась только горстка пассажиров. В подавляющем большинстве это были пожилые супружеские пары; они стояли у поручней или сидели рядышком – в штормовках, куртках или непромокаемых плащах и, казалось, не смотрели ни вперед, ни назад, а только внутрь себя. Я посмотрел мимо них, мимо палубной надстройки, мимо трубы и мачт, туда, где чайки свободно парили за кормой, на берег, который мы покинули. Корабль, выйдя из порта, описал широкую дугу, и теперь была видна большая часть Джетры. Город далеко протянулся вдоль берега, защищенный барьером молов, верфями, кранами и пакгаузами, заполняющими широкое устье реки. Я попытался представить себе, как там, без меня, продолжается повседневная жизнь, и мне показалось, что после моего отплытия она полностью замерла. Так я себе представлял Джетру.
Впереди ждал один из портов, куда мы должны были зайти: Сиэл, на чье просторное побережье никогда еще не ступала моя нога. Сиэл был ближайшим островом Архипелага Мечты и моя жизнь, к сожалению, давно стала всего лишь частью этой мечты. Темный, гористый, почти безлесный Сиэл заполнял горизонт южнее Джетры, но для всех жителей, кроме тех, у кого там были родственники, он был запретным. Политически этот остров входил в состав Архипелага, который на протяжении всей войны сохранял нейтралитет. Сиэл был только ближайшим, первым из его островов; за ним из моря поднимались еще десять тысяч нейтральных островов.
Мне хотелось, чтобы корабль плыл быстрее: хотя Джетра и осталась позади, пока корабль следовал по мелководью дельты фарватером, обозначенным буями, мне казалось, что путешествие по-настоящему не началось. Перед нами поднимался мыс Стромбл с его огромными, потрескавшимися утесами, восходящими прямо из моря, – как только мы обогнем этот мыс с востока от Сиэла, перед нами откроется неизвестный чужой мир.
Я нетерпеливо ходил по палубе взад и вперед, разозленный тем, как медленно проходит первый этап плавания, дрожа на холодном морском ветру, разочарованный своими соседями-пассажирами. Еще не поднявшись на борт, я было вообразил, что, кроме экипажа, почти все окажутся людьми примерно моего возраста, однако выяснилось, что здесь публика уже преклонного возраста. Они, казалось, были заняты только собой и, вероятно, направлялись к новым местам жительства; одним из немногих законных способов путешествовать была покупка дома или квартиры на одном из дюжины островов, где было позволено селиться иностранцам.
Наконец мы обогнули мыс и вошли в бухту города Сиэла. Джетра и ее побережье исчезли из вида.
Я напрасно ожидал, что мне удастся поближе познакомиться с этим городом Архипелага и получить удовольствие от его посещения, как от городов на других островах: Сиэл разочаровал меня. Серые каменные дома неровными рядами поднимались на огибающие бухту склоны, одноцветные, беспорядочно застроенные и мрачные. Легко было представить себе этот город зимой: закрытые двери, закрытые ставни. Шиферные крыши блестят от холодного дождя, редкие кутающиеся в пальто прохожие сгибаются под ударами морского ветра, отдельные фонари освещают кажущуюся безжизненной улицу. Я спросил себя, есть ли на Сиэле электричество, или водопровод, или автомобили. На узких улочках в окрестностях гавани я не заметил никакого движения, но эти улочки были мощеными. Город Сиэл очень напоминал малочисленные деревни на севере Файандленда. Бросающаяся в глаза разница заключалась в том, что из большинства каменных труб поднимался дым; это было ново: в Джетре и во всем Файандленде существовали строгие законы против загрязнения воздуха.