роено" в обсуждение проблем дедукции (см. XVII: 373-374, а также XVII: 619).
Кстати, первые следы "пробуждения от догматического сна" обнаруживаются в "Размышлениях" 4275 и 4276 (XVII: 491-493), которые должны быть датированы серединой 1771 года. Идеи первого фрагмента разрабатываются в "Размышлении 4446" того же периода, где есть упоминание о Юме (XVII: 553).
Итак, мы знаем, что аргумент Юма "если невозможно a priori доказать основоположение о причинности, то оно, а также понятие причины, проистекают из опыта и привычки" вывел Канта из "догматического сна" в 1771 году. Этот аргумент стал одной из исходных интуиций всей теоретической философии Канта. Однако обсуждение его истинности не входит в наши планы. Мы должны были бы отвлечься в сферы конститутивной теории сознания, и успех далеко не гарантирован.
Но все же почему он убедил Канта? В самом деле, вплоть до 1771 года Кант был уверен в невозможности априорного доказательства основоположения о причинности по отношению к предметам опыта, но отсюда он вовсе не делал вывод о его эмпирическом происхождении.
Есть два варианта ответа на данный вопрос, выбор между которыми возможен, но несколько затруднен из-за недостатка информации.
Первый из этих вариантов состоит в том, что в период диссертации Кант, во-первых, мог различать два вида основоположения о причинности (общее и частное). Во-вторых, признавая субъективный и a priori недоказуемый характер частного основоположения о причинности, касающегося связей событий в мире феноменов, Кант вполне мог считать общее основоположение - все, что существует, имеет причину - a priori истинным (первое может быть даже ложным, при том, что второе сохранит свою истинность: к примеру, если некоторые события в мире явлений вызываются сверхъестественными причинами). В этом случае влияние Юма состояло бы в том, что он лишил в глазах Канта очевидности общее основоположение о причинности, которое также подверглось бы опасности утраты статуса априорного познания. У этого варианта очень скудная фактологическая база. В черновиках того времени мы не встретим упоминаний о двух типах основоположений. Впрочем, одно подтверждение того, что в 1771 году Кант различал два вида основоположений о причинности и считал одно из них самоочевидным и притом значимым для объектов, на первый взгляд, все же может быть найдено. В семнадцатом параграфе диссертации 1770 года Кант пишет, что, по всей видимости, есть лишь одно необходимое отношение, присущее субстанциям в силу "самого их существования" - "к их собственной причине" (Nam propter ipsam subsistentiam non respiciunt aliud quicquam necessario, nisi forte sui causam - 2: 305). Это высказывание может быть понято только в одном смысле - самоочевидно то, что всякая существующая субстанция, или нечто вообще, имеет причину своего существования. С другой стороны, в тридцатом параграфе диссертации Кант отрицает возможность априорного доказательства основоположения "все в мире происходит сообразно с естественным порядком" (не говоря уже о возможности признания данного принципа очевидным), тождественного частному основоположению о причинности "всякое событие в мире явлений имеет причину, относящуюся к тому же миру". Избежать противоречия между этими высказываниями Канта можно лишь в том случае, если допустить, что речь в них идет о разных основоположениях, точнее, если признать, что сам Кант различал их в это время. Соответственно, получается, что общее основоположение Кант считает самодостоверным, частное же рассматривает вне критериев истинности и ложности.
Но этот аргумент практически полностью разрушается тем обстоятельством, что семнадцатый параграф диссертации, где Кант говорит о необходимости причины для всякого существования, находится в рамках главы "О принципе формы интеллигибельного мира", которая вызывает наибольшие сомнения с точки зрения ее аутентичности действительной кантовской позиции 1770 года.
Таким образом, этот вариант должен быть отвергнут.
Второй вариант ответа основан на предположении, что в 1771 году Кант не проводит четкой границы между общим и частным основоположениями о причинности и считает их не подлежащими априорному доказательству и не самоочевидными. В таком случае "напоминание" Юма состояло в том, что он указал Канту на невозможность совмещения двух принципиальных положений: признания априорного рассудочного происхождения основоположения о причинности и отрицания возможности априорного доказательства его истинности. Кант не видел альтернатив априорному рассудочному происхождению этого принципа до тех пор, пока Юм не показал ему, что может быть и другой источник - опыт и привычка. Кант считал, что непреодолимым препятствием на пути возможного опытного источника данного основоположения лежит его всеобщность. Но Юм сумел показать (точнее было бы сказать, что по крайней мере Канту показалось, что Юм хочет показать именно это), что хотя опыт не может законным путем приводить к всеобщим принципам, он все-таки может порождать всеобщность, пусть и незаконно. Постоянно наблюдая в опыте регулярные связи явлений, мы привыкаем к тому, что каждому событию предшествует его постоянный спутник, и таким образом, сочетая опыт с ассоциативным воображением, приходим к основоположению о причинности (см. 4: 9, 31), без того, чтобы оно было заложено в природе нашего мышления (ассоциативное воображение само по себе имеет частный характер). Условием же отнесения основоположения о причинности к опытному источнику Юм считал именно его недоказуемость, и этот ход мысли убедил Канта. Тем более, что "юмовский вариант" имеет одно важное достоинство: он позволяет избежать трудного вопроса о загадочном соответствии априорных рассудочных принципов и опыта, который, как мы помним, волновал Канта еще в 1769 году. Кант почувствовал силу юмовской аргументации и сделал все, чтобы избежать нежелательных выводов, т.е. признания эмпирического происхождения понятий и основоположений рассудка.
4. Резюме
Подводя итоги главы, постараемся как можно более точно описать ситуацию, в которой оказался Кант после "пробуждения от догматического сна". Какие пути открылись перед ним в это время? Почему он предпочел одни из них другим?
Напомним основные черты философских концепций Канта периода, непосредственно предшествовавшего "пробуждению от догматического сна". Главный тезис, на котором настаивал Кант в это время - идея четкого различения чувственности и рассудка, выражавшаяся, в частности, в признании того, что понятия рассудка происходят из независимого от чувственности источника. Это положение имело исключительную важность для Канта в качестве универсального методологического принципа метафизики. Он думал, что большинство заблуждений в этой науке связано со смешением рассудочного и чувственного познания.
Кант считал, что мы в принципе можем a priori познавать вещи, существующие сами по себе и находящиеся за пределами возможного опыта. Вместе с тем, он отрицал возможность априорного рассудочного познания феноменов.
Именно эти взгляды характеризовали философию Канта, когда в 1771 году он признал силу юмовского аргумента "если невозможно доказать основоположение о причинности, понятие причины возникает из опыта и привычки".
После этого Кант оказался перед выбором: либо признать вместе с Юмом эмпирическую природу понятия причинности, либо приступить к доказательству соответствующего основоположения. Последующие события показали, что Кант избрал второй путь, который, правда, оказался очень непростым и потребовал целое десятилетие на его прохождение. Но почему бы Канту не согласиться с Юмом? Каковы мотивы, заставившие Канта отвергнуть юмовское решение проблемы? Признание Кантом силы юмовских заключений неизбежно привело бы к отказу от главного методологического достижения его философии - четкого различения чувственности и рассудка. Если аргументы Юма справедливы по отношению к понятию причинности, то их влияние неизбежно должно распространиться и на другие понятия, традиционно рассматриваемые в метафизике. Тогда вообще не осталось бы чистых рассудочных понятий, точнее, все они оказались бы опытными и, стало быть, неразрывно связанными с чувственностью - что и означало бы полное стирание границ между чувственными и рассудочными представлениями. Правда, в этом случае рассудок все равно сохранился бы в качестве нечувственной способности рефлексии по закону тождества о явлениях. Однако он полностью лишился бы собственных (реальных) понятий о предметах, оставляя за собой только логическую функцию.
Нетрудно догадаться, что такой результат был совершенно неприемлем для Канта, и он должен был постараться его избежать. Но каким образом? Казалось бы, ответ очевиден: Канту надо было доказать основоположение о причинности, а также другие основоположения, связанные с такими понятиями метафизики, как субстанция, взаимодействие и т.д. Проблема, однако, в том, что непонятно, как их доказывать! Ясно только, что если их и можно доказать, то лишь частные варианты данных основоположений, то есть те, которые имеют отношение исключительно к предметам опыта, или явлениям. Ведь доказательство может основываться лишь на демонстрации того, что эти понятия метафизики содержат в себе условия возможности предметов, но такими предметами, по определению, для нас могут быть только субъективные по своей природе явления, а не вещи, как они существуют сами по себе, или вещи вообще.
Ограничение предметной области возможного доказательства, названное впоследствии Кантом "объективной дедукцией", тем не менее мало что проясняет относительно самой возможности подобного доказательства.
Действительно, по всем признакам оно должно быть невозможным. Чистые понятия рассудка никак не связаны с субъективными формами чувственности, пространством и временем. В этом - суть кантовской концепции различения чувственности и рассудка. Если же они не связаны, то каким образом понятия чистого рассудка могут проникать в чувственность и содержать в себе условия возможности ее предметов? А без выполнения последнего условия доказательство априорной истинности основоположений рассудка, вытекающих из подобных понятий, не представляется возможным. Неудивительно, что в 1770 году Кант считает подобное доказательство неосуществимым.