Ранее также было отмечено, что к выводу о необходимости вычленения двух стадий дедукции Кант пришел на самых поздних этапах работы над первым изданием "Критики чистого разума"
Если учесть, что первый вариант полной субъективной дедукции был создан Кантом за шесть лет до выхода "Критики", может возникнуть несколько вопросов. Почему Кант далеко не сразу выделил две стадии дедукции? Не было ли моментов, сдерживающих указанное различение? Что послужило поводом для него? Но главный, пожалуй, вопрос связан с некоторой неясностью предлагаемого Кантом обоснования необходимости выделения двух стадий дедукции. Почему Кант считает, что если категории возникают независимо от чувственности и имеют объективную значимость, то они обязательно должны быть значимы для предметов любых форм чувственного созерцания? Другими словами, что противоречивого в утверждении, что категории имеют нечувственное происхождение и тем не менее по каким-то причинам объективно значимы только для предметов некоторых форм чувственного созерцания, или даже одной подобной формы (17
)?
Ответ на этот важнейший вопрос прямо вытекает из особенностей позиции Канта, занимаемой им незадолго до выхода первого издания "Критики".
Определить же эту позицию помогает то обстоятельство, что ее изменение, т.е. признание Кантом необходимости выделения двух стадий дедукции, произошло буквально в процессе работы над окончательным вариантом "Критики", так что некоторые положения первого издания этой работы в той или иной степени отражают устаревшие взгляды Канта.
Но прежде чем выявить следы старых установок Канта в первом издании "Критики", имеет смысл обратиться к первому кантовскому варианту полной субъективной дедукции, созданному в 1775 году, и попытаться угадать возможные пути исследований Канта в последующие годы.
Небольшое предисловие. То, что 1775 год занимает особое место в "десятилетии молчания" Канта, мы знаем из его письма к М.Герцу от 24 ноября 1776 года, в котором Кант сообщает, что "прошлым летом .. преодолел последние препятствия". Сохранилось значительное количество черновых набросков Канта весны-лета 1775 года (их общий объем - более одного печатного листа). Впервые эти тексты, известные в кантоведении под именем "Дуйсбургского наследия", были опубликованы Р.Райком в 1887 году (впоследствии они вошли в 17 том Академического издания сочинений Канта, где "Дуйсбургскому наследию" соответствуют "Размышления" 4674 4684).
Эти тематически связанные (при полной композиционной разрозненности) фрагменты необычайно важны для понимания генезиса кантовского критицизма и самой стилистики философствования Канта.
Наиболее интересным и вместе с тем неожиданным представляется то, что первоначальное решение главной проблемы критицизма было дано Кантом на языке, близком к алгебраическому. В середине семидесятых годов Кант увлечен поисками "трансцендентальных алгоритмов" (см. XVIII: 34). В текстах "Дуйсбургского наследия" мы как раз и обнаруживаем настойчивые попытки построения своего рода универсальной формулы истины. Все разновидности истинных суждений могут быть, по Канту, исчерпаны различными комбинациями трех символов: a, b, x. Их общие значения таковы. A - действие полагания представлений (схватывание или понятие). B - спецификация этого действия (экспонент или предикат, в частном случае: категория). X предмет или место расположения представлений в душе (пространство, время). Кант выделяет четыре группы случаев.
1) B извлекается из A. X "отпадает". Этот тип отношений исчерпывает аналитические суждения. Вырожденный случай (XVII: 645, 653-654, 662).
2) B и A "встречаются" в предмете опыта - X. Данный случай характеризует апостериорные синтетические суждения (XVII: 645, 655).
3) B выявляется в результате конкретизации априорного созерцания X, благодаря которому его связь с понятием A дает возможность для многообразных априорных синтетических суждений, основанных на созерцаниях (XVII: 644, 645, 655).
4) B оказывается "всеобщей функцией мышления", необходимой для того, чтобы представления были схвачены (A), т.е. отнесены к Я, во времени (X). Подлинным субстратом необходимой связи A и B (категории) оказывается сам субъект (см. XVII: 643, 644, 645-646, 647, 648, 651, 652, 653, 655, 656, 658, 659, 660, 664). Этот случай разбирается Кантом в контексте "экспозиции явлений" (именно так Кант называет дедукцию категорий в 1775 г.) и исчерпывает самую важную для него рубрику суждений дискурсивные основоположения метафизики. Здесь - кульминация всех кантовских исследований середины семидесятых годов.
Пока мы не будем выяснять всех деталей кантовской аргументации в четвертом случае, а лишь обозначим ее общие контуры. На первый план в рукописных набросках дедукции 1775 года выдвигается понятие апперцепции. Кант трактует апперцепцию как "созерцание... себя самого" (XVII: 651), т.е. как самосознание, сопровождающееся сознанием полагаемых в душе представлений (XVII: 647). Он добавляет, что "условием всякой апперцепции является единство мыслящего субъекта" (XVII: 651), и что ни одно "ощущение", которое не сопровождается сознанием, не может быть представлено относящимся к субъекту (XVII: 656). Всякое осознанное явление, или восприятие (XVII: 664), напротив, имеет необходимое отношение к единству субъекта и "подчинено, следовательно, таким условиям, посредством которых возможно единство представлений" (XVII: 660). Кант называет эти условия "функциями апперцепции" (XVII: 656), сводя их в конечном счете к трем "рассудочным рубрикам" (категориям) - субстанции, причине и взаимодействию (XVII: 645, 646, 647, 648, 649, 656), которые являются одновременно условиями мышления о предметах опыта и "моментами возникновения" представлений в душе (XVII: 664). В итоге получается, что "схватывание" явлений в восприятии с необходимостью подчинено упомянутым категориям (см. XVII: 656, 646-647).
Какое место занимают категории в изложенном варианте дедукции? На одном полюсе мы имеем здесь осуществляющийся во времени (XVII: 644, 652, 656, 660, 658, 659) синтез схватывания (вспомним, что время - необходимый элемент четвертого случая общего кантовского алгоритма), на другом - "единство мыслящего субъекта". Все, что воспринимается во времени, относится к этому субъекту, и категории сводятся к таким функциям связи представлений, единственно посредством которых эти представления "располагаются" в чувственности субъекта и могут быть осознаны им как его состояния.
Но почему для отнесения представлений к субъекту требуются именно такие, а не какие-либо другие функции? Такой вопрос вполне мог возникнуть у Канта и, судя по всему, действительно возник. Ответ же на него предопределило то, что синтез, единство которого задается категориями, рассматривался Кантом исключительно с точки зрения его временного характера: время словно подсказывает, какими "всеобщими функциями мышления" надо пользоваться, чтобы отнести представления к Я (См. XVII: 652, 653, 656).
В этой ситуации Кант увидел возможность упростить когнитивную схему: не время подсказывает, какими категориями надо пользоваться, а сами категории складываются из общих определений модусов времени, задающих правила синтеза, и единства субъекта, который служит "точкой притяжения" представлений и в этом смысле инициирует синтез (18
). Получается, что категории имеют не первоначальный, а производный характер. Категория взаимодействия связана с сосуществованием, категория причины - с порядком временной последовательности и т.д. Другими словами, конкретные функции единства мыслящего субъекта в многообразии представлений строго заданы определенной структурой чувственного созерцания, непосредственно поставляющего это многообразие субъекту. При наличии у нас другой формы внутреннего чувства (в теперешнем нашем состоянии таковой является время) отнесение представлений к субъекту обеспечивалось бы иными функциями их связи, в зависимости от того, какими модусами обладала бы эта новая форма чувственного созерцания. Мы имели бы совсем другие категории. Наши же теперешние категории, повторим, жестко связаны с модусами времени, с одной стороны, и единством мыслящего субъекта - с другой. "Опрокидывание" Я на другие созерцания привело бы к возникновению других категорий.
О том, что Кант пошел именно этим путем, свидетельствует уже знакомое нам определение рассудка, данное Кантом в подготовительном варианте дедукции категорий 1780 года (XXIII: 18) и в первом издании "Критики чистого разума": "Единство апперцепции по отношению к синтезу воображения есть рассудок" (А 119). Согласно этой дефиниции, рассудок есть производная способность, возникающая вместе с его формами, категориями (там же), при соотнесении единства апперцепции с тесно связанным с чувственностью воображением.
Подобное определение имеет смысл лишь при допущении, что Кант принимал описанную выше схему возникновения категорий из отношения мыслящего субъекта к определенным формам чувственности, так как в противном случае непонятно, каким образом можно рассматривать рассудок в качестве производной способности (впоследствии, правда, окажется, что уже в первом издании "Критики" это определение представляет собой меняющую изначальный смысл модификацию более ранней дефиниции).
Другое свидетельство того, что Кант действительно придерживался указанной схемы, обнаруживается в приложении к трансцендентальной аналитике - "Об амфиболии рефлективных понятий". Затрагивая здесь вопрос о категориях, Кант замечает, что "даже если бы мы и допустили какой-нибудь способ созерцания кроме нашего чувственного, все равно наши функции мышления не имели бы никакого значения для него" (А 286 / В 342). Из контекста ясно, что речь идет именно о другой форме чувственного созерцания - далее Кант специально рассматривает вариант и со сверхчувственным (там же) - но в таком случае высказывание Канта имеет смысл лишь при условии, что наши функции мышления, или категории, неразрывно связаны с нашими же формами чувственного созерцания, так как иначе они могли быть применимы и к многообразному других возможных чувственных созерцаний.