– Минуточку! – прервал следователь. – Садитесь и – все по порядку!
Женщина в пеньюаре уселась рядом с Дайнекой. Оглянувшись на девушку, закинула ногу на ногу. Тапочка, отороченная розовым пухом, оказалась в непосредственной близости от колена следователя.
Ломашкевич предусмотрительно отодвинулся:
– Если я правильно понял, вы утверждаете, что из купе исчез ваш попутчик?
– Утверждаю?! Я заявляю! Мне этот мерзавец с самого начала не понравился. Такой молодой, но такой цини-и-ичный! Что же получается, если женщина одна едет – к ней любой может пристать?!
Ломашкевич сочувственно поинтересовался:
– Он вас обидел?
– И вы еще спрашиваете!
– Когда вы обнаружили, что попутчик исчез?
– В пять утра.
– В тот момент, когда вы проснулись?
– Да я и не спала вовсе… – женщина осеклась.
– Так что же вы делали? Где были все это время?
Свидетельница неожиданно возмутилась:
– А вот это не ваше дело! Я не обязана…
– Стоп! – прервал ее следователь. – Вы сами явились сюда, чтобы сделать заявление. И вдруг – отказываетесь давать объяснения. Как это понимать?
Он зафиксировал на ней тяжелый чекистский взгляд.
Женщина страдальчески сморщила и без того узкий лоб. Казалось, она стоит перед мучительным выбором.
– Ну, так что? – спросил Ломашкевич.
– Не знаю, правильно ли вы поймете меня… Женщина я молодая. – Перехватив насмешливый взгляд Дайнеки, она возмущенно добавила: – И незамужняя!
– Короче! – следователь потерял всякое терпение.
– Я была с мужчиной в соседнем купе.
– Вот видите – все очень определенно. Так, значит, вы не можете сказать, когда исчез ваш попутчик?
– Не могу.
– В купе остались его вещи?
– Какие там вещи! Босяк какой-то, всего и вещей – одна курточка. В ней и сбежал.
– С капюшоном? – спросила Дайнека.
Женщина дернула плечиком.
– А я почем знаю.
Ломашкевич поднялся.
– Пойдемте со мной, вы должны подробно описать внешность этого мужчины. Он не называл свое имя?
– Дмитрий.
– А по билету – Михаил Силантьевич Лобов, – вмешался в разговор полицейский, дежуривший в коридоре.
– До какой станции ехал?
– По билету – до Красноярска. Об этом проводница сказала, она и подняла тревогу.
– Мне-то он не ответил, куда едет! – оживилась свидетельница. – Морда на-а-аглая! Молокосос! Я ему говорю…
– Пойдемте! – прикрикнул Ломашкевич, и тетка ринулась в коридор.
Дайнека закрылась, но в дверь тут же бешено застучали.
– Кто? – спросила она.
– Я! – Ирина заскочила в купе и сразу кинулась к столику. – Ну, хоть бы одну конфетюлечку… Слушай, что я узнала!
– Здесь побывал следователь.
– Стой! – закричала Ирина. – Я – первая! Двойное убийство! Да?!
– В пятом купе, как мы и предполагали.
– Это ты предполагала, а я пальцем в носу ковыряла. Такой материал прохлопала! Про деньги он ничего не рассказывал?
– Про какие деньги? – Дайнека тем временем переодевалась – натягивала на себя чистые брюки.
– Здра-а-а-а-вствуйте, – театральным шепотом протянула Ирина. – Не знаешь о самом главном! Двое в соседнем купе – охранники. Они деньги шепетовские охраняли. Те, что на выборы.
– Да… ты… что… – вытаращив глаза, раздельно проговорила Дайнека. – Кто тебе сказал?
– Проводницы. Они в курсе всего. Представляешь, никто не заметил, что мы отстали от поезда!
– А я следователю обо всем рассказала.
– И про то, что отстали? – встревожилась Ирина.
– Нет, про то, что видела ночью. Про Черного Монаха.
– Мне ты ничего о нем не говорила.
– Не говорила, потому что забыла, а теперь вспомнила.
– Выкладывай! – потребовала Ирина.
– Это произошло около восьми часов вечера. Ты спала.
– Святое дело…
– Поезд встал, не доезжая Перми. Пропускали встречный товарняк.
– Ну! Не томи!
– В общем, когда товарняк прошел, в соседнем купе открыли окно. Было тихо, и я все хорошо слышала. Потом я увидела его…
– Кого?.. – прошептала Ирина.
– Монаха… Черного… – Дайнека тоже ответила шепотом. – Он шел вдоль насыпи.
– А дальше?
В дверь опять резко постучали, и обе девушки испуганно вздрогнули.
– Извините, – это был Ломашкевич. – Необходимо кое-что уточнить… – Увидев журналистку, он на мгновение задумался, но все же продолжил, обращаясь к Дайнеке: – Вы рассказывали, что за перегородкой, в пятом купе, все время кто-то кашлял, а потом перестал. Когда вы это заметили?
– Что?
– С какого времени вы уже не слышали, что он кашляет?
– Часов в семь-восемь вечера.
– Вы уверены? – Ломашкевич был явно обескуражен.
– Аб-со-лют-но!
– Что-то не сходится? – сочувственно поинтересовалась Ирина, и Ломашкевича словно ветром сдуло.
Дайнека улыбнулась:
– Дотошная, как вша портошная.
Глава 9Сан-Франциско, апрель 1806 года
С берега раздался салют из девяти пушечных выстрелов.
Резанов вышел на мостик, взглянул в подзорную трубу и, опустив ее, сказал капитану:
– Губернатор из Монтерея пожаловал.
Хвостов посмотрел на берег и, никого там не обнаружив, предположил:
– Может быть, комендант?
– Из-за него не станут палить. Если приехал комендант Аргуэлло, то вдвоем с губернатором, – Резанов повернулся к Хвостову. – Немедленно собирайтесь. Вы, Давыдов и Лансдорф пойдете в шлюпке на берег. Кто бы ни приехал – выразите ему благодарность и упредите, что позже буду я сам.
Отбыв на берег, все трое скоро вернулись, сообщив, что в крепости – комендант, а с ним губернатор Ариллага из Монтерея.
Вскоре после прибытия офицеров вахтенный матрос заметил на берегу троих францисканцев. Их доставили на корабль. От имени коменданта монахи пригласили посланника и господ офицеров в президио, заявив, что их там уже ждут.
Резанов велел камердинеру готовить камергерский мундир.
Каменный пол в доме коменданта украсили тканые коврики, вышитые индейцами. Торжественный прием состоялся в парадном зале при большом стечении гостей. Кроме гарнизонных офицеров, окрестных помещиков и плантаторов, присутствовали офицеры, прибывшие вместе с губернатором из Монтерея.
Комендант дон Хосе Дарио Аргуэлло стоял посреди зала в бархатном кафтане с белыми брыжами[8]. Высокие сапоги, серебряная цепь на груди. Коричневое, словно прокопченное на солнце лицо с усами и короткой остроконечной бородой-эспаньолкой. Губернатор дон Жозе Ариллага, сидящий в кресле, мало чем отличался от коменданта: бархатный кафтан с буфами[9], похожая внешность и те же лета.
Резанов пришел в камергерском мундире с расшитой золотом грудью. При наградах, высокий, знатный, красивый, в сопровождении офицеров российского флота. Губернатор Ариллаго встретил его учтиво: представил всех своих офицеров и коменданта, хозяина крепости Сан-Франциско.
Чуть позже состоялся обед, в котором было не менее десяти перемен блюд. Исподволь наблюдая за Кончитой, Резанов отметил, что она все так же хороша и, по своему обыкновению, сидит, скромно потупив глаза.
После обеда у командора состоялся разговор с губернатором. Резанов сообщил, что российско-американской компании нужен хлеб для обеспечения северной колонии в Ново-Архангельске. В Калифорнии избыток провизии, но нет необходимых товаров: тканей, меха, свечей, топоров. Эти товары могут доставлять русские корабли. И если наладить торговлю, это благоприятно отразится на состоянии испанских и русских колоний.
Губернатор был очень любезен, однако, сколько командор ни старался, сколько ни убеждал, ему не удалось получить разрешения на торговлю.
Возвратясь на корабль, Резанов до утра простоял на палубе, глядя за горизонт. Там, по словам Кончиты, раскинулся весь божий мир. Он думал о том, что служение отчизне заставило его изнурять свои силы, плавать по морям, страдать от холода и голода, терпеть жестокие и незаслуженные обиды. Суровая жизнь закалила его, сделала кремнем. Отчего же теперь, здесь, в благодатном Калифорнийском краю, где живут учтивые люди и у них вдоволь еды, он не может добиться нехитрого разрешения купить хлеб для голодных!
Николай Петрович не знал, что после его отъезда из президио у губернатора была еще одна встреча и еще один разговор. К нему в слезах пришла его крестница Мария Кончепчион Аргуэлло, дочь коменданта. Она умоляла губернатора дать русскому посланнику разрешение на торговлю.
И в конце концов получила его.
Глава 10Москва, наши дни
– Послушай-ка, Крест, о чем я хочу спросить…
Рука, державшая телефонную трубку, вдруг ослабела.
– Слушаю, Вадим Николаевич.
– Как там наши дела?
Тон был дружелюбный, но именно поэтому в горле у Крестовского начались спазмы.
– Как и планировали. Все под контролем, за маленьким исключением.
– Именно об этом м-а-а-аленьком исключении я и говорю, – ласково прошептал Рак. – И еще об одном, малюю-ю-юсеньком исключении, о котором ты, сука, не знаешь.
У Крестовского задрожал кадык:
– Мне приехать?
– Приезжай. Жду тебя в шесть в «Бухаре». Это на Пресне. Знаешь?
Крестовский молча кивнул.
– Знаешь? – с нажимом переспросил патрон.
– Знаю.
– На входе скажешь, тебя проводят ко мне.
– Есть! – по-военному ответил Крестовский.
– О-о-отставить, болван! – И дальше – тишина.
Не выдержав напряжения, заныла рука, Крестовский машинально начал ее массировать. Теперь нужно сделать два звонка. Первый – Монголу. Второй может не понадобиться. Все зависит от того, что скажет Монгол.
– Это Крест… Где ты сейчас?
Монгол долго молчал. Больше всего Крестовский боялся, что тот даст отбой.
Наконец прозвучал ответ:
– В Красноярске.
– Как все прошло?
– Нормально.
– А наш друг?
– Не знаю.