— И что за предложение?
— Скоро узнаете. Если немного подождете меня на этом месте. Я вернусь если не завтра, то послезавтра точно. Тогда и поговорим. Такие воины, как вы, не должны уподобляться забулдыгам, готовым перерезать любому человеку глотку за медный шеляг[80]...
Гедрус Шелига уехал. Схватив саквы с продуктами, разбойники едва ли не бегом поспешили в сухую просторную пещеру под крутым глинистым обрывом, служившую им укрытием. Как говорили старые люди, когда-то в ней жил сам бог Святовит. Не выдержав противостояния с новыми христианскими богами, он ушел в заоблачные выси, но оставил людям возле пещеры родник, вода которого была целебной.
Вскоре в укрытии запылал огонь, а в большом котелке над ним забулькала мучная болтушка с кусочками вяленого медвежьего мяса. Сидевшие вокруг костра разбойники в нетерпеливом ожидании не отрывали глаз от ароматного дыма, поднимающегося к сводам пещеры.
Жеребчик Гедруса Шелиги, освободившегося от груза тяжелых сакв, добавил прыти, и литвин наконец пустил его в галоп, благо дорога стала еще лучше и стелилась под копытами как длинная холстина, разложенная на земле для отбеливания. Клеппер, похоже, почуял близкий отдых и полную торбу овса, поэтому летел как на крыльях. Примерно спустя час лес закончился, и Гедрус въехал через ворота в город Венден, опоясанный доломитовой стеной с восемью башнями.
Ворот у города насчитывалось четыре, но постоянно открыты были только одни — к которым вела дорога из Риги. На остальных дежурила стража и отворяла их только по требованию в основном ганзейских купцов, чьи караваны сновали туда-сюда, как пчелы из улья на медосбор и обратно.
Миновав церковь Святой Екатерины, сразу за городскими стенами, конь Гедруса неспешно потрусил по булыжной мостовой. Звонкий цокот копыт настроил всадника на мажорный лад, и ему даже показалось, что солнце, забравшееся в зенит, начало светить сильнее, заставив дома Вендена сбросить со своих фасадов серую зимнюю накидку и побрызгав их яркими красками.
Так Гедрус Шелига оказался на Соборной площади, где высился храм Святого Яна и бурлил городской рынок. Был воскресный день. С трудом пробираясь сквозь толпы покупателей, литвин проехал мимо здания новой ратуши. Вскоре перед ним встал во всей своей мрачной и угрожающей красе замок-крепость Венден. Он некогда был построен на холме, над двумя глубокими оврагами. С северной и северо-восточной стороны замка были устроены пруды, а с южной был вырыт крепостной ров.
Крепость состояла из главного замка и трех форбугов — предзамков, у каждого из которых было свое хозяйственное назначение. На карте главный замок выглядел как неправильный четырехугольник. Четыре корпуса образовывали внутренний двор. В восточной части замка находилась капелла, а в западной — зал капитула.
Сложенные из валунов и плитняка, стены замка отражались в воде широкого рва и при полном безветрии, казалось, парили в воздухе над зеркальной водной гладью, отражавшей ясно-голубое небо. В начале века к ним пристроили предназначенные для артиллерийских орудий круглые башни, толщина которых превышала четыре метра. Они были кирпичными и своим красным цветом резко выделялись на сером фоне оборонительных стен.
Гедрус Шелига знал, что в Западной круглой башне еще находится надстройка — личные покои ландмейстера Ливонского ордена, а теперь герцога Курляндии. Это была большая, роскошно обставленная палата с богато декорированным звездчатым сводом. Герцог Готхард фон Кетлер обычно вел в ней тайные переговоры, не боясь, что его подслушают. Туда-то Гедрус Шелига и направлялся.
А в это время в них сам Готхард Кетлер читал вслух донесение своего шпиона Элерта Крузе, ливонского дворянина на службе у русского царя.
В какой-то мере герцог был благодарен грозному московиту. Война с Московией истощила Ливонию, и в 1561 году Готхарду Кетлеру пришлось признать польского короля Сигизмунда II Августа своим государем. Фон Кетлер был объявлен наследным герцогом курляндским. Это был предел мечтаний небогатого немца-дворянина. (Кетлер происходил из благородной, но обедневшей вестфальской семьи. Его старший брат, на кого он равнялся и кому завидовал, стал епископом Мюнстера, что, в свою очередь, помогло Готхарду занять высокий пост в Тевтонском ордене.) Земли Ливонии разделили на четыре части: Швеция получила Гаррию, Ревель и половину Вирландии, Дания — остров Эзель и Пильтен, а Готхарду Кетлеру достались Курляндия и Земгалия. Речь Посполитая воцарилась в южной Ливонии — Лифляндии.
Напротив фон Кетлера, в мягком кресле, сидел гость — рыцарь Мальтийского ордена, надворный маршалек[81] литовский, князь Николай Христофор Радзивилл, по прозвищу Сиротка. Он с видимым удовольствием потягивал из серебряного кубка сладкую мальвазию и, казалось, не очень внимательно слушал то, что говорилось в донесении агента-опричника.
— ...Когда царь вернулся из Новгорода в Александровскую слободу, то велел во искупление своих грехов построить две большие каменные церкви и наполнить их знаменитыми иконами, колоколами и другим, так что у всех составилось мнение, и он сам так думал, что ему прощены все грехи Господом Богом... — Голос Готхарда Кетлера был громким и густым. Обычно так разговаривают начальники высокого ранга, привыкшие повелевать и командовать. — И все равно, после того, как царь очистил всю страну, он еще не насытился, назначив для казни еще триста человек из оставшихся. Однако когда в Москву прибыли послы его королевского величества и герцог Магнус, он пощадил их — по просьбе чужих или стыдясь своих людей.
Но как только господа послы и герцог отбыли, царь приказал построить на рыночной площади отгороженное место, а сам вместе со старшим сыном и опричниками отправился на площадь и ему стали приводить обреченных одного за другим. Среди них были его казначей Никита Фуников и главный канцлер Иван Висковатый, которого он любил, как самого себя. Царь приказал привязать казначея к столбу, развести огонь и топить под ним котел с горячей водой до тех пор, пока тот не испустил дух. А канцлера привязали к доске и изрезали, начав с нижних конечностей и кончая головой, — так, что от него ничего не осталось. Все другие были привязаны по порядку к барьеру, и царь вместе с сыном проткнул их пиками и зарубил саблями...
У многих приказал он вырезать из живой кожи ремни, а с других... Какое варварство! — воскликнул герцог, оторвавшись от куска пергамента, обработанного особым способом, чтобы он не боялся воды, и написанное нельзя было смыть.
Князь снисходительно улыбнулся и ответил:
— Отнюдь. Наихристианнейшие правители европейских стран не отстают по данной части от царя московитов. Уж вы-то, ваша светлость, должны бы это знать.
— Да, но все-таки!
— Ну-ну, не будем лукавить. Одна только Варфоломеевская ночь в Париже чего стоит. Уж там-то гугенотов погибло не меньше, чем погубил своих подданных великий князь московский. А казнь Томаса Мора, а милейший Жан Кальвин, обучавшийся в Парижском университете и изучавший римское право, который казнил в Женеве в 1553 году Микеля Сервета? И не только одного его, а еще человек сто за два года. Они, видите ли, не разделяли его взгляды на веру.
— Это были... м-м... издержки несовершенного законодательства.
— Которые стали правилами, — подхватил Николай Радзивилл. — Для европейцев «азиатская жестокость» — привычный оборот речи. Но даже палачи царя московитов — дети малые по сравнению с европейскими мастерами заплечных дел. Судите сами. Законы Франции, Британии и многих княжеств Европы знают до двадцати способов умерщвления и до сорока — разных пыток и истязаний. Перечень казней как синодик большой семьи: сожжение живьем с использованием сырых дров, чтобы огонь помедленнее разгорался; качели — когда человек то влетает в костер, то его выносит прочь; сожжение частичное, рук или ног; сожжение постепенное, когда привязывают сноп соломы, поджигают и пускают бежать в чистое поле... И так далее и так далее. Казни вошли у нас в привычку, как молитва перед сном. А для народа это — праздник. «Хлеба и зрелищ», — говорили древние римляне. С хлебом у нас не всегда хорошо, а вот «зрелищ» хоть отбавляй. Надо же чем-то отвлекать народ от дурных мыслей по поводу его бедственного положения.
— Да вы бунтарь, милейший князь! Святой инквизиции не боитесь?
Маршалек рассмеялся.
— Ничуть, ваша светлость, — ответил он весело. — Во-первых, потому что столь откровенно излагать свои мысли могу только вам, так как рыцарская честь не позволяет делать зло братьям, а вы бесчестьем не были отмечены. Во-вторых, от слов к делу большое расстояние, и мне как-то сподручней просить у Бога прощения и за свои прегрешения, и за грехи европейских правителей в молитвах, нежели изображать из себя сэра Галахэда — безгрешного рыцаря короля Артура. И в-третьих, мой троюродный брат, архиепископ краковский Юрий Радзивилл, имеет непосредственное отношение к ордену иезуитов; поэтому я не думаю, что он пошлет меня на костер.
Теперь уже улыбнулся герцог.
— Как ловко вы обставились, — сказал он дружелюбно. — Что ж, закончим этот спор на нейтральной ноте. У нас есть дела поважней. Они касаются Речи Посполитой... и меня лично —не буду кривить душой.
— Я весь внимание, ваша светлость, — посерьезнел Николай Радзивилл.
— В донесении агента из Москвы есть один весьма неприятный пункт, напрямую затрагивающий торговые интересы моего герцогства, а также — в большей мере — интересы польской короны. Царь московитов решил создать каперский флот на Балтике. Как вам эта новость?
— Я не считаю, что это серьезно, — уверенно ответил маршалек. — У московитов нет в таких делах опыта, нет шкиперов, способных водить большие военные суда. А на своих утлых карбасах они будут всего лишь удобной мишенью для корабельных пушек.
— Все это так, и я еще совсем недавно думал подобным же образом. Но неделю назад до меня дошли слухи, что некий капер строит суда и набирает на них команды во владениях герцога Магнуса — на острове Эзель, в крепости Аренсбург. Поначалу я не придал этому факту большого значения — мало ли что может взбрести в голову герцогу, который спит и видит себя королем Ливонии. Я посчитал, что он решил с помощью каперства поправить свое незавидное финансовое положение. И посмеялся — больше денег, чем на одно судно, в казне Магнуса нет. А один в поле не воин. Но вот прочитал донесение своего московского агента — и крепко задумался. При поддержке царя московитов с его богатствами дело может очень даже сладиться.