Так Тортуга начала заново отстраивать укрепления. Уже под руководством опытного де Фриза, когда-то занимавшегося фортификацией и при живейшем участии ван Дорна, подкрепленном деньгами с ограбленных испанских галеонов. Оставшиеся в живых и те, кто вновь прибывал из Европы, быстро соорудили себе новые более комфортабельные дома, даже каменные, понастроили таверн, оборудовали рыночные ряды, и жизнь в Бас-Тере опять вернулась в полноводное русло. Спустя какое-то время Тортуга стала неприступной, и флибустьеры без опаски занялись привычным делом, чувствуя за спиной крепкий тыл. Ван Дорна благодарили и считали неофициальным губернатором острова.
Десять лет, проведенные на Мейне в сражениях и заботах о безопасности Тортуги, сильно утомили Карстена Роде. Он уже несколько раз отправлял в Европу свои сбережения вкупе с деньгами соратников. В отличие от остальных флибустьеров ни он, ни поморы монетами не швырялись. Пили — да, много. Без рома на Мейне не выжить. И потом, никто из поселенцев острова не желал быть в своем анархическом обществе белой вороной. Но Голштинец с истинно немецкой педантичностью строго следил, чтобы на его кораблях была дисциплина, а матросы не допивались до белой горячки.
Понятно, дела административные, фактически навязанные ему местными жителями, ни в коей мере не препятствовали морским походам. Ван Дорн не только перехватывал испанские галеоны, но и отважился на захват Маракайбо, что было отнюдь не легкой задачей. Город находился на берегу большого озера, был богат, но хорошо защищен двумя островами и крепостью ла-Барра, расположенной за речной отмелью. У этой отмели озеро соединялось с морем.
Ван Дорн под покровом ночи высадил отряд пиратов, которые и атаковали ла-Барру. К сожалению, пока шла битва за крепость, жители Маракайбо (город находился в шести милях от крепости), спасая жизни и самое драгоценное имущество, бросились в лодки и другие суда, чтобы уехать в город Гибралтар, находившийся в сорока милях выше на том же озере.
Флибустьеры застали Маракайбо пустым. Неудачей это было назвать нельзя, потому что практически все имущество осталось в домах и на торговых складах. Тем не менее ван Дорн выслал поисковые отряды и спустя неделю они доставили в город около сотни пленников и почти тридцать тысяч пиастров.
К сожалению, при взятии Маракайбо ван Дорну пришлось сильно повздорить с Гастоном Леграном. Разнузданная натура француза требовала крови и мучений, поэтому его люди начали с большим ожесточением пытать пленников, чтобы выведать, где те спрятали золото и драгоценности. Ван Дорн, как адмирал пиратского флота, запретил это (у него были свои, тайные, замыслы на сей счет) и едва не схватился с Леграном на шпагах. У авантюриста хватило ума не доводить дело до поединка (он уже имел возможность наблюдать за Голштинцем в бою); Гастон Легран лишь забрал своих подчиненных, часть судов и покинул захваченный город. С той поры они если и встречались, то только в гавани Бас-Тер, при этом официально раскланиваясь. Их пути разошлись навсегда.
Когда Гастон Легран вышел из состава эскадры, людей у ван Дорна стало, естественно, меньше, но тем не менее он решился атаковать Гибралтар. Этот, совершенно рисковый план, конце концов и сработал как должно.
Гибралтар был очень богат. Но самое главное — горожанам удирать было некуда. А значит, все ценности останутся на месте.
Флот подошел к Гибралтару около полудня. С борта «Фелиции» ван Дорн видел не только прелестные виллы, разбросанные по побережью, но и засеки, подтопленные поля, батареи и многочисленные палисады. Все подсказывало, что с теми силами, которые были у Голштинца, город с моря не взять. Тогда он отдал приказ штурмовать Гибралтар по суше.
Однако флибустьеров, идущих по суше, встретили завалы деревьев и плотный артиллерийский и ружейный огонь. Дорога к Гибралтару была практически одна, перекрытая, а по сторонам нее располагались топи. Пятнадцать пушек, поставленных испанцами на дефиле из древесных стволов, косили пиратов картечью. Не выдержав, флибустьеры дрогнули и побежали. Ободренные отступлением неприятеля и считающие его деморализованным, офицеры дали приказ преследовать разбойников, что и было выполнено солдатами со всевозможным старанием.
Это была ловушка: бегущие заманили испанцев в засаду, а их товарищи, прятавшиеся в кустах, дали залп. Палили буканьеры — лучшие стрелки Мейна. А потом началась резня. Птицеловы, мгновенно превратившиеся в дичь, представляли собой жалкое зрелище. Испанцы хорошо знали, как дерутся «коршуны» ван Дорна, поэтому не тешили себя иллюзиями на благополучный исход. Флибустьеры никого не брали в плен, убивали всех подряд, и вскоре вражеские укрепления были заняты, а дорога на Гибралтар открыта.
После этого другие сдались почти без боя, и флибустьеры наконец дорвались до своего любимого занятия — грабежа мирных граждан, повальной пьянки и насилования женщин. Увы, тут уж ван Дорн был бессилен что-либо изменить или запретить — традиция... В конечном итоге, очистив Гибралтар до нитки, разбойники ушли, забрав с собой около трех сотен невольников из местных племен. Трупы убитых испанцев были погружены на две барки, стоявшие в порту, и затоплены на середине озера.
Так закончился сухопутный поход ван Дорна, о котором он всегда вспоминал с сожалением. Карстен Роде по натуре не был кровожаден и убивал лишь в бою. Но те картины, что он увидел в Гибралтаре, напрочь отвадили его от сухопутных операций. В море он имел больше власти, и его приказы исполнялись неукоснительно.
Конечно, добыча была знатной. Пираты озолотились. Было захвачено почти триста тысяч пиастров, не считая другого добра. Гибралтар торговал табаком, а в его окрестностях выращивали лучший какао во всей Америке. Флибустьеры ван Дорна нагрузили несколько судов этими ценнейшими зернами и курительной травкой.
Мысль вернуться в родные края никогда не покидала Карстена Роде и его людей. Особенно страдал по родине Ондрюшка Вдовин с поморами. Они просто бредили Балтикой и готовы были за горсть чистого морозного снега заплатить любую цену. Да и голландцы тоже начали потихоньку бунтовать; почти у всех были семьи, и им хотелось увидеть своих жен и детей. Только Гедрус Шелига настолько прикипел к Тортуге, что не проявлял никакого желания вернуться в свою Литву. Он взял себе юную девушку-служанку из индейцев и жил с ней как с женой.
Наконец наступил тот предел, за которым хоть в пропасть. Отвратительное душевное состояние Голштинец пытался утопить в вине. Он прекратил охоту на испанские галеоны и днями пьянствовал в какой-нибудь таверне Бас-Тера, или отсыпался на «Фелиции». Спустя какое-то время разозленные бездействием адмирала, капитаны других кораблей эскадры вышли в самостоятельный поиск. В гавани остался лишь верный Ондрюшка, но и он уже начал ворчать, как старый дед. И ван Дорн принял решение...
Сборы были недолгими. Погрузка продовольствия, бочек с водой, какао, специй и тюков с табаком шла в лихорадочном темпе. Карстен Роде хотел отчалить до того, как вернутся вышедшие на «вольную охоту» флибустьеры Бас-Тера. чтобы не удостаиваться пышных проводов. В последнюю минуту появился Гедрус Шелига. Он хотел было остаться на Тортуге, но не смог преодолеть в себе тягу к товариществу, с которым уже сжился как с семьей.
Своей индианке он пообещал вернуться, но оба знали, что этого не случится. Однако Гедрус Шелига не оставил гражданскую жену без средств к существованию. У практичного Литвина был просторный дом, построенный из камня по его проекту, и большая плантация, где работали невольники. Все это он переписал на жену, которая к тому времени ждала ребенка. А еще Шелига щедро отсыпал ей весьма солидную сумму в пиастрах.
Вышли из гавани Бас-Тер рано утром, и вскоре Тортуга, а за нею и Эспаньола превратились в крохотных букашек, угнездившихся на сине-зеленом бархате...
У генерал-адмирала Френсиса Дрейка почему-то горели ладони. Скорее всего, от нетерпения. А может, еще от чего. После разгрома Непобедимой армады все будто бы складывалось как нельзя лучше. Для Англии он был национальным героем, королева Елизавета произвела его в рыцари, Дрейк стал членом парламента, комендантом Плимута, адмиралом флота корсаров, и его именовали не иначе как «сэр Фрэнсис Дрейк».
Но он не мог просто сидеть на берегу, в мягком позолоченном кресле, и выслушивать рассказы о подвигах других «псов» королевы Елизаветы, разбойничающих в Атлантике. Море притягивало его как магнитом. Дрейк пытался убедить королеву в необходимости очередного каперского похода к Антильским островам, но Елизавета знала, что испанцы вновь наращивают флот, и, опасалясь, что Лондон окажется без надежного прикрытия с моря, отказывала адмиралу.
Тогда он на свой страх и риск снарядил четыре судна (в этом деле принял участие — деньгами — и дядя, Джон Хокинс) и, плюнув на свои обязанности коменданта Плимута, вышел на самостоятельную охоту. Он думал обернуться быстро — чтобы не слишком злить королеву. И потом Дрейк знал, как задобрить ее и вернуть прежнее расположение. Для неприлично скупой правительницы Англии лучшим подарком мог быть только сундук с пиастрами. А его еще предстояло добыть...
Адмирал любовался своей знаменитой подвеской, когда вахтенный доложил: встречным курсом идут два больших корабля. Командующий уже знал от дяди, у КОГО тот получил этот волшебный оберег. Королевский маг Джон Ди был чересчур серьезной фигурой, чтобы безо всяких оговорок поверить в чудодейственные способности заговоренного им амулета. Тем более, что подвеска и впрямь выручала Дрейка в таких случаях, когда казалось ничто уже не может ему помочь. По крайней мере он так думал.
— Испанцы?.. — с надеждой спросил адмирал.
— Не похоже, сэр, — ответил офицер. — Хотя галеон по внешнему виду точно испанской постройки. Но корабли идут под флагом Саксонии.
— Саксонии? — Дрейк в изумлении широко открыл глаза. — Вы не ошиблись?
— Никак нет, сэр! Бело-зеленое полотнище — это флаг Саксонии.