Подкрепившись сухим пайком (в тот раз им оказался хлеб с сахаром), солдаты и офицеры тихо поползли к берегу. Там их ждали подготовленные саперами плоты и рыбачьи лодки. Оставалось дождаться условленного сигнала — первого залпа «катюш».
Огненные полосы залпа прочертили небо, когда чуть забрезжил рассвет. Тут же ударили и наши пушки. Бревенчатый плотик с пулеметным расчетом, в котором Николай был наводчиком, отчалил от берега первым. За ним сразу же отплыли еще пять плотов; на двух разместился взвод автоматчиков, на трех других — взвод противотанковых ружей (ПТР). Тогда и началось то, что впоследствии участники переправы называли пеклом. Наша артиллерия и авиация вели по вражеским позициям огонь, но подавить все огневые точки противника не удалось, и фашисты засыпали реку снарядами и минами. Вокруг плотов, на которых солдаты отчаянно гребли веслами и досками, то и дело вздымались фонтаны — скоротечные следы разрывов. Плоты раскачивало как в жестокую непогоду. Солдат обдавало ледяной водой. Одна за другой погибли на глазах пулеметчиков все три группы бойцов взвода ПТР. Фашистская пуля сбросила в Днепр командира пулеметного расчета Егорикова. А оставшиеся в живых все гребли и гребли.
В то утро с трех плотов на правый берег высадилось лишь около трех десятков смельчаков — четверо пулеметчиков из расчета погибшего Егорикова и взвод автоматчиков.
Стало уже светло. Первая немецкая траншея проходила прямо по краю высокого берега. Нельзя было медлить ни секунды. И командир автоматчиков сразу повел мокрых, смертельно усталых людей в атаку. Они бежали к окопам врага снизу вверх.
Возможно, сыграло свою роль хриплое, яростное «ура», с которым солдаты кинулись в траншею как один человек. Возможно, гитлеровцы просто не ждали такого дерзкого броска. Но так или иначе фашисты оказались выбитыми из первой траншеи.
Утром больше ни одному человеку из батальона не удалось переправиться через Днепр. Надо было во что бы то ни стало удержаться в захваченной траншее и, когда основные силы батальона начнут переправу, — помочь огнем. Задача тяжелая, и автоматчики с надеждой поглядывали в сторону станкового пулемета.
Обязанности второго номера у Тузова выполнял сибиряк из Красноярского края Семен Кривенко. Внешне они резко отличались друг от друга. Николай худощавый, с узким обветренным лицом, на подбородке — пушок. Из-под пилотки выбиваются густые каштановые волосы. Семен — коренастый тридцатилетний крепыш, на круглом красном лице — щетина. Пилотка только-только закрывает большую розоватую лысину. Но различные внешне, они имели и сходство: не терялись ни в какой обстановке, в руках у обоих спорилось любое дело. Обосновавшись со своим пулеметом в траншее, Тузов и Кривенко стали торопить подносчиков патронов: большинство ящиков с патронами осталось у самой воды, и их требовалось скорее перетаскать в окоп.
Пулеметчики торопились не зря. Вскоре появились самолеты с черными крестами на крыльях и начали бомбить прибрежную полоску земли, отбитую у врага советскими воинами. От разрывов авиабомб вздрагивали стенки окопа. Несколько бомб разорвалось в 20—30 метрах от траншеи. Правда, вскоре вступила в бой наша авиация, и бомбежка прекратилась. Но зато гитлеровцы тут же пошли в атаку. Их вторая траншея проходила всего в ста пятидесяти метрах от первой, и серо-зеленые шинели немцев, выскакивавших из окопа на побуревший луг, виднелись на нем как-то вызывающе отчетливо. Николай сосредоточил все свое внимание только на этих серо-зеленых фигурах. Он ощущал в себе ту же собранность, что появилась у него ранним утром на левом берегу. Длинные пулеметные очереди прижали немцев к земле. Автоматчики, ободренные точным огнем пулемета, не торопясь били по гитлеровцам короткими очередями. И те не выдержали, отпрянули в траншею, оставив на буром осеннем лугу несколько недвижимых тел.
Николай и Семен молча переглянулись. И каждый прочитал в глазах другого то, что хотел в них прочесть. В мимолетных этих взглядах теплилась радость победы, они без слов говорили: «Спасибо. Хорошо поработал».
Передышка… Как она желанна в бою! Можно освежить спекшиеся губы остатком воды из фляги, отвести душу махорочным дымом, сказать доброе слово тому, кто бьется рядом. Только передышка продолжалась недолго. Серо-зеленые фигуры снова высыпали из немецкой траншеи. И опять уверенно заговорил пулемет Николая.
Вторая атака тоже захлебнулась, на лугу прибавилось еще несколько трупов. Но фашистское командование, видимо, решило не считаться с потерями. Немцы поднимались в атаку еще и еще.
Пулемет перегревался. Воду для него подносчики приносили с реки во фляжках. Один за другим замертво падали на дно траншеи автоматчики. Погибли оба подносчика патронов. А оставшиеся в живых все стреляли и стреляли. Ни Николай Тузов, ни Семен Кривенко, ни другие солдаты, оборонявшие траншею на берегу Днепра, не помнили о том, что голодны, не задумывались над своим положением. Любовь к Родине и ненависть к фашистам — кажется, только это и оставалось в сердце каждого. С этими чувствами, впитанными на школьной скамье и в комсомоле, в колхозе и на заводе, может покончить только смерть. И приказ командира взвода автоматчиков — стоять насмерть! — воспринимался как самое разумное и естественное требование. Отбивая четвертую, пятую, шестую атаку, Тузов и его товарищи думали только об одном: надо не допустить серо-зеленых до своего окопа, продержаться до ночи. Тогда возобновится переправа…
После того, как была отбита шестая атака, в траншее осталось немногим больше десятка живых, в том числе Николай Тузов и Семен Кривенко. Серый ветреный день сменился темной холодной ночью. И переправа через Днепр возобновилась. К защитникам траншеи пробился весь третий батальон. К утру он оттеснил немцев километра на два. Наступление продолжалось и днем.
Фашистская пуля пробила Николаю ногу. Помощник командира взвода приказал:
— В медсанбат.
Но командир батальона сказал:
— Пулемет есть, а пулеметчиков больше нет…
И Тузов оставался у пулемета весь вечер и ночь, пока батальон закреплялся на захваченном рубеже. На рассвете Николая вместе с пулеметом засыпало землей от разрыва немецкого снаряда.
Как развернулись события после этого, он не знал. Очнулся в палатке медсанбата. А через месяц из госпиталя попал в другую часть, в пулеметный взвод Радюка.
Рассказывая Радюку о пережитом за двое памятных суток, Тузов воскрешал в памяти мельчайшие подробности, но опускал их. Рассказ получился коротким и обыденным. Впрочем, взводный не обратил на это внимания. Он облокотился о стол, задумчиво посмотрел в окно и сказал не то сам себе, не то Николаю:
— А за это все-таки должна выйти награда. — И, повернувшись к солдату, добавил. — Номер полевой почты знаешь?
Тузов помнил номер полевой почты своей прежней части. И младший лейтенант в тот же день отправил ее командиру письмо. В письме содержался единственный вопрос: не награжден ли пулеметчик Николай Тузов за бои на правом берегу Днепра?
Через несколько дней почтальон вручил Николаю аккуратный пакет из плотной белой бумаги. Такое письмо, конечно, не могло прийти из родного села Губернского Челябинской области. Оттуда шли письма с адресом, написанным либо чернилами, либо химическим карандашом. А белоснежную поверхность пакета украшали строчки, напечатанные на машинке. Солдат с недоумением оторвал краешек плотного конверта и вынул из него сложенный вдвое листок. Штаб 568-го стрелкового полка сообщал о том, что ему, Николаю Тузову, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 30 октября 1943 года присвоено звание Героя Советского Союза…
В 1947 году Николай Иосифович Тузов, уже старший сержант, демобилизовался и вернулся в родное село. Сейчас он председатель Байрамгуловского сельсовета Аргаяшского района.
Николай Иосифович и его товарищи ведут упорные трудовые бои. Мирные бои на земле, которую отстояли в огне сражений миллионы Тузовых.
А. ФомиченкоДОРОГИ ОТЦОВ — ПУТИ СЫНОВЕЙ
Рита от своего будущего мужа много слышала о Катав-Ивановске, его живописных окрестностях, старом заводском пруде, где водятся огромные щуки, о суровых на вид, но добрых душой людях.
Со станции Вязовая до города ехали автобусом. Жених с нетерпением поглядывал в окно, а невеста тихонько вздыхала. Как-то встретят ее родные мужа?
Выросла Рита в Кургане. Там они и познакомились. Женя работал после окончания железнодорожного техникума помощником машиниста электровоза, а Рита — медицинской сестрой в больнице. Долго спорили, где справить свадьбу, но Женя настоял: только в Катав-Ивановске.
Вот и дом, где вырос Женя. Большой пятистенный, он стоял на горе, над прудом.
В передней молодых встретили мать и отчим жениха с пышным караваем хлеба. За свадебным столом усаживались гости. Пришло человек пятьдесят — все близкие и родные, в основном рабочие литейно-механического завода.
На почетное место посадили родителей отца Жени — Ивана Егоровича и Александру Ивановну Чернецовых. Иван Егорович — участник гражданской войны на Урале, член партии с 1930 года. Радовались Чернецовы тому, что присутствуют на свадьбе своего внука. Но эта радость была омрачена тайной грустью: за этим столом могли бы сидеть еще два их сына, погибшие на войне.
Первый тост, как и положено, выпили за счастье молодых. Потом встала Татьяна Васильевна — мать Жени.
— А этот тост, — сказала она звонким от волнения голосом, — я предлагаю выпить за того, кто очень любил жизнь — за твоего родного отца, Женя, — Евгения Ивановича Чернецова. Тот бокал, который стоит рядом с твоим, налит ему. — И, не сдержав слез, она села.
Женщины вытирали платком глаза. Вспомнили другую свадьбу. Тогда во главе стола сидел летчик, такой же высокий, как и его сын, стройный, по-мальчишески тонкий в талии. Он шутил, смеялся громче других…
Едва справившись с волнением, Татьяна Васильевна подошла к шифоньеру и достала синюю авиационную гимнастерку с кубиками старшего лейтенанта в петлицах. На гимнастерке поблескивал орден Красного Знамени.