Снова выстрелы. Это Полегенький бьет по самоходке. Бураков обходит командира роты справа, Гончаренко сворачивает влево, в темноте опрокидывая повозку. «Пантера» стреляет еще раз и тут же, словно спичечная коробка, вспыхивает ярким факелом. От нее загорается дом.
Танки медленно ползут по улице, а во дворах и на задворках возникают и тут же стихают короткие автоматные перестрелки. Проходит еще несколько минут и бой замирает совсем. На освещенную пожаром улицу с поднятыми руками выходят немцы.
Но нам не до них. Осматриваем и дозаправляем машины. Как из-под земли появляется старшина Литвинов и его помощник каптенармус Бузоверя. Они обходят экипажи, предлагают танкистам ужин. Но нигде не брякают котелки. Люди настолько устали, что отказываются от еды и, едва добравшись до сухого места, засыпают.
В дом, где ночует первая танковая рота, заходит комбат, капитан Коротеев. В темноте он наступает на старшину Гольцева и тот спросонья ругается.
— Извини, Гольцев, — узнав старшину, тихо говорит Коротеев. — А где ротный?
— А вон там, у окна, на диване.
Полегенький уже не спит. Он поднимается, идет навстречу комбату.
— Пора поднимать людей, — говорит Коротеев. «Уже? — с сожалением думаю я, — ведь только что уснули».
— В пять выступаем. Батальон идет первым. Твоя рота — в головном дозоре.
— Подъем! — резко говорит Полегенький и выходит следом за Коротеевым.
Мы вскакиваем. В комнату сквозь раскрытые окна вместе с молочно-сиреневым туманом пробивается новый день. Дождь перестал совсем. С деревьев тяжело шлепаются на землю капли воды. Сыро. С улицы доносится рокот моторов, людские голоса и густой басок повара Ивана Шевченко. Он приглашает танкистов к котлу.
— Опять, небось, бронебойной нашуровал? — спрашивает его Боровиков, первый, кто всегда появляется на кухне.
— Ни, картопля з салом. И чарка горилки.
— Что?! — удивляется Боровиков. — Откуда ж такое богатство, старшой?
— У знакомого барона позычив.
— Тогда давай две порции. Особливо горилки.
— Две? За що? Мо вчора «пантеру» зпалыв? Ни? И чарки ни…
Здесь же у кухни на зарядных ящиках примостился Дацковский. Что-то пишет. К нему с котелком подходит Боровиков.
— Что, старшина, жинке рапорт строчите?
— Жена мне пока не командир, — степенно отвечает Дацковский и переворачивает листок чистой стороной кверху. — И до чего ж ты восприимчивый, Боровиков. Насквозь бумаги, кажись, видишь, — ворчит Дацковский, но подвигается и освобождает на ящике место для котелка Боровикова.
— А что? Интересно ведь, что вы там в конце войны домой пишете.
…А когда золотистый диск солнца поднялся над горизонтом, над дальним лесом и его лучи заиграли в траве мириадами маленьких солнц, батальон был уже далеко от села. Сегодня к исходу дня мы должны быть под Альтенбергом. За ним уже Чехословакия.
Взвод Буракова ведет танковую разведку — открывает бригаде и всей танковой армии путь на Прагу.
Первым идти — многое значит: и мина, замаскированная на дороге — твоя, и «тигр» из засады первой болванкой ударит в тебя, и притаившийся у дороги фаустпатронщик, если его прозеваешь, прожжет тебя своей гранатой. Нужно быть зорким, внимательным, все видеть, все вовремя разглядеть.
Во взводе три машины: командира взвода лейтенанта Буракова, лейтенанта Гончаренко и младшего лейтенанта Котова.
Леонид Бураков — самый молодой командир взвода. Ему еще нет и двадцати. Совсем недавно, полгода назад, пришел он к нам из танкового училища. Пришел юношей, почти мальчишкой а за две прошедших операции — Одесскую и Берлинскую — стал хорошим офицером: смелым, находчивым, решительным. Зимой его приняли в комсомол. На фронте любят людей мужественных и хладнокровных, не теряющихся в сложной ситуации. Раскались земля — Бураков, кажется, не прибавит шагу. Не суетится, не нервничает. В бою ведет себя так, словно делает что-то давно знакомое и привычное.
Котов идет первым, за ним — Гончаренко.
Петр Котов — тоже молодой офицер-коммунист. В батальоне с конца прошлого года. Если говорить о внешности Котова, то он ничем особенным не выделяется среди других офицеров: среднего роста, кряжист, несколько мешковат. Одним словом — самый обыкновенный. Но на войне не это главное. Котов — отличный товарищ, смелый офицер.
Люки откинуты, и командиры машин внимательно рассматривают местность от домиков на дальних склонах холмов до придорожных кустов.
Через час в извилистом и глубоком дефиле дороги встречаемся лоб в лоб с шестью машинами — крупнокалиберной минометной батареей противника. Все происходит совершенно неожиданно. Немцы, приняв нас за своих, съезжают в сторону, чтобы пропустить танки. Фролов, механик-водитель головного танка, вплотную подъезжает к немцам и останавливается. Мы сворачиваем вправо, чтобы хорошо видеть всю колонну и при случае открыть огонь по всем машинам сразу. Котов, нырнувший сначала в люк, вылезает из него и машет немцам, чтобы те глушили моторы. Немцы, поняв, с кем имеют дело, «охотно» подчиняются. Они беспрекословно подчиняются и тогда, когда мы приказывает им спешиться, построиться у машин и сдать оружие.
Первым выполняет команду офицер, высокий белокурый майор в пенсне: он четко выходит из строя, снимает с ремня «вальтер» и вопросительно смотрит на Буракова.
— Бросай сюда! — говорит Бураков и сигнальным флажком показывает место на середине дороги.
Через несколько минут наши танки, проутюжив брошенное и стянутое от машин оружие и минометы, двинулись дальше на юг. А немцы, подняв над машинами белые полотнища — на север, навстречу бригаде.
К полудню далеко на юге засинели горы. С каждым часом они становятся все ближе и ближе, а мы все чаще и чаще вступаем в бой.
На исходе дня, когда наши танки пошли по открытому склону, к селу, раскинувшемуся в низине, из засады ударили «пантеры», застучали пулеметы. Мы укрылись за длинным невысоким сараем. Фашисты открыли огонь по сараю и подожгли его. Густой черный дым пополз по склону, и мы, использовав его как дымовую завесу, проскочили открытое место. Потом зашли во фланг «пантерам» и сожгли две машины. Замолчавшие было пулеметчики снова открыли огонь. Тогда в бой вступили наши разведчики: Рехин, Ефимов, Лавриков и Рябченко.
Укротили ошалевших гитлеровцев, но потеряли Рябченко, одного из лучших наших разведчиков. Убит еще один наш солдат, наш боевой товарищ, и хотя он отомщен сторицей, сердце все равно болит. Ведь убит советский человек, замечательный русский парень. Он мечтал строить города — светлые, красивые, в которых должны были жить самые счастливые на земле люди.
Никак не укладывается в голове все то, что сейчас происходит в Германии. Всем ясно: конец! А вот поди ж ты: еще на что-то рассчитывают гитлеровцы, на что-то надеются. Воюют, гибнут. Во имя чего?
Этот вопрос не дает покоя нашим ребятам — солдатам и офицерам. Они задают его друг другу, пытаются получить ответ у пленных немцев. Но те по обыкновению виновато пожимают плечами и отмалчиваются. А вот пулеметчик, сразивший нашего Рябченко, ответил Полегенькому и Кочемазову:
— Befehl ist Befehl!
— Приказ?! — переспросил Полегенький.
— So! — ответил коротко немец.
Я глядел на немца — невысокого, толстого, уже немолодого, давно не бритого и грязного. Серые глаза его слезились. Бесцветные ресницы на покрасневших веках часто моргали, и мне вначале показалось, что он сейчас расплачется. Но он не плакал.
И вспомнился мне другой немец, которого я встретил осенью прошлого года в Польше, в Майданеке под Люблином. Он был из охраны концлагеря. И на вопрос: «Как они, немцы, давшие миру Гёте и Гейне, Шиллера и Баха, могли так жестоко обращаться с беззащитными и невооруженными людьми, с женщинами и детьми?» — он, не моргнув глазом, ответил так же, как и этот пулеметчик.
У Гелестхайзена взяли в плен сотню солдат. Среди них только пятнадцать кадровых, остальные старики, которым давно перевалило за пятьдесят, и шестнадцатилетние подростки.
…На исходе дня вступили в Зейде, большое немецкое село среди гор, недалеко от границы с Чехословакией. Впереди самый трудный и сложный участок пути — горы, крутые подъемы и спуски, узкие, малонаезженные дороги, перевалы, обрывы. Кто-то вспомнил, что в 1938 году, когда фашистская Германия оккупировала Чехословакию, ее танковые части не рискнули идти здесь, а избрали более легкий путь — широкие автострады и шоссейные дороги.
— Мы пройдем! — уверенно заявил старший лейтенант Акиньшин, командир второго батальона. — На то мы и уральцы, народ к горам привыкший.
— Вот ты и поведешь завтра бригаду, — улыбаясь, сказал полковник Фомичев.
— Есть вести бригаду! — весело ответил Акиньшин.
Ему не впервой водить в атаку людей.
И снова в путь! Еще рывок, еще один трудный день. Там за горами нас ждет Прага! Едва только забрезжил рассвет, зарокотали моторы танков и стократным эхом им ответили горы.
Узкая горная дорога взбирается все выше и выше. Натужно гудят стальные колоссы и словно слоны устало машут хоботами-пушками. Впереди идет батальон старшего лейтенанта Акиньшина. Нам нравится этот расторопный и смелый офицер. Всегда, как это было и на Орловщине, и в боях за Каменец-Подольский, и особенно в уличных боях во Львове, именно его посылали на самые опасные участки.
Где-то в самом начале пути нам навстречу вышла группа крестьян. Михаил Георгиевич Фомичев спросил у них, как лучше пройти через горы.
— Не только сейчас, когда прошли такие дожди, — сказал самый старший из них с маленьким топориком за поясом, — но и вообще здесь никогда не проходили машины. Это невозможно.
Невозможно! Но ведь надо! Ведь нас ждет Прага! Мы должны пройти!
— Ну, как, богатыри, пройдем? — спросил Фомичев у танкистов, окруживших полковника и крестьян.
— Пройдем!
И танки двинулись вперед.
— Это ведь русские. Они пройдут, — сказал старик-крестьянин. — Они пройдут…