— Ну и ну, наконец-то соня проснулся. Лучше поздно, чем никогда, — он открыл непромокаемый портсигар и протянул его Стивенсу. — Как себя чувствуешь, Энди?
— Замерз, сэр. — Стивенс покачал головой, отказываясь от предложенной сигареты, и попытался улыбнуться. От этого подобия улыбки Меллори передернуло.
— Ну, а нога?
— Думаю, что она отмерзла, — Стивенс без любопытства глянул на белый кокон перебинтованной ноги. — Одним словом, я ничего не чувствую.
— Замерзла, — фыркнул Миллер. — Он говорит, замерзла. Чертовская неблагодарность! Если это не первоклассное медицинское обслуживание, то кто же я тогда?!.
Слабая улыбка скользнула и пропала на лице Стивенса. Он поглядел на забинтованную ногу, перевел взгляд на Меллори.
— Слушайте, сэр, не стоит дурачить самих себя, — тихим невыразительным голосом начал он. — Я не хотел бы показаться неблагодарным. Я терпеть не могу самой мысли о дешевом героизме, но... Так вот. Я просто чертов камень у вас на шее, и...
— Оставить тебя, да? — прервал его Меллори. — Оставить тебя, чтобы ты тут замерз насмерть или попал в лапы немцев. Забудь это, детка. Мы еще в состоянии позаботиться о тебе и об этих пушках.
— Но, сэр...
— Вы нас оскорбляете, лейтенант, — снова фыркнул Миллер. — Вы задеваете наши чувства. Кроме того, как профессионал, я должен довести свой клинический случай до полного выздоровления. А если вы думаете, что я собираюсь это сделать в какой-нибудь вшивой немецкой каталажке, то можете...
— Достаточно, — остановил их Меллори движением руки. — Вопрос закрыт. — Он увидел, как щеки больного порозовели от удовольствия и рвет благодарности затеплился в безразличных глазах. Ему стало стыдно за эту благодарность. Стыдно и больно, ибо его забота диктовалась не беспокойством за раненого, а опасением, что тот может их предать, вольно или невольно...
Меллори наклонился и стал расшнуровывать ботинки.
— Дасти, — сказал он, не поднимая головы.
— Да?
— Когда кончишь хвалиться своим медицинским искусством, то можешь хотя бы частично использовать его. Подойди и погляди, что у меня с ногами. Кажется, ботинки часового не особенно помогли мне.
Через четверть часа, полных мук для Меллори, Миллер разорвал край лейкопластыря, оклеил ногу Кейта, неловко выпрямился и с гордостью оглядел результаты своего труда.
— Прекрасно, Миллер, прекрасно, — пробормотал янки удовлетворенно, — даже Джон Хопкинс в Балтиморе... — вдруг он запнулся, нахмурился, глядя на забинтованные ноги Меллори и извиняюще кашлянул. — Я только что обратил внимание на маленькую деталь, начальник.
— Давно пора, — хмуро ответил Меллори. — Как ты, например, собираешься втиснуть мои ноги в эти чертовы ботинки? — Он вздрогнул от холода, напяливая на ноги промокшие шерстяные носки. Поднял ботинки часового на вытянутой руке и с отвращением оглядел их. — Седьмой номер, самое большее. К тому же дьявольски маленький седьмой номер.
— Девятый, — лаконично сказал Стивенс и протянул свои ботинки, один из них был аккуратно разрезан Андреа. — Этот разрез легко заделать. Мне они сейчас ни к черту. И, пожалуйста, сэр, без споров. — Он тихонько засмеялся, но сразу умолк и скривился от боли в ноге. — Мой первый и, возможно, последний вклад в эту экскурсию. Как вы думаете, сэр, какую медаль мне за это дадут?
Меллори взял ботинки, долго смотрел на Стивенса и обернулся в сторону откинувшегося полога.
Спотыкаясь, вошел Браун, опустил на землю передатчик, телескопическую антенну и вытащил пачку сигарет. Пачка выпала из окоченевших пальцев, плюхнулась в грязь, сразу став мокрой и коричневой. Браун выругался коротко, без энтузиазма, похлопал по нагрудным карманам, но сразу оставил это бесполезное занятие и поудобнее уселся на ближайший валун. Он очень устал.
Меллори зажег и передал ему сигарету.
— Ну что там, Кейси? Передали им что-нибудь?
— Это они мне кое-что передали. Самую малость. Прием был паршивый. — Браун с наслаждением сделал глубокую затяжку. — А я никак не мог пробиться. Наверное, из-за этой чертовой горы, что к югу от нас.
— Возможно, — согласился Меллори. — А что нового у наших каирских друзей? Всё воодушевляют нас на великие подвиги? Призывают продолжать начатое дело?
— Новостей никаких. Они чертовски обеспокоены нашим молчанием. Сообщили, что с этого времени будут работать каждые четыре часа. Повторили это раз десять. На том и кончили.
— Да, это для нас громадная поддержка, — ехидно заметил Миллер. — Приятно знать, что они за нас переживают. Нечто похожее на моральную поддержку. — Он ткнул пальцем в сторону выхода из пещеры. — Думаю, немецкие ищейки до смерти напугались бы, узнав об этом. Ты хоть поглазел на них, прежде чем вернуться?
— Не удалось этого сделать, — угрюмо сказал Браун. — Но я слышал их. Похоже, что командир давал им направление. — Почти меланхолически поднял он карабин и вложил в магазин обойму. — Сейчас они, должно быть, близко подошли, меньше мили отсюда.
Поисковая партия немцев, стянувшись поплотнее, двигалась в полумиле от пещеры, когда ее командир, обер-лейтенант, заметил, что правое крыло снова отстало: южный, более крутой склон затруднял движение. Обер-лейтенант нетерпеливо поднес к губам свисток и дал три резких, пронзительных сигнала, торопя отставших солдат. Дважды его свисток верещал повелительно. Пронзительные звуки тут же отдавались эхом от покрытых снегом склонов и замирали в глубине долины. Но третий его свист умер еще при рождении. Прервался и возобновился в воющем длинном «до», гармонически перешедшем в страшный, долгий, захлебывающийся крик боли. Секунду обер-лейтенант стоял неподвижно с выражением недоумения на лице, потом резко переломился пополам и рухнул в хрустящий снег. Здоровенный сержант бессмысленно уставился на упавшего офицера. Потом что-то сообразил, глянул вверх с ужасом, открыл было рот, чтобы закричать, вздохнул и устало осел рядом с неподвижным телом обера. Он уже умирал, когда в его ушах зазвучал злой, похожий на удар бича выстрел маузера.
Высоко вверху, на западном склоне горы Костос, спрятавшись в V-образную ложбинку, среди камней лежал Андреа. Он видел темнеющий горный склон в телескопический прицел винтовки и всадил еще три обоймы в изломанную, дезорганизованную цепь преследователей. Лицо было спокойно. Даже веки не дрожали от размеренных выстрелов маузера. Глаза ничего не выражали. Ничего. Взгляд был ни жестким, ни безжалостным — просто пустым и пугающе-отсутствующим. Сейчас рассудок был закрыт от мыслей и чувств прочной броней дела, ибо Андреа знал: в такие минуты нельзя ни о чем думать.
Андреа медленно опустил маузер, поглядел на тяжело поднимающийся в морозном вечернем воздухе пороховой дым. Противник исчез. Совершенно исчез из глаз, попрятавшись за разбросанные по склону валуны, зарывшись в белое снежное одеяло. Но он все еще был там, на склоне, он все еще был опасен. Андреа знал, что немцы быстро опомнятся после внезапной гибели офицера — во всей Европе нет более цепких и обученных солдат, чем горные стрелки батальона Джегера. Они пойдут за ним, поймают его и убьют, если это вообще в силах сделать человеку. Поэтому Андреа первым убил офицера. Тот мог остановить солдат, удержать от преследования и постараться выяснить причину ничем не обоснованной атаки с фланга, Андреа нырнул за камень. Автоматная очередь смертельным рикошетом прошила валуны перед ним. Он ожидал этого: старый испытанный прием пехотной атаки — перебежки вперед под огнем прикрытия. Ложишься, прикрываешь огнем товарища. Потом он тебя прикрывает и ты идешь вперед. Очень просто. Андреа быстро вставил в карабин новую обойму, плашмя упал на землю и не спеша отполз на пятнадцать-двадцать ярдов вправо, к низкой гряде обломков. Он старательно выбрал место засады и остановился. Натянул капюшон до самых бровей и быстро выглянул из-за края камня.
Еще одна длинная автоматная очередь ударила по камням, только что им оставленным. Полдюжины немцев, пригнувшись, по трое с каждой стороны, спотыкаясь, бросились вперед, вверх по склону. Вот они снова залегли в снег. Андреа опустил голову, потерся грязным заросшим подбородком о тыльную сторону ладони: «Скверно, очень скверно. Чертовски плохо. Эти немецкие лисы никогда не пойдут прямо в атаку». Они продвигались веером в обе стороны. Концы цепи охватывали его полукольцом. Для него это была не очень удачная ситуация, но можно справиться и с таким маневром. Еще раньше он хорошо приметил спасительный овражек, который извивался по склону позади него. Но Андреа не предвидел, что западный край цепи наткнется прямо на пещеру, в которой прятались остальные.
Андреа перевернулся на спину, поглядел на вечернее небо. С каждой минутой становилось темнее. Быстро темнело еще и от тяжело падавшего снега. День угасал. Грек осмотрел вздымающуюся громаду Костоса — лишь несколько скал и выемок перечеркивали однообразие ровного склона. Он еще раз окинул взглядом горы. Автоматы горного батальона снова заговорили. Он увидел, что опять повторяется тот же маневр, и не стал мешкать. Вслепую стреляя вниз, он привстал и бросился на открытое место. Пальцы сжимали курок, ноги скользили по плотному насту. Опять вскочил и, сделав рывок, оказался под укрытием груды камней. Тридцать пять, тридцать, двадцать ярдов. Ни выстрела. Он подскользнулся на твердой наледи. Вскочил по-кошачьи. Еще десять ярдов, а он все цел и неуязвим. Нырнул в укрытие, упал на грудь и живот так, что почувствовал ребрами, как судорожно сжались легкие. Задохнулся.
Пытаясь отдышаться, он снял кожух магазина, вставил новую обойму, успел бегло глянуть на вершину горы, вскочил на ноги — все в какой-то десяток секунд. Держа маузер наперевес, снова стал стрелять не целясь, как попало. Не было смысла целиться, ибо он мог видеть только предательски скользкую землю под ногами да недостижимо далекие впадины на склонах гор. Потом кончились патроны, и маузер стал бесполезен. А каждый автомат, каждая винтовка снизу стреляли. Пули свистели вокруг, ослепляя его взвихренными струйками снега, рикошетя от твердых камней. Но сумерки у