Турциг проводил глазами широченную спину Андреа.
— Да, капитан Шкода был прав. Мне еще многому нужно научиться, — в его голосе не чувствовалось ни горечи, ни враждебности, — Этот громила меня совершенно одурачил.
— Не вы первый, — заверил немца Меллори. — Он одурачил стольких, что даже я не знаю.,. Не вы первый, — повторил он, — но, кажется, вы счастливее всех прежних.
— Потому что я еще жив?
— Потому что вы все еще живы, — повторил Меллори.
Менее чем через десяток минут двое часовых, охранявших ворота, присоединились к своим, приятелям в боковой комнатке. Связанные, обезоруженные, с кляпами во рту. Проделана была операция их пленения так бесшумно и умело, с такой стремительностью, что Турциг невольно восхитился, хотя ему самому было отчего приуныть. Надежно связанный по рукам и ногам, он лежал в углу комнаты. Пока без кляпа.
— Теперь я понимаю, почему английское командование выбрало именно вас, капитан Меллори. Если кто и сможет преуспеть в этой операции, то только вы. Но и вы потерпите крах. Невозможное остается невозможным, И все-таки ваша команда просто великолепна.
— Перебьемся, — скромно сказал Меллори, последний раз оглядел помещение и улыбнулся Стивенсу, — Ну, готовы вновь отправиться в путешествие, молодой человек? Или вы считаете, что оно становится слишком однообразным?
— С вами готов куда угодно, сэр, — лежа на носилках, откуда-то добытых хлопотливым Лукой, он счастливо вздохнул. — На этот раз у меня будет первоклассное путешествие, какое и подобает офицеру. Настоящая роскошь. Мне буквально все равно, куда мы теперь отправимся.
— Говори за себя, — угрюмо оборвал его Миллер: он первым должен был нести тяжелые носилки. Однако умильно изогнутые брови лишали его слова оскорбительного оттенка.
— Вот и хорошо. Отправляемся. И еще одна штука. Где ваша рация, лейтенант Турциг?
— Чтобы и ее разбили, как я полагаю? .
— Именно.
— Не имею ни малейшего представления.
— А если я прикажу размозжить вам голову?
— Этого вы не сделаете, — безрадостно улыбнулся Турциг. — В других обстоятельствах вы, может быть, и прихлопнули бы меня, как муху. Но человека, который отказался отвечать на подобные вопросы, вы убивать не станете.
— Не так уж и много вам придется усваивать, как считал ваш покойный, недоброй памяти капитан, — признался Меллори. — Это все не существенно для нас. Жаль, что вам приходится заниматься таким грязным делом. Надеюсь, что больше мы с вами не встретимся. По крайней мере до конца войны. Как знать, может быть, мы еще пойдем в одной связке... — он жестом приказал Луке заткнуть Турцигу рот кляпом и быстро вышел из помещения.
Через две минуты группа Меллори была далеко от бараков и совершенно затерялась в темноте оливковых рощ, протянувшихся на юг от Маргариты. Через много часов после того, как они прошли рощи, забрезжил рассвет. Черный силуэт Костоса четко обозначился в сером свете наступающего дня. Ветер дул с юга. Теплый, тихий. Снег на отрогах холмов стал таять.
ГЛАВА 11
СРЕДА
14.00—16.00
Весь день они пролежали в густой низкорослой оливковой роще. Деревца упрямо цеплялись за щебень крутого склона. Невдалеке было место, которое Лука называл Чертовой песочницей. Укрытие оказалось плохим, неудобным, но лучшего они не нашли. Здесь хотя бы можно спрятаться, а рядом — удобная площадка для обороны. Легкий ветерок дул с моря, но солнце за день прогрело камни гор. Роща давала тень и спасала от солнечных лучей, льющихся с утра до сумерек с безоблачного неба. Отсюда открывался великолепный вид на залитые солнцем, мерцающие Эгейи.
Вдали, слева от них, постепенно пропадая в переливающейся от синего до фиолетового голубизне моря, вытянулись Лерадские острова. На самом близком из них, Мейдосе, были отчетливо видны одинокие белые, сверкающие под солнцем рыбацкие домики. Узкую полоску воды и должны проскочить корабли королевского флота. Это произойдет всего через день или через два... Справа, изгибаясь наподобие ятагана^ — берег Турции. Однообразный, без всяких примет. Северный край его оканчивается пиком мыса Демирки. Мыс далеко выступал в спокойную голубизну Эгейев. И еще дальше, к северу, будто выплывающий из морской глуби, лежал остров Ксерос. Казалось, он таял в пурпурной дали.
Этот вид захватывал дыхание, заставлял сильнее биться сердце. Великолепная панорама, раскинувшаяся в просторе залитого солнцем моря! Но Меллори не стал любоваться прекрасным пейзажем. Он удостоил его лишь беглым коротким взглядом, когда встал на вахту минут тридцать назад.
Удобно пристроился он у ствола дерева, огляделся и уставился в одну точку, пока не зарябило в глазах от напряжения. Бесконечные минуты он посвятил изучению того, что так долго жаждал увидеть. Жаждал увидеть и пришел разрушить, уничтожить. Он глядел на пушки форта Наварон.
Город и порт Наварон раскинулись вокруг полумесяца бухты. «Четыре-пять тысяч жителей», — прикинул Меллори. Бухта отделялась от моря узкой горловиной на северо-востоке. Эти морские ворота охраняли орудийные, минометные и пулеметные расчеты. Для ночного времени немцами припасены прожекторы. Все расположено в трех милях от рощи. Меллори видел каждое здание, каждую улицу, каждую шаланду и катер, стоящие у причала. Теперь он знал все и все помнил. И то, как плавно поднимается берег к западу, и как сбегают улочки к самому краю воды, и как на юге берег поднимается резко, почти отвесно, а улочки тянутся параллельно ему, вниз, к старому городу. Он запомнил и утесы на востоке, изрытые, словно оспой, бомбами эскадрильи Торренса. Утесы, вздыбленные на сто пятьдесят футов над водной гладью и застывшие над ней в мрачной неподвижности. Он запомнил огромную гору вулканической породы над утесами, отгороженную от города высокой стеной. И наконец, внушительные ряды зениток, огромные антенны радаров, приземистые, с маленькими окнами казармы форта, сложенные из крупных диких камней, — все, что владычествовало над остальным пейзажем, включая и черную дыру в скале, ниже фантастически нависшего утеса.
Меллори машинально кивал головой, прочно запоминая все...
Вот она какая, крепость, которая вот уже восемнадцать месяцев сводила на нет усилия союзников в этом районе. Крепость, диктующая всю морскую стратегию в районе Спорадов с того самого времени, как немцы заняли большинство островов. Крепость, блокирующая все действия флота в треугольнике площадью две тысячи квадратных миль — между Лерадскими островами и турецким побережьем.
Только теперь Меллори понял, как все умно было здесь устроено. Крепость неуязвима для атаки с суши — немцы позаботились об этом. Неуязвима и с воздуха. Меллори убедился: посылать эскадрилью Торренса против этих громадных пушек, защищенных нависшим утесом и рядами зенитных батарей, просто самоубийство. Форт неуязвим и для атаки с моря — об этом позаботились эскадрильи люфтваффе с Самоса. Дженсен был прав: только партизанский диверсионный отряд имел шанс на успех. Ничтожный, мизерный, но все же шанс. На большее надеяться не следует. И это тоже понимал Меллори.
Он задумчиво опустил бинокль и потер усталые глаза тыльной стороной ладони. Пожалуй, роща была единственным местом на острове, самым близким к форту, откуда можно так хорошо изучить окрестность. Плюс к тому в роще они невидимы и находятся практически в полной безопасности. Но все это заслуга не его, командира отряда, а исключительно Луки. Именно Лука нашел такое отличное место. Меллори криво усмехнулся: каково бы им пришлось без этого маленького человечка.
Они обязаны маленькому греку с печальными глазами и чем-то большим. Ведь именно Лука предложил двинуться от Маргариты вверх по долине, чтобы Андреа имел возможность прихватить взрывчатку из хижины старика Лэри, а заодно и убедиться, что за ними не идут по пятам; что погони нет и тревога еще не объявлена. Здесь они могли вступить в бой и при случае отойти через оливковую рощу к подошве Костоса, укрыться, исчезнуть в камнях. Это он провел их обратно, на север от Маргариты, когда они запутывали следы. Это он остановил их перед деревней, а сам вместе с Панаисом, как призрак в утренних сумерках, проскользнул домой за одеждой. Это он пробрался в гараж немецкого гарнизона, снял свечи зажигания с легкового автомобиля и грузовика — единственного транспорта немцев — и на всякий случай разбил у машин распределительные щитки. Это Лука вывел их по затопленной канаве прямо к контрольному посту. Они легко разоружили часовых, из которых лишь один бодрствовал. Это Лука настоял, чтобы они двигались по заброшенной дороге до тех пор, пока не оказались на шоссе всего в двух милях от города. А через сто ярдов они свернули влево, прошли по длинной наклонной полосе застывшей лавы, не оставлявшей следов, и наконец добрались до оливковой рощи. Перед самым восходом солнца.
Миллер и Андреа, дежурившие утром, сообщили, что видели, как наваронский гарнизон тратил час за часом на повальные обыски в городе. «Это сделает следующий день в два-три раза относительно более безопасным, — прикинул Меллори. — Вряд ли назавтра немцы повторят обыск, а если и повторят, то уж наверняка не столь тщательно, как сегодня. Лука хорошо выполнил свои обязанности проводника...»
Меллори повернул голову, взглянул на Луку. Грек спал, примостившись на склоне между тремя деревьями. Он не шевельнулся ни разу в течение пяти часов. Меллори и сам смертельно устал — ноги ныли от ходьбы, глаза слипались. Поэтому он не решился лишить Луку и секунды отдыха. Грек заслужил свой отдых — он не сомкнул глаз всю прошлую ночь! Да и Панаис тоже. Однако Панаис уже проснулся, откинул длинные черные волосы со лба. Он перешел от сна к бодрствованию быстро, как кошка. Меллори знал одно — это опасный человек, отчаянный и беспощадный к врагам. Больше он не знал о Панаисе ничего, совершенно ничего. Меллори сомневался: узнает ли он когда-нибудь больше этого...
Выше по склону Андреа устроил сооружение из валежника и веток. Он вбил два шеста футах в пяти друг от друга и заполнял пространство между склоном и шестами до тех пор, пока не получилась более-менее ровная площадка шириной около четырех футов. На нее положили Энди Стивенса. Его принесли сюда на носилках. Стивенс глаз не сомкнул с тех пор, как их взял в плен обер-лейтенант Турциг. Раненый уже перешел грань, за которой не действуют привычные представления о возможностях человеческого организма. От пораженной гангреной ноги распространялся тошнотворный, отв