й задуманной операцией, но не судьбой людей, которых он посылает на верную смерть. Не случайна и фраза Дженсена об английском военно-морском флоте, которому «надоело без малейшей пользы подставлять шею под новые и новые удары... И ради чего? Чтобы наше командование могло поиграть со своими берлинскими коллегами вокруг желтых скал в кошки-мышки...» Дженсен не видит особой разницы между своим командованием и командованием противника. Для него и те и другие — люди, глубоко чуждые, корыстные, думающие о личном благе, а не о благе отечества и народа.
Большое значение в этом смысле имеет упоминание трагической истории лучшего крейсера британского флота в Средиземноморье — «Сибариса». Без всякой необходимости «Сибарис» посылают «пофорсить» перед немцами, такого корабля не имеющими. Результат — из полутора тысяч моряков крейсера спаслось всего семнадцать, а сам крейсер был потоплен. Такова изнанка победоносных операций союзников в Средиземном море.
Но, несмотря на обилие подобных деталей и эпизодов в повести, автор все же не дает реальной картины войны. Ибо ограничивается частными критическими замечаниями в адрес высшего британского командования. О главном же, о том, что операции на Средиземном море никак не могли существенно повлиять на исход войны, автор нигде ни единым словом не обмолвился. Наоборот, частному военному эпизоду — уничтожению двух орудий, контролирующих проливы между незначительными островами, он придает слишком большое значение. Борьба за уничтожение этих немецких орудий пятеркой отважных разведчиков окрашивается в такой эмоциональный, в такой возвышенный цвет, что невольно создается впечатление, будто от исхода этой операции зависит чуть ли не судьба всех военных действий против немцев.
Советскому читателю нет нужды объяснять, что исход войны с фашизмом, с немецкими армиями решался на востоке, в России. О том, что и сами немцы не придавали особого значения военным операциям на Ближнем Востоке, говорит такой вроде бы незначительный эпизод. Немецкое командование для уничтожения проникшей на остров группы высылает самолеты, давно уже списанные из армии, — захваченные трофейные монопланы, вызвавшие законное удивление у группы Меллори, которую они преследуют.
Таков реальный фон войны союзников с немцами, На этом фоне поистине героическими и самоотверженными выглядят действия греческих патриотов, помогающих группе Меллори выполнить задание. Ибо греков заставляет идти на риск священная ненависть простых людей к оккупантам, в то время как англичане в большей своей массе не имеют ясного представления, за что же они сражаются.
Однако все эти немаловажные вопросы отступают на второй план и даны в повести нечетко, размыто. Главную цель автор видит в изображении положительных индивидуальных качеств отдельных своих героев. Здесь его ожидают подлинные удачи. Пятерка отважных, во главе с новозеландцем Меллори — это люди подвига, самоотверженные бойцы, не ведающие страха. Их сила — в крепкой спайке, в бесконечной вере в силы и возможности человека, в верности долгу и чувству товарищества. Группа Меллори — это еще и пример интернационального содружества людей. В нее входят новозеландец, грек, англичане и американец. Всех этих людей объединила личная ненависть к фашистам. Эта ненависть заставила их добровольно пойти в армию, чтобы иметь возможность сражаться с немцами. И пожалуй, без этой личной ненависти к фашистам не получилась бы такая героическая и дружная пятерка отважных. Их приключения на острове Наварон в полной мере раскрывают характер каждого и в то же время показывают то общее, что сплотило разных по характеру людей в действенную и монолитную группу.
Нужно отметить и еще одну положительную особенность повести. Автор не увлекается жестокостями войны, напротив, он всячески подчеркивает гуманизм и человечность своих героев. Для них борьба с немцами не утоление кровожадных инстинктов, а скорее акт справедливого возмездия. Грек Андреа, у которого фашисты на глазах убили родителей, у которого погибла от фашистской бомбы семья — жена и две маленькие дочки, в минуту напряженного единоборства с целым отрядом альпийских немецких автоматчиков успевает подумать, что убивает он немцев не ради убийства, а лишь для того, чтобы дать возможность жить на земле другим, лучшим людям, которых хотят лишить жизни эти завоеватели.
Своей гуманистической направленностью повесть Олистера Маклина выгодно отличается от многочисленных книжек западных писателей, в которых авторы видят войну лишь как средство изображения жестокостей и убийств. При этом мы не должны забывать, что у западных писателей не было и не могло быть такого фактического материала, который дал бы им возможность показать войну с фашизмом во всей ее полноте и трагической сложности. Недаром столько страниц уделяет Маклин горьким сетованиям на высшее британское командование, недаром положительных героев автор находит прежде всего среди греков, а не среди англичан. Факты истории — Дюнкерк и Арденны, — где союзные войска потерпели внушительное военное поражение от уже ослаблённых борьбой с Красной Армией войск немцев, убедительно говорят о том, что ни о каком массовом героизме, ни о каких блестящих военных операциях союзников не может идти и речи. Даже когда после долгих проволочек союзники открыли второй фронт и вступили в непосредственную войну с Германией, даже тогда военные историки Запада не могли отыскать в действиях союзных войск ни одной операции, равной или хотя бы отдаленно похожей на Курское сражение или Сталинградскую битву, по сути дела решивших судьбу фашистской Германии.
Повесть Олистера Маклина «Пушки острова Наварон» выдержала десять изданий и была экранизирована. Популярность ее объясняется прежде всего остротой и напряженностью сюжета и яркими героическими характерами главных действующих лиц, но отнюдь не верностью исторической правде или значительностью описываемых автором событий. Это еще раз заставляет задуматься о том, что даже талантливому писателю необходим реальный жизненный материал, чтобы создать произведение, достойное описываемых событий. Здесь же мы имеем явное несоответствие между выпуклыми и возвышенными характерами и незначительностью цели, к которой они прилагают свои способности. Действительно, две пушки немцев, всего два береговых орудия заставляют волноваться все британское командование. Для их уничтожения потребовалось отыскать в английской армии самых лучших людей. И... во всей английской армии таких людей набралось всего пятеро. Причем трое из них оказались вовсе не англичанами! Когда начинаешь задумываться над всем этим, то еще ярче, еще величественнее становится картина подвига и брянских партизан, и молодогвардейского подполья, и блокированного Ленинграда, и гвардейцев генерала Родимцева. Еще полнее и величественнее видится всенародный подвиг советских людей, освободивших Европу от фашизма.
Ю. Медведев, старший инженер-лейтенант запаса
ХОЛЛ А.БЕРЛИНСКИЙ МЕМОРАНДУМ
ГЛАВА 1. ПОЛЬ
Две стюардессы в аккуратных униформах Люфтганзы появились из-за стеклянной двери. Взглянув на группу летчиков, стоявших у бара, они разом повернулись на своих каблучках-гвоздиках к зеркалу и начали прихорашиваться. Летчики, высокие блондины, наблюдали за ними. Вошла еще одна девушка, коснулась рукой прически и принялась изучать свои ногти. Она бросила на стройных блондинов мимолетный взгляд и вновь опустила голову, в восхищении разглядывая ногти на растопыренных пальцах, словно это были цветы.
Один из молодых людей улыбнулся, взглядом приглашая товарищей за собой, но никто не откликнулся на его зов. Луч аэропортовского маяка то появлялся, то исчезал в окне. Девушки отошли от зеркала, снова посмотрели на летчиков и остановились, держа руки за спиной. Казалось, все чего-то ждут.
Первый молодой человек все же отважился сделать шаг в сторону стюардесс, но другой наступил ему на ногу, и тот остановился, пожав плечами и сложив руки на груди. Тишину вдруг нарушил рея взлетающего реактивного самолета. Все, словно этого и ждали, с улыбкой обернулись друг к другу, глядя вверх и прислушиваясь.
Рев моторов был не слишком громок: я услышал, как позади растворилась дверь; полоска света скользнула по стене ложи и исчезла.
Сквозь большое окно были видны мигающие хвостовые огни воздушного лайнера; монотонно завыли реактивные двигатели. Летчики стояли сосредоточенные, а стюардессы сделали несколько деликатных шажков к двери, не отворачиваясь, однако, от молодых людей.
Я знал, что кто-то вошел в ложу и стоит позади меня, но не обернулся.
Летчики вышли на середину сцены, и одна из девушек протянула к ним руки й нетерпеливо воскликнула: «Кто собирается в полеты?»
Один из молодых людей ответил: «Я!»
Зазвучала музыка, и его друзья подхватили хором: «Все мы! Все мы, пилоты!»
«Кто летит в просторы неба, в воздух голубой?» — запели девушки.
Человек, вошедший в ложу, сел в кресло и искоса разглядывал меня. Свет со сцены освещал одну сторону его лица.
— Виндзор, — представился он. — Извините, что помешал вам...
— Не имеет значения, — ответил я. — Помеха не велика. Пресса зря расхвалила представление.
Я пошел в театр, потому что завтра возвращался домой, и мне хотелось увезти с собой воспоминание, пусть очень тривиальное, о новой либеральной Германии, о которой так много разглагольствуют. Как считалось, «Новый театр комедии» являлся «средоточием молодой жизнерадостности» («Зюд-дойче цайтунг»), где «новое поколение экспериментировало в области новой музыки, которую раньше не приходилось слышать» («Дер шпигель»).
— Сожалею, что вам пришлось разочароваться в последний вечер пребывания в Берлине, — прошептал мой сосед. Он глянул вниз на сцену и бесшумно отодвинул кресло. — Может быть, мне удастся развлечь вас беседой?
На мгновение я подумал, что он собирается уйти, но ошибся. Кресло теперь стояло так, что лицо незнакомца оказалось в тени.