ешательство); 5) разведчик не только выявляет «хвост», но сам переходит к слежке за ним, то есть производит так называемое «переключение» и из объекта наблюдения превращается в ведущего наблюдение.
К этому трюку мы прибегаем не часто — разведчик обычно занят и свободным временем не располагает. Как правило, он куда-нибудь направляется и не имеет права опаздывать. Однако сейчас я прибег к «переключению» по той простой причине, что должен был перейти в наступление и хотел узнать, где находится логово «Феникса». Возможно, оно находилось там, где меня допрашивали под наркозом, но мне в конце концов уже надоело играть пассивную роль. Я поставил задачу вызвать на себя огонь противника, с тем чтобы схватиться с ним, и частично мне это удалось, но я больше не хотел, чтобы меня фаршировали амиталом. Сейчас я хотел найти штаб-квартиру «Феникса», проникнуть туда, добыть необходимую мне информацию и убраться невредимым.
Я мог бы обратиться для этого к двум еще не использованным источникам информации, но не хотел так делать. Одним из них являлся герметически закрытый контейнер Солли Ротштейна; я был уверен, что в нем содержалась важная информация, которую он передал бы мне, если бы его не застрелили. Несомненно, что с помощью этой информации я сразу бы нашел центр «Феникса», но мне хотелось добраться туда, не используя даже косвенно смерть друга, убить которого я невольно помог. Другим источником могла быть Инга. Она давно уже покинула организацию, но из-за нашего «невинного полдня» я не мог просить ее сообщить мне все, что она знала о «Фениксе».
До «Феникса» я мог добраться единственным путем — нужно было, чтобы человек, ведший за мной сейчас наблюдение, привел бы меня туда. По существу, это представляло собой единственную цель «переключения».
К девяти часам мне удалось дважды его увидеть. Это был новый человек, й наблюдение он вел не так умело, как тот, который следил за мной накануне. Минут через сорок пять я снова «наколол» его недалеко от ресторана Кемпинского на Курфюр-стендамм, хотя никакой моей заслуги в этом нет: он чуть не попал под машину, перебегая улицу при красном свете. Прячась друг от друга, мы потратили еще с полчаса, а затем он вбежал в будку телефона-автомата, видимо для того, чтобы доложить своему начальству о создавшемся положений. Существо полученных им указаний стало очевидным уже минут через десять — он сел в такой и направился в гостинице «Центральная», а за ним я, тоже в такси. Из этого следовало: он потерял меня и поэтому получил распоряжение вернуться туда, откуда начал наблюдение, — единственно известное им место, где меня рано или поздно можно встретить. Мы оба были раздражены, так как впустую потратили утро. Начиная так называемое наступление, я, конечно, не исключал того, что и после «переключения» филер не приведет меня к штаб-квартире «Феникса». Руководила мной вовсе не твердая уверенность, а лишь надежда. Добраться туда иным путем я не мог.
Однако слежка напоминает вождение машины в том смысле, что, ведя ее механически, опытный разведчик может размышлять о чем угодно. Между Мариендорфом и Курфюрстендамм и обратно я много думал о Солли Ротштейне и делал это основательно, а не так, как раньше, когда под влиянием скоропреходящих эмоций я счел себя виновным в его смерти, убедил себя, что было бы недобросовестно использовать информацию, хранившуюся в оставленном им контейнере. Но ведь он стремился к той же самой цели, что и я! Если бы я мог разоблачить неонацистскую организацию «Феникс», это явилось бы местью и за его смерть и за смерть его жены, а только ради этого он жил и погиб.
Я позвонил капитану Штеттнеру.
— Я давно уже пытаюсь связаться с вами, — сообщил он. — Я не знал, что вы переменили адрес.
Звуков подслушивания в аппарате я не слышал, но рисковать не хотел и сказал только, что примерно через час заеду к нему на службу.
Пошел дождь с мокрым снегом, и я поехал в БМВ, даже не глядя в зеркало заднего обзора. Все равно людям «Феникса» было известно о моей связи с комиссией «Зет». По дороге я думал о Кеннете Линдсэе Джоунсе и о Грюневальдском озере. ПЬтом мне показалось, что я, наконец, нашел ответ: Октобер приказал своим подручным сбросить меня туда, так как знал, что я слышу его распоряжения и буду убежден, что он действительно приказывает ликвидировать меня, поскольку именно в Грюневальд-зее был сброшен мертвый Джоунс. Возможно, что ответ мой был правильным, но мне не нравилось, что он не выходил у меня из головы, и Я решил вернуться к нему позднее.
Возможно, что последнее сообщение Джоунса в резидентуру, переданное им незадолго до смерти, поможет мне. Я помнил содержание сожженного мной меморандума, но подлинника сообщения Джоунса не видел. Если у него были основания считать свою гибель неизбежной, он мог как-то намекнуть на это, однако не в меморандуме, в котором было дано лишь очень краткое изложение его донесения.
Направляясь в комиссию «Зет», я послал в резидентуру сообщение со следующей просьбой:
«Прошу как можно скорее дать возможность познакомиться с подлинником последнего сообщения КЛД. Гостиница «Центральная», Мариендорф».
Капитан Штеттнер оказался один у себя в кабинете и поздоровался со мной в некотором замешательстве. Это был типичный для своей среды человек с решительным выражением лица и ясными, но невыразительными глазами. Следуя за святым, он мог бы совершать святые поступки, но, следуя за дьяволом, перещеголял бы самого сатану. Такие люди рождаются для того, чтобы повиноваться, и как сложится их жизнь, зависит от того, кто станет их вожаком. Штеттнеру было лет тридцать, и в нынешней обстановке его обязанности заключались в том, чтобы разыскивать подручных давно сгнившего маньяка и передавать их в руки правосудия.
Родись Штеттнер лет на пятнадцать раньше, он, вероятно, получил бы соответствующее «образование» в организации гитлеровской молодежи, в 1939 году, наверное, перешел бы к штурмовикам и командовал одной из рот палачей, занимавшихся массовым уничтожением людей во имя своего бесноватого фюрера.
У вас, видимо, бессонница, герр Квиллер?
— У меня не хватает времени для сна. — Не следы бессонницы отражались на моем лице, а следы обращения Октобера, и меня раздражало, что это было заметно. — Но вы сказали, что пытались связаться со мной.
— Да. Жаль, что вы не сочли нужным сообщить мне о перемене адреса.
— Я не знал, что вам потребуется моя помощь.
Смущение Штеттнера заметно усилилось.
— До сих пор я полагал, что наши отношения предполагают взаимную помощь.
Я промолчал и, всматриваясь в Штеттнера, с завистью подумал: почему мне сейчас не тридцать лет, когда никакие переживания не отражаются на человеке?
— Вы, кажется, хорошо знали доктора Соломона Ротштейна? — внезапно спросил Штеттнер.
— Я знал его очень давно.
— Во время войны?
— Да.
— Вы могли бы рассказать мне, какую работу он вел во время войны?
— Какую именно помощь я мог бы оказать вам, герр Штеттнер?
— Я понимаю, герр Квиллер, что вы вовсе не обязаны отвечать на мои вопросы...
— Говорите, я слушаю.
Штеттнер задумался, и мне показалось, что я даже увидел, как в голове у него от напряжения закрутились различные колесики, начищенные до блеска. Он был чиновником федерального правительства, а я — офицером разведки одной из оккупирующих держав и как старший по положению задавал тон в беседе. Разобравшись в этом, Штетт-нер нашел необходимым следовать полагающейся в подобных случаях процедуре и доложил:
— Мы пытались «расколоть» шифр, но безуспешно. Хочу надеяться, что, может быть, вам это удастся; вы когда-то работали вместе с доктором Ротштейном и можете вспомнить, какие шифры он применял.
Мне сразу стало ясно, что произошло.
— Мы не смогли разыскать в Аргентине его брата — Исаака Ротштейна и поэтому сами открыли контейнер, найденный в лаборатории на Потс-даммерштрассе, после тщательной проверки, нет ли в нем взрывчатки. В контейнере оказался стеклянный флакон и лист бумаги с зашифрованным текстом.
Я даже не припомню, когда бы мне еще так везло! А я-то предполагал, что мне придется долго уговаривать Штеттнера вскрыть контейнер и еще дольше — показать мне его содержимое.
— Ну что ж, попробую.
Штеттнер попытался сделать вид, что не испытывает облегчения.
— Подлинник шифровки мы оставим у себя, а вам я дам точную копию. Вы должны тщательно хранить ее и никому не показывать, но полагаю, что предупреждать вас об этом нет необходимости.
— А я-то думал договориться с издателем «Дер шпигеля» об опубликовании!
Штеттнер даже подпрыгнул.
— Это же недопустимо, герр Квиллер! Вы должны понимать необходимость... соблюдения секретности... — он начал заикаться и заговорил тише, а потом на лице у него появилась растерянная улыбка. — Вы же шутите... да, да, конечно, шутите.
Штеттнер не сразу пришел в себя, и, пользуясь этим, я спросил:
— А вы намерены открыть флакон?
— Начальство полагает, что это весьма опасно. Доктор Ротштейн всю основную работу вел в специальной лаборатории, находившейся позади той, на которую был совершен налет, и оборудованной специальной герметизацией. Один из сотрудников его лаборатории, допрошенный нами, сообщил, что доктор Ротпгтейн работал над некоторыми штаммами исключительно опасных для человека бактерий. Если нам удастся прочесть это зашифрованное сообщение и в нем не окажется каких-либо веских причин для открытия флакона, мы вынуждены будем уничтожить его, не открывая. — Он протянул мне серый конверт. — Вот ваш экземпляр. Желаю успеха.
По дороге в Мариендорф я заметил, что меня преследует маленькая серая машина, и привел ее до места, от которого до гостиницы «Центральная» оставалось около километра. Я вовсе не намеревался ехать туда, но, желая поскорее отвязаться от слежки, лишь создавал впечатление, что еду домой. «Хвост», ошибочно полагая, что знает, куда я направляюсь, окажется не готовым к внезапному изменению мною маршрута. Так и получилось — я «оторвался» от него, свернув с Риксдорфштрассе, вновь проверил, не следует ли он за мной, направился в ближайший парк и поставил БМВ около бе