За столом прокурор показался мне более общительным и разговорчивым, чем в служебном кабинете. Он сразу же поинтересовался:
— Вы, герр Квиллер, очевидно, намереваетесь представить мне какого-то важного «клиента», не так ли?
— Даже несколько, господин генеральный прокурор, но официально мы уведомим вас об этом несколько позднее.
Эберт долго смотрел на меня из-под белесых бровей, а затем не спеша взял себе еще кусок пирога. Мне тут же пришла в голову мысль, что он, по существу, даже не знает, кто я такой.
— Но сейчас я пришел к вам не за этим, — продолжал я, — а для того, чтобы попросить об одолжении. Я хотел бы поговорить с одним человеком, и вы, вероятно, могли бы устроить нашу встречу. Я имею в виду господина министра федерального правительства Лобста.
Эберт задумался, явно в поисках какой-то связи между моей просьбой и нашим предыдущим разговором, но, не найдя ее, ответил:
— Да, конечно.
Эберт и Лобст работали в ведомствах, тесно соприкасающихся по работе, и хорошо знали друг друга. Я поэтому и пришел к Эберту.
Генеральный прокурор дважды позвонил куда-то по телефону, а затем сообщил, что господин Лобст будет рад принять меня у себя в министерстве в любое время после девяти часов. Он тут же попросил передать от него большой привет господину федеральному министру.
У меня еще оставалось сорок пять минут, и поэтому я нашел рано открывающуюся парикмахерскую, где побрился и сделал маникюр, чтобы не казаться таким усталым. Ровно в девять часов утра меня провели в кабинет министра. Он разговаривал по телефону, и приведший меня секретарь тихо выскользнул из кабинета, не дожидаясь, пока министр кончит говорить, повернется и взглянет на меня. Никакого значения для меня это не имело; я был готов действовать и в присутствии секретаря.
Лобст сидел, не шевелясь и даже не пытаясь протянуть руку к ящику стола, и я не спеша направился к нему. Министр хотел было встать, но я подскочил к нему и ребром ладони ударил по шее с таким расчетом, чтобы он ненадолго потерял сознание. Потом я запер дверь на ключ, вернулся к столу и сел на уголок.
— Ну-с, Цоссен, — начал я, — я хочу знать все.
Цоссен моргал, пытаясь угрожающе смотреть на меня; на большее он был явно не способен, будучи человеком, не желающим унижать себя «грязной работой». Он только отдавал приказы и подписывал бумаги, а работать были обязаны его подчиненные.
— А мне доложили, что вы убиты! — пробормотал Цоссен, постепенно приходя в себя.
Я долго смотрел ему в лицо, не только жестокое, но и жадное. Это было хищное лицо с внимательными, жаждущими добычи глазами и длинными тонкими губами, растянутыми, подобно латинской букве «Н», между надутыми щеками. В штаб-квартире «Феникса» в Грюневальде я опознал его не по лицу, а по походке, когда он вышел из-за стола и направился к карте.
Это лицо могло принимать и еще одно обличье — третье, и я видел его на страницах газет, когда министр федерального правительства Эрнст Лобст выступал с какой-нибудь речью или встречал иностранного посла на Темпльхофском аэродроме. Поэтому-то я знал, где его искать.
Я явился к нему, чтобы помешать скрыться после того, как он узнает об обыске в штаб-квартире «Феникса». Я пришел, чтобы заставить рассказать все на тот случай, если разгромить центр «Феникса» не удастся. Я пришел во имя тех трехсот безымянных мучеников, которым он когда-то сказал: «Некогда... Я хочу поспеть в Брюкнервальд к обеду».
Цоссен полностью пришел в себя и не спускал с меня глаз. Я велел ему позвонить секретарю по телефону и запретить беспокоить в течение часа. Как только он поднял трубку, я тихо предупредил:
— Двери заперты на ключ. Если вы позовете кого-нибудь на помощь, у меня все же будет около минуты, пока им удастся выломать двери, а за шестьдесят секунд я могу сделать многое с вами. Учтите это и будьте осторожны.
Пока Цоссен разговаривал с секретарем, я почувствовал, что во мне поднимается раздражение против него за его беспомощность сейчас. Однако я тут же сказал себе, что должен помнить о мучениках Брюкнервальда и сделать то, ради чего пришел.
Он положил трубку телефона, и я сказал:
— Ну, а теперь вы расскажете мне все. Слышите — все!
Десяти еще не было, когда я вышел из кабинета министра федерального правительства; наша «беседа» окончилась несколько раньше, чем я предполагал. Оружия у меня с собой не было, но в подобных случаях мы не щепетильны в выборе средств для достижения цели. Цоссен продержался минут двадцать, а потом не выдержал и в конце концов рассказал все.
По дороге на Унтер-ден-Эйхен я позвонил Штеттнеру.
— У меня есть для вас кое-что, — сообщил я.
Штеттнер даже не удивился, когда я назвал ему фамилию. На учете крупных военных преступников в комиссии «Зет» состояли и другие министры федерального правительства.
— Сейчас же приеду за ним, — сообщил он.
Я знал, что Штеттнер не арестует Цоссена; теперь к нему следовало послать людей из морга, но для порядка требовалось как-то зафиксировать, что, уходя из кабинета министра, я видел его живым.
Я застал Поля в резидентуре; увидев меня так рано, он встревожился — сейчас не было еще и половины одиннадцатого, а я выпросил себе время до полудня.
— Что-нибудь не так?
— Все в порядке, — ответил я. — Приготовьте магнитофон.
Каждый исподтишка посматривал на меня, но я не поднимал глаз; все они основательно надоели мне. Как только магнитофон был включен, я начал:
— Докладывает Квиллер. В беседе с министром правительства Федеральной республики Эрнстом Лобстом (его настоящее имя и фамилия Гейнрих Цоссен) выяснилось, что организация «Феникс» готовилась в самое ближайшее время осуществить следующую операцию:
Хорошо законспирированный новый немецкий генеральный штаб располагает сейчас в Западной Германии пятисоттысячной армией, оснащенной по последнему слову военной техники, что представляет решающий фактор. Английские, американские и французские войска в Западном Берлине насчитывают всего 12 ООО солдат и офицеров, то есть соотношение сил в этом секторе сейчас меньше, чем сорок к одному.
Операция должна была состоять из двух фаз, быстро следующих одна за другой, а именно: 1) вооруженное вторжение в Восточный Берлин, что немедленно бы вызвало новый кризис; 2) нападение на союзнические гарнизоны в западной части города. На воздушную бомбардировку Восточного Берлина советское командование ответило бы соответствующими контрмерами, а в Москве и в советской группе войск в ГДР в это время вспыхнула бы эпидемия легочной чумы.
Кассеты магнитофона вращались без шума.
— Теперь о докторе Соломоне Ротштейне, о котором я докладывал в сообщении № 34-А и в комментариях к его документу, который мне удалось расшифровать. Ротштейн, видимо, вел двойную игру с «Фениксом». Нацистам не было известно о намерении Ротштейна вызвать в Аргентине эпидемию легочной чумы, хотя вообще-то он работал на них. Они поручили ему приготовить девять капсул с бациллами легочной чумы для отправки в Москву и еще в восемь пунктов, где расположены наиболее крупные гарнизоны советских войск. За четыре дня до бомбардировки Восточного Берлина и вторжения в него предполагалось разбить капсулы в этих девяти точках и заразить ими пищу с таким расчетом, чтобы к началу военных действий отрезать советские войска в ГДР от главного командования и от баз снабжения.
Именно это я имел в виду, когда размышлял о так называемом «параллельном предположений». Я догадывался, что Ротштейн одновременно поставил перед собой две задачи: делая вид, что он готовит бациллы для заражения военных баз той страны или стран, на которые намеревались напасть нацисты, Ротштейн параллельно готовился уничтожить всех нацистов в Сан-Катарине. Солли, конечно, не сказал бы мне о своей аргентинской операции, а, видимо, хотел сообщить только о том, что он делал для «Феникса». Если бы Ротштейн остался в живых, позднее, когда нацисты потребовали бы от него эти девять капсул, он подробно информировал бы обо воем советское и союзническое командования в Берлине. Требование о предоставлении бацилл означало бы неизбежность операции, и хотя Ротштейн мог не знать точной даты ее начала, но это могло произойти не ранее пяти необходимых дней: день на доставку капсул к местам назначения и четыре — на инкубацию бактерий. Ротштейн был уверен, что, располагая таким временем, он успеет заблаговременно предупредить русских и союзников, с тем чтобы нацисты, продолжая подготовку, потом (когда он сообщит о них) были бы схвачены с поличным и осуждены.
Продолжая диктовать, я добавил:
— Разумеется, в приготовленных Ротштейном капсулах никаких вредных бацилл не содержалось бы. Однако нацисты, поняв, что он обманывает их, убили его и разгромили лабораторию, с тем чтобы изъять все компрометирующие документы. Вероятно, они заставили одного из ассистентов Ротштейна передать им наиболее смертоносные бациллы из культивировавшихся в лаборатории, намереваясь все равно вызвать эпидемию в Москве и в частях Советской Армии. Нужно немедленно принять все меры к обнаружению культуры бацилл, изъятых нацистами из лаборатории Ротштейна, а для этого тщательно допросить всех ассистентов Ротштейна и людей «Феникса», производивших обыск. Сейф в лаборатории оказался вскрытым (смотрите рапорт капитана Штеттнера из комиссии «Зет»). Доктор Ротштейн, наверное, хранил в нем пакет, адресованный советскому (или союзническому) командованию, позднее, видимо, изъятый нацистами и уничтоженный. Люди «Феникса», произведя обыск, очень торопились и даже не обратили внимания на контейнер, адресованный брату доктора Ротштейна, хотя взяли почти все бумаги.
Я выключил магнитофон и задумался, проверяя себя, не забыл ли чего-нибудь, но ничего больше припомнить не мог.
— Конец донесения? — поинтересовался Поль.
— Не знаю. Наверное. Конечно, остается еще много деталей, но для этого сейчас нет времени. Действуйте дальше, если хотите.
Два оператора занялись подготовкой магнитофона для подключения к прямой связи с Центром, а Поль позвонил куда-то по телефону и сказал: