К утру мы восстановили свои позиции в кузнечном цехе метизного завода.
Командный пункт батальона тоже перебрался в кузнечный цех. Цех был разделен глухой стеной из белого кирпича. Стена эта имела собственный бутовый фундамент, и кладка в верхней ее части выходила над крышей больше чем на полметра. Все кругом разрушено, а стена стоит и стоит, разделяя защит ников Сталинграда и фашистов. Слышались кашель, разговоры врагов. Каждый шаг надо делать с осторожностью.
Несколько дней назад Саша Реутов делал подкоп под фундамент стены. Натолкнулся на большой камень. Сколько ни колотил его — дело не двигалось. Тогда Саша нашел в кузнице тяжелую кувалду. С первого удара камень вылетел, как пробка из бутылки. С той стороны раздался вскрик, и тут же — автоматная очередь. В образовавшуюся дыру строчил фашистский автоматчик.
Реутов прижался к стене и сидел ни жив ни мертв: стоило немцу подвинуть ствол автомата на два сантиметра вправо, и его прошило бы насквозь. Лишь спустя минуту Реутов опомнился, достал из кармана гранату, выдернул кольцо и швырнул ее в отверстие. Взрыв — и оглушительная тишина. Из дыры клубился густой черный дым…
И сейчас Саша хитровато косил глаза на ту дыру: дескать, может, швырнем туда по парочке гранат?
Я было согласился с ним, но в этот момент над нашими головами опять завыли сирены немецких пикировщиков.
Снова, как вчера, пикировщики, артиллерия…
Однако пехоты не видно. Появились три танка. Один из них тут же подожгли наши бронебойщики. Справа густо застрочили пулеметы — там поднялась вражеская пехота. Сюда не пошли — отбили мы у них охоту.
Схватка у правого соседа длилась до полудня. Потом все смолкло. Прошло два, три, четыре часа… Атаки врага ослабли, угасли.
Это произошло 21 октября 1942 года.
После этого дня немцы вроде одумались: таких остервенелых атак больше не было. Солдаты Паулюса стали бояться нас и принялись зарываться поглубже в землю.
Тогда–то передо мной как перед метким стрелком и была вновь поставлена задача — овладеть снайперским искусством. Мне выдали винтовку с оптическим прицелом, и я окончательно стал числиться в дивизионном списке снайперов.
9. ПЕРВЫЕ ШАГИ
Перед позициями нашего полка все чаще стали появляться крикуны Геббельса. «Рус, сдавайся! Сопротивление бесполезно!» — до хрипоты кричали они в рупоры.
Мы знали, что у гитлеровцев большое превосходство в живой силе и технике, что им удалось разрезать город на две части, лишить нас сухопутных связей с Большой землей. Но знали мы и то, что защитники Сталинграда на всех участках ведут активную оборону, не дают захватчикам покоя ни днем ни ночью, нанося короткие, но чувствительные удары, которые держат гитлеровцев в напряжении круглые сутки, изматывают их морально и физически. Выросло наше боевое мастерство, удачно применяют воины новую тактику ближнего боя — мелкими штурмовыми группами…
В общем, не от сладкой жизни пришли «крикуны» уговаривать нас прекратить сопротивление. Потеряли они веру в легкий успех, да и боевая инициатива выскальзывает как кусочек льда из горячей ладони: сколько ни старайся, весь каплями меж пальцев изойдет. Недаром перестали гитлеровцы сломя голову, во весь рост рваться в глубину нашей обороны — в огневые мешки.
Но хотя и приучили мы их ползать гадюками по сталинградской земле даже в часы затишья, ослаблять боевую бдительность нельзя было: гадючьи укусы ядовиты, да и от прямых атак немцы еще не отказались…
Наша дивизия вела бои за Мамаев курган. Батальоны 1047–го полка вгрызались в оборону противника на восточных скатах кургана. То там, то тут вспыхивали яростные схватки — наши штурмовые группы наносили короткие истребительные удары.
Противник тоже преподнес свою тактическую новинку: создавал большую плотность огня с помощью «кочующих» ручных пулеметов. В нужный момент легкие пулеметы выбрасывались на бруствер и сосредоточенным огнем неожиданно захлестывали подступы к своим траншеям. Для наших штурмовых групп они были опаснее любого дота или дзота, потому что внезапно появлялись и так же быстро исчезали.
— Борьба с кочующими пулеметчиками — вот первая задача снайпера, — сказал замполит батальона старший политрук Яблочкин, встретив меня в медпункте, куда я пришел на перевязку.
— Одному не справиться, — ответил я.
— Знаю, — согласился он. — Поэтому вот тебе комсомольское поручение: здесь же, на медпункте, подбери среди раненых бойцов метких стрелков и готовь их к борьбе с кочующими пулеметами. Ясно?
— Ясно.
Так я получил приказ создать школу снайперов из раненых солдат.
— Ну, браток, как у вас там в Долгом?
Солдат остановился, суровым взглядом окинул меня с ног до головы и строго сказал:
— Конфет там нет, вороной будешь — мигом без головы останешься…
Прихожу в овраг. Тут наступила относительная тишина — пауза между атаками. Противные минуты затишья: ожидание новых неизведанных испытаний изматывает нервы тем, кто еще не обжился в бою. Особенно трудно в такие минуты человеку с трусливым характером. Такие, как правило, погибают морально раньше своей физической смерти потому, что не думают, как уничтожить противника, а ищут спасения от него и… гибнут. А как же может быть иначе: если ты не убил врага, то он убьет тебя.
Страх. Как преодолеть его? Ответ на этот вопрос таится в характере человека. Где он формировался, какой у него жизненный опыт, в каких условиях креп и закалялся его организм. Фундамент сильной воли, на мой взгляд, закладывается с юных лет.
Вот рядом со мной сидит в окопе корректировщик артиллерийского огня Василий Феофанов. Сидим, плотно прижавшись к стенке окопа, над головами кружат фашистские самолеты. Рядом рвутся мины. Артиллерия обрабатывает наши окопы — враг готовит новую атаку. Кругом все трещит, дыбится. Сколько продлится эта катавасия — не знаю, но не меньше двадцати минут. Смотрю на соседей справа и слева. Лица у них бледные–бледные, как мука. У некоторых трясутся руки.
Каким путем возвратить солдатам самообладание, привести в боевую готовность?
Из кармана я достал кисет, до отказа набитый махоркой, от газеты отодрал клинышек бумаги и стал крутить цигарку, козью ножку. Моему примеру последовал Василий Феофанов. Руки у него большие, ладони широкие, пальцы толстые. Движение рук и пальцев спокойное, уравновешенное. Дальше Феофанова мой кисет не пошел.
Из камня я достал также приспособление и старым, дедовским способом начал выбивать огонь. Раза два ударил чемкой–кресалом по пальцам вместо камня. Василий поднял свои пушистые брови, пристально посмотрел на меня с усмешкой в глазах, как это бывает у сильных духом людей:
— Что, нервы сдают?
— Нет, — говорю, — мало практики в этой области. А как твои нервы?
Василий глубоко затянулся дымом, глаза опустил вниз, делая пальцем дырку в песке:
— Мои нервы и кожа луженые, меня сызмальства отец научил страх презирать.
И разговорился мой земляк как ни в чем не бывало. Родился и вырос он на Урале. Бывало, ночью приходит его отец из тайги и говорит:
— Лошадь в лесу осталась, спутанная, с колокольчиком. Ступай разыщи и домой пригони.
— Идешь по лесу, — рассказывает Василий Феофанов, — кругом темным–темно, хоть глаз выколи, да и лошадь черная–черная, только на лбу между глазами белое пятно. Страшно, сердце бьется и щемит. Бегу на звук колокольчика, ног под собой почти не чую. Казалось, за каждым кустом спрятался зверь и поджидает меня. Оглядываться нельзя, собьешься с пути и лошадь не найдешь.
— Ну а если не найдешь лошадь, что тогда может быть? — спросил я, чтобы привлечь внимание соседей: ведь идет разговор о преодолении страха.
Феофанов сдвинул брови:
— Тогда отец брал узду и лудил мне зад и спину.
— Ну и как? Получалось?
— Видишь, ни руки, ни губы не трясутся, как у некоторых присутствующих…
Тем временем артиллерийская подготовка атаки противника кончилась. Мы заняли свои места и встретили гитлеровских автоматчиков прицельным огнем.
Феофанов не торопясь позвонил на огневые и вызвал огонь батареи на залегших автоматчиков. Тихо, спокойно, без паники — и новая атака противника была сорвана по всем правилам.
Ну как тут не сказать доброго слова в адрес командира роты старшего лейтенанта Большешапова! Это он положил начало вытравлению страха из наших солдатских душ.
Помню, еще по дороге на фронт он решил проверить своих матросов на смелость. Проверял довольно оригинальным способом. Обвешался гранатами Ф–1, выстроил всех новичков в одну шеренгу, потом вызвал одного вперед, выхватил из сумки гранату и быстро объяснил:
— Надо успеть поймать гранату, пока она шипит, и отбросить в сторону. Ясно? — и, не ожидая ответа, выдернул чеку.
Первая брошенная граната так сильно грохнула, что мы только переглянулись, и каждый, вероятно, про себя подумал: «Ничего себе учение придумал наш командир».
За Реутовым пошли Масаев, Грязев, Кормилицын. Когда я поймал брошенную в меня гранату, то в ней не было кольца, однако граната не взорвалась — взрыватель был снят заранее.
Так все «новички» были пропущены через гранатный экзамен Большешапова на марше. И теперь мне стало ясно, что еще до начала боевых действий в Сталинграде бойцы роты Большешапова стали привыкать к борьбе со страхом.
— Трус всю свою жизнь на коленях перед собой ползает, — сказал как–то Феофанов, и с ним нельзя не согласиться.
Страх и трусость живут в одном гнезде, но их можно разделить при небольшом усилии со стороны. Страх живет в каждом человеке, нет людей, не боящихся смерти, а трус — существо более неприятное. Преодолев страх, человек способен на подвиг, а трус так и останется трусом. Хитрит, ловчит и гибнет раньше других.
Кто хочет выжить в бою, тот должен в первую очередь, не забывая о страхе, подавить в себе труса, как ядовитую гадину, которая может принести тебе смерть раньше срока.
Именно из этих соображений я подходил к подбору бойцов в свою снайперскую группу. С трусом нечего делать на переднем крае: он себя подведет и тебя погубит.