У выхода из подвала, где был медпункт, мне попался на глаза здоровенный детина. В солдатской фуфайке, голова забинтована, на ногах кирзовые сапоги огромного размера. Свертывая узловатыми пальцами самокрутку, он смотрел на меня.
— Слушай, как тебя звать? — спросил я его.
— Убоженко, — ответил он неторопливо, тягучим баритоном.
— По фамилии как будто украинец? — высказал я догадку для начала разговора.
— С Днепропетровщины, — коротко подтвердил он.
— Где это тебя шандарахнуло? — кивнув на его забинтованную голову, сочувственно поинтересовался я.
— На участке старшего лейтенанта Кучина блиндаж строили… Я сапер.
— А что дальше думаешь делать?
— Таскать бревна не могу, голова кружится. Буду бить фашистов из винтовки.
Мне понравился этот симпатичный украинец. Я пригласил его из подвала на второй этаж пострелять… Там мы выбрали для него винтовку, замотали его перебинтованную голову рваной гимнастеркой — для маскировки — и заняли огневые позиции. Убоженко выбрал себе место в кирпичах разрушенного простенка.
Мамаев курган от самого подножия до вершины заволокло дымом: только что кончился налет вражеской авиации, а перед этим наша артиллерия молотила здесь позиции противника часа полтора.
Но с каждой минутой становилось светлее. Убоженко первым заметил, что гитлеровские солдаты перебежали к насыпи железной дороги и стали копать там траншею.
— Видишь? — спросил он меня.
— Вижу.
— Что делать?
— Расстояние метров триста. Целься в грудь, стреляй, когда он повернется к тебе лицом. В спину не надо.
— Почему? — заинтересовался Убоженко.
— Ты его стукнешь, а лопата останется на бруствере. Другой подымется брать лопату — бей его…
Убоженко послушался совета: выбрал момент, дал выстрел. Фашист осел в траншее. Лопата осталась лежать на бруствере. Прошло несколько минут, кто–то из траншеи потянулся за лопатой. Опять выстрел. Убоженко радостно крикнул мне:
— Вася, Василь! Ты бачил, як я двух фрицев тиснув?
— Хорошо, молодец. Только теперь давай уходить с этой позиции, иначе нас тиснут…
Так начала работать школа снайперов в нашем полку.
Первым учеником был сам учитель, а моим учителем — собственные ошибки и неудачи.
Снайпер должен быть человеком расчетливым, смелым, волевым.
Таким был сержант Николай Куликов. Вот всего лишь один эпизод из его боевой жизни.
В двухстах метрах южнее водонапорных баков на Мамаевом кургане стоял сгоревший танк Т–34. Пять бойцов из роты Шетилова устроили под этим танком пулеметную точку. Позиция там была выгодная: подымутся фашисты в атаку — и тут же ложатся под ливнем огня. Как ни старались гитлеровцы подавить этот пулемет — ничего у них не получалось. Лишь дня через три им удалось обойти танк справа и слева, но телефонная связь с гарнизоном смельчаков под танком сохранилась.
И вот оттуда сигнал:
— Настроение бодрое, заняли круговую оборону, нужны гранаты, патроны к пулемету, — докладывал старшина Воловатых.
— Кто возьмется доставить ящики с патронами и гранатами под танк? — спросил командир роты Шетилов.
Рядом со мной стояли сержант Абзалов, сержант Куликов и наводчик 45–миллиметрового орудия якут Гавриил Протодьяконов. Каждый из нас прикидывал, каким путем пробраться к танку? Ползти нужно было прямо перед фашистскими позициями, на расстоянии прицельного огня автоматов. Местность открытая, только одни воронки да трупы убитых солдат…
Не успели мы и подумать, как в этот путь отправился связной командира полка. Продвигался он медленно, но упорно, подталкивая впереди себя ящики с боеприпасами.
Начало смеркаться. Там, где полз связной, что–то загремело, затем затрещали автоматы.
Снова позвонил Беловатых. Трубку взял Николай Куликов.
— Связной ранен, надо выручать! — послышалось в трубке.
— Понятно, — ответил Куликов.
Беловатых узнал его по голосу и взмолился:
— Коля, дорогой, нужны патроны, гранаты — принеси!
Беловатых ни словом не обмолвился о хлебе и воде.
— Сейчас буду у тебя, ставь самовар, готовь закуску, выпивку принесу! — ответил Куликов.
Моросил холодный осенний дождь. Николай снял плащ–палатку, положил ее на дно траншеи и скомандовал:
— Давайте сюда патроны, гранаты, продукты… И чтоб не гремело.
Мы уложили все, завязали и протащили по дну траншеи, убедились, не гремит ли.
— Теперь давайте веревку.
Один конец шпагатного шнура Николай привязал к плащ–палатке, другой взял в зубы и пополз. Полз он быстро и ловко. Высокий, тонкий, фигура плоская, плечи широкие — одним махом достиг воронки. Вслед за ним ползла плащ–палатка с боеприпасами и продуктами.
В темноте трудно было разглядеть, как движется к цели Николай Куликов. Мы могли только догадываться, что от воронки к воронке он проскакивал резким броском, а затем подтягивал к себе груз.
Через несколько минут в телефонной трубке послышался радостный голос старшины Воловатых:
— Николай благополучно добрался. Теперь живем!
До утра Николай Куликов совершил еще несколько рейсов, провел под танк пополнение автоматчиков.
Перед рассветом мы подняли его со дна траншеи — грязного, мокрого и смертельно усталого. Но он готов был снова ползти на курган. Я сказал:
— Отдохни немного, Николай, тебя снайперка ждет.
Он открыл глаза и улыбнулся.
— Если ждет, то пойдем на позицию, отдыхать некогда.
Так подружились мы с Николаем Куликовым.
Вообще мне везло на хороших людей в снайперской группе — сильных, ловких, смекалистых.
Вот, скажем, Александр Грязев, мой товарищ по Тихоокеанскому флоту. Человек незаурядной физической силы и богатырского духа. Еще в дни боев в районе метизного завода мы, бывало, шутили над Грязевым:
— Возьми–ка Саша, скат вагонетки.
— Зачем? — спрашивал он невозмутимо.
— Закрой пробоину в стене!
Саша так же невозмутимо перевертывал ось с тяжелыми колесами и подкатывал к пробоине. После этого мы свободно ходили по цеху.
Для борьбы с огневыми точками в дзотах Саша использовал противотанковое ружье. Умело выбирал позиции и бил прямо в амбразуры — получалось здорово.
Однажды Саша Реутов, «уссурийский тигролов», как прозвали его друзья, решил подшутить над своим тезкой Грязевым. Принес шестимиллиметровый железный прут, продел его в предохранитель спуска противотанкового ружья, опоясал колонну и концы закрутил. Наблюдая за Реутовым, я подумал: «Сгибать железо легче, чем разгибать, — чья же сила возьмет верх?»
Солнце торопливо катилось под уклон и дошло уже до вершины кургана, когда из развалин, как медведь из берлоги, появился Александр Грязев: в этот день он дежурил в боевом охранении. Пришел, осмотрелся и с обычным своим спокойствием, как ребенок за любимой игрушкой, потянулся за противотанковым ружьем. А оно привязано! Шутку товарищей Саша, конечно, разгадал сразу, но сделал вид, что никого тут не замечает. Только про себя пробормотал:
— Тоже мне друзья, нашли время для потехи.
И так же спокойно наклонился, взял прут за торчащие концы. Шея у Саши покраснела, вены раздулись, налились кровью. Металл, сопротивляясь, заскрипел, пощелкал — и покорился! Прут со звоном отлетел в сторону.
Принесли ужин. Снайперы собрались в кузнечном цехе. Реутов и Грязев — два Александра — сидели рядом, ели молча.
Между ними была прочная, хорошая дружба. Они могли сидеть рядом часами, не сказав друг другу ни слова…
Ужин подошел к концу. Ложки спрятали за голенища сапог, котелки собрали и отправили мыть к Волге — ближе воды не было.
— Ну что, братцы морячки, после хлеба–соли не грех и закурить! — предложил Охрим Васильченко.
— Мы с Грязевым этим не балуемся, — сказал Реутов. — Пользы от махорки ноль, а вреда хоть отбавляй.
Это почему–то задело Грязева. Он повернулся к Реутову.
— А какая польза твоим внутренностям от того, что ты мое ружье стальным прутом прикрутил к столбу?
— Ну, тут другое дело. Есть смысл…
Они уже поднялись и остановились грудь в грудь, два тяжеловеса пудов по шесть каждый.
— Какой же смысл?
— А вот какой. Допустим, бросятся на нас фашисты, и мы, так сказать, по тактическим соображениям отойдем на заранее подготовленные позиции! Фашисты хвать за твою бронебойку, а она привязана! Круть, верть, а отвязать не могут… Вот и сохранится твое ружье!
Грязев отступил на шаг, улыбнулся и тоже решил схитрить:
— Спасибо. Позволь пожать твою добрую руку за такую услугу.
Саша Реутов понял, какая предстоит «благодарность», расставил пошире ноги и подал Грязеву свою широченную, как лопата, мозолистую, с толстыми горбатыми пальцами ладонь. Они сцепились руками, напряглись. Казалось, вот–вот у кого–то хрустнут пальцы, но ни тот, ни другой и не думали ослабить хватку. Нашла коса на камень… Две минуты, три, пять, а они все стоят друг против друга. Красные, приземистые, дышат прерывисто. Но вот могучие плечи у обоих начали вздрагивать…
Наконец Саша Реутов сдался:
— Будя, а то рука отсохнет.
Грязев тут же разжал свои пальцы, и мы увидели — из–под ногтей Реутова просочились капельки крови.
— Горилла чертова, мог руку раздавить.
Грязев улыбнулся:
— Твою лопату даже пресс не возьмет. Потом они обнялись и пошли в свой угол.
Этими большими крепкими руками Грязев и Реутов ловко держали снайперские винтовки.
Однажды я и Миша Масаев возвращались в свою роту от левого соседа. Шли среди развалин, по дорожкам еле–еле заметным: боялись нарваться на минное поле. Тут, перед метизным заводом, натыкано мин наших и немецких гуще, чем картошки в огороде.
Вот и командир роты старший лейтенант Большешапов стоит около пулемета.
Слышим, за стеной веселятся фашисты. Празднуют успех: они снова заняли здесь один цех. Миша раскрыл рот, хотел что–то сказать, но командир роты цыкнул на нас, прижимая палец к губам. Мы припали затаив дыхание. Потом Большешапов повернулся к нам и, цепко вглядываясь, говорит: