«Дернешь еще не то», — опасливо подумал он и решил, что дергать ничего не будет.
Пальцы проворно выкидывали щебенку, подрываясь под мину. Теперь ее уже можно было взять в ладони и кинуть в сторону. Пусть без вреда взорвется где–нибудь за камнем.
Шовкун вздохнул, поглядел на мину и протянул к ней руки. Низко нагнувшись к земле, так, что из–под каски видны были только одни глаза, он приближал к металлическому стакану жесткие, с царапинами и мозолями ладони. Сейчас он прикоснется к мине, стронет ее с места, и грохнет взрыв. Голова у него прикрыта каской, значит осколки ударят по спине. Может быть, и не убьют, такая мина лежачего задевает меньше. Она поражает, когда человек стоит.
Но руки взрывом оторвет, обе руки по локоть. Старшина смотрел на руки и представлял, как сейчас, стоит ему шевельнуть мину, раздастся взрыв, глухой удар, острая боль, и вместо рук он увидит окровавленные культи. Как жить он будет без рук, что делать? На комбайне уже не сможет работать, на трактор тоже не сядет. Мать, сестренок кто кормить будет, какая дивчина из Яблоневки, родного полтавского села, согласится кохать безрукого?..
Вдруг накатила та знакомая ярость, которой уже побаивался Шовкун. «Дивчина из Яблоневки», — мысленно передразнил он себя и подумал, есть ли вообще на свете та Яблоневка. Еще в середине августа немцы захватили его края, и с тех пор он о них ничего не знал. Может, и хата спалена, может, вишенник за плетнем измяли гусеницы танков, может, убежала мать с малыми сестренками куда глаза глядят, а дивчина, которая кохала бы Тараса Шовкуна, лежит на земле, уткнув в небо незрячие глаза.
Старшина стиснул зубы и решительно вынул мину из гнезда. Взрыва не было. Мина качалась, схваченная ладонями, и над ней, как усы у рассвирепевшего кота, топорщились тонкие проволочки. «Попалась, сучка», — злорадно сказал Шовкуи и откинул мину далеко за камни. Там сразу грохнул взрыв.
Шовкун провел рукой по потному лицу и взглянул на небо. Солнце еще. невысоко поднялось над сопками, значит, все еще было утро. Часов восемь, не больше. Казалось, что с тех пор, как началась атака, прошла целая вечность, жизнь. Казалось, все двадцать шесть лет, которые прошел старшина Шовкун, были без остатка наполнены воем мин, скрежетом осколков, полыханием разрывов на камнях и дробными очередями пулеметов. Шовкун удивился, увидев неторопливо поднимающееся солнце. Выходит, и часа не прошло с тех пор, как рота сидит в щели. Всего один–единственный час…
Со следующей миной Шовкун справился быстрее, а потом пошло совсем хорошо. Он осторожно полз по лощине, зорко вглядываясь в каждый сантиметр земли. Недаром он воевал со снайперской винтовкой. Его глаза, взгляд которых был теперь до предела обострен, не пропустили ни одной предательской проволочки.
Лощина становилась шире. Щебенка кончилась, началась рыжая трава, в которой проволочки высматривать было труднее. Затем стали попадаться кочки, сырой торф, покрытый мягким, как губка, мхом, и редкие кустики ивняка.
Шовкун полз, стараясь делать однообразные и ритмичные движения. Глаза просматривали землю, протянутая рука осторожно ощупывала все неровности, раздвигала осоку, обшаривала каждый бугорок. Потом медленно подтягивалось тело.
Опасность пришла, откуда он не ждал. Стали мерзнуть руки. В спутанной траве, под кочками, у корней осоки все чаще и чаще попадались крошечные лужицы холодной воды, а кое–где и льдинки, оставшиеся от ночного заморозка. Руки сначала покраснели, потом стали коченеть. Пальцы сгибались плохо, начали терять чувствительность. Шовкуну приходилось все чаще и чаще останавливаться и отогревать руки. Он засовывал их на грудь под гимнастерку, дул на них, клал в рот, разминал, восстанавливая кровообращение.
Но с каждым разом это помогало все меньше и меньше. Вдобавок озноб начал расходиться и по телу. Шинель промокла насквозь. Стоило старшине остановиться, как ледяные иголочки впивались в плечи, в спину, в грудь.
И вот случилось так, что рука пропустила мину. Приготовившись сделать очередной рывок, старшина вдруг увидел почти под подбородком какие–то непривычно тонкие волоски. Он сначала не сообразил и уже хотел кинуть на них тело. Но в последнее мгновение оцепенел. Это была мина. Стоило его груди коснуться волоска, тоненького крошечного волоска — и ахнул бы взрыв.
Старшина инстинктивно попятился и, вытащив мину, несколько минут лежал без движения. Ждал, чтобы хоть немножко успокоилось колотившееся сердце, прошла дрожь в плечах.
Он пополз медленнее, теперь уже не надеясь на руки. У него остались только глаза. Озноб прошибал насквозь, сковывал движения, притуплял волю.
Но глаза были начеку. Они заметили косой срез у основания кочки. От среза тянулась к другой кочке проволочка. Пальцы механически хотели ее убрать, так, как убирали длинные стебли вороничника, но глаза остановили бездумное движение рук.
«Мина», — догадался Шовкун и принялся внимательно разглядывать кочку. Судя по величине среза, замаскированного травой, мина эта была крупнее, чем «попрыгунья». Проволочка тянулась к соседней кочке, на которой тоже можно угадать срез. Хитро придумано, будешь вытаскивать одну, взорвется другая. Две сразу одному не вытащить. Да и как ее вытаскивать, черт знает. «Усиков» у мины не было. Только тонкая, туго натянутая проволочка. К «попрыгуньям» он уже приспособился, а тут…
Шовкун беспокойно оглянулся по сторонам. Может, эту хитрую штучку просто обойти. Нет, на кочках справа и слева тоже угадывалось прикосновение человеческих рук. «Там мины», — тоскливо подумал Шовкун.
Зябкая дрожь била тело. Невыносимо мерз затылок, пальцами ног Шовкун уже не мог пошевелить.
Он лежал и думал, как справиться с миной, а время шло. Минута за минутой. Оранжевое солнце не спеша взбиралось по небу.
Пальба позади смолкла. «Отбили егерей», — подумал Шовкун и тут же услышал орудийные выстрелы и противный сверлящий звук снарядов и мин.
Значит, снова начался обстрел щели. Это было хуже, чем десять атак автоматчиков.
«Пройти, пройти!» — сверлило в голове Шовкуна. Стучала в висках взбудораженная кровь, и ярость снова подкатила к горлу. Пройти!
Шовкун отполз назад и оказался возле большой кочки. Негнущимися, окоченевшими пальцами он отодрал кусок торфа и заполз за кочку. Потом бросил торф туда, где тянулась хитрая, еле заметная проволочка. И припал к земле, сжавшись в комок.
Тяжело ударил взрыв. В воздухе взвизгнули осколки. Что–то звякнуло по каске. Старшину с головы до ног закидало торфяной грязью, мусором, клочьями выдранной осоки.
Там, где были мины, темнели две большие воронки. Тянуло кислым дымком.
Шовкун пополз вперед. Взорвал еще две мины и, оглушенный, измазанный торфом, в разодранной шинели, добрался до откоса.
Проход через минное поле был сделан.
Глава 14. ЗЕЛЕНЫЕ ОБЛАКА
Ныло плечо, и саднила ободранная о камень рука. Сергей слизнул с нее капельки крови и, болезненно поморщившись, растер ушибленное плечо. Потом подобрал с земли винтовку и заложил в нее новую обойму.
Все произошло неожиданно. После взрыва дота, когда Сергей уже пробирался вдоль откоса к сержанту и Орехову, которые стреляли по егерям, сбоку выросло несколько фигур с автоматами наизготовку. Мгновение Сергей обалдело смотрел на немцев, пытаясь понять, как они оказались возле дота. Но в руках у одного из них шевельнулся автомат, уставился на Сергея. Тогда он нырнул за камень, вырвал чеку и швырнул гранату под ноги егерям.
Барташов успел заметить всплеск пламени, услышал визг осколков над головой. Краешком глаза он увидел, как пошатнулись две фигуры, а остальные бросились к нему. Тогда он кинулся бежать. Но через минуту обо что–то споткнулся и полетел вниз по откосу. Ударился плечом о выступ, прокатился по осыпи, стукнулся головой о валун и, оглушенный, оказался в зарослях березок.
Он не слышал отчаянного крика Орехова, который видел, как Сергей кинул гранату, как он выбежал из–за камня и неожиданно исчез. Словно провалился сквозь землю.
Орехов подполз к сержанту и, отстреливаясь от егерей, сказал, что надо найти Сергея.
Они начали отходить за взорванный дот, в ту сторону, где исчез Барташов. Но автоматные очереди преградили путь.
— Не пройдем здесь! — крикнул сержант. — По склону давай, влево.
— Живой он, дядя Иван, — ответил Николай, который не мог себе представить, что они уйдут и Серега останется один. Вдруг он ранен? Его же немцы убьют или в плен возьмут. — Живой, я видел, как он прыгнул вниз.
— Живой — значит выберется, — недовольно ответил сержант.
Он был раздражен всем, что случилось. Не надо было им связываться с дотом, надо было пробираться наверх. Дот они подорвали, а шуму не получилось. Немцы их обнаружили и теперь не выпустят из рук. С той минуты, когда на Горелой вспыхнули яростные пулеметные очереди, Кононов настороженно ждал, что стрельба разольется по сторонам, охватывая сопку огромным кольцом. Ждал, что начнут бить наши батареи, вперебой застучат станковые пулеметы, раздастся «ура!» наступающих батальонов. Не дождался и понял, что рота наступает в одиночестве. Вместо батальонов поддержать ее должен сержант Кононов с двумя людьми. Один из них отбился в сторону. Спасать нужно не его, а роту. Поэтому Кононов приказал Орехову отходить по склону.
— Барташов к роте придет… Нам с тобой все равно к нему не подобраться… Видишь, как, паразиты, зажимают… От меня не отставай.
Автоматчики один за другим мелькали в камнях возле взорванного дота. Они хотели окружить русских.
Отбиваясь гранатами, Кононов и Орехов стали уходить влево по склону. Где–то там, судя по стрельбе, была рота.
Барташов поднял голову и осторожно осмотрелся. Он лежал в березовых кустиках, полосой протянувшихся у подножия скалы. Над скалой поднимался в небо хвост дыма. Сергей понял, что дым идет из взорванного им дота. Время от времени там все еще что–то ухало. Видно, рвались в огне боеприпасы.
До вершины скалы было метров десять. Сергей подумал, что ему здорово повезло. Руки и ноги остались целы при падении. Плечо — это пустяк. Главное, он мог двигаться. Егерей тоже не видно. Они, конечно, считают, что Сергей мертв. Если его миновала очередь, то при падении он свернул шею.