София глядела прямо перед собой на посеребренную луной равнину. Где-то заходились хохотом гиены, львы подкрадывались к зазевавшейся добыче.
В кабине царило молчание. Первой заговорила София.
— Зачем ты меня сюда привез? — спросила она.
— Мы здесь не в первый раз, — напомнил он.
— Раньше все было иначе!
Помолчали.
— А твой благопристойный папаша не видел, что этот болван в баре первый на меня напал? — негромко спросил Кимати.
— Это ничего не меняет, — смиренно вздохнула София. — Ты знаешь, какого он о тебе мнения!
— Послушай, мне нет дела до того, что он обо мне думает. Только ради тебя я стараюсь ему понравиться. Скажи, Софи, что еще я должен сделать, чтобы он сменил гнев на милость?
— Не знаю, Джонни. У меня от всего этого голова идет кругом.
— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
— Нет, Джонни, — она замотала головой, и лунные отблески заиграли на ее серьгах. — Мы уже все обсудили.
— Я помню, — резко сказал он.
— Ничего из этого не выйдет. — В ее голосе была печаль.— Эго невозможно...
— Но почему? — выкрикнул он.
— Из-за отца.
Кимати замолотил по баранке круглыми, как шар, кулаками.
— Из-за какого-то старого самодура.,.
— Он не самодур, Джонни... — подрагивающим от обиды голосом вступилась за отца София.
— А кто же, черт побери?
— Мой отец!..
— Потрясающая новость, — язвительно произнес Кимати.— Может, он сам собирается на тебе жениться?
— Джонни! — всхлипнула девушка. — Попробуй поставить себя на его место. Наша мать умерла, когда мы с сестрой были еще совсем маленькие. Вторая жена от отца ушла, ему пришлось самому нас растить. И вот теперь это несчастье с Винсентом. Отец не хочет, чтобы и я осталась вдовой. Он бы не пережил такого. Я люблю его, Джонни, и не хочу причинять ему страданий.
— А я как же? — спросил Кимати. — До моих чувств никому нет дела!
— Ну что ты, — с нежностью возразила София, — но ведь он старик...
— И ты предоставляешь ему подобрать тебе муженька. — Голос Кимати задребезжал от раздражения. — Кого-нибудь из его деловых партнеров, толстопузого торгаша...
— Не говори так! — возмутилась она.
— Это во мне злость говорит! — громыхнул он.
— Не желаю тебя слушать! — Она распахнула дверцу и выпрыгнула из кабины, прежде чем он успел ее удержать.
Кимати тоже выскочил из машины.
— Ты что делаешь?
Она бежала вниз по склону холма, углубляясь все дальше в заповедник. Он мчался за ней.
— Софи, — кричал он ей вдогонку, — остановись! Нельзя бегать по заповеднику ночью!
Она что-то крикнула в ответ, но Кимати не разобрал слов и продолжал преследование. Он уже настигал ее, когда она споткнулась и упала. Он схватил ее за руку, она забилась, стараясь вырваться.
— Пусти!
— Здесь полно хищных зверей! — принялся увещевать он ее. — Это же заповедник!
— Отстань, не твое дело. — Она тщетно пыталась высвободиться. — Пусти меня!
— Куда? — оглушительно рявкнул он.
— Куда глаза глядят, — кричала она, — мне все равно... пусти...
Она ударила его кулачком в грудь. Он в ответ влепил ей пощечину. Она рухнула на траву и дала волю слезам.
— Жить не хочется, — причитала она, — надоели ваши бесконечные стычки — никак поделить меня не можете. Хватит с меня...
Кимати сел на землю рядом с ней. Он испугался, что не рассчитал силы удара и сделал ей больно.
— Софи, пожалуйста, успокойся...
— Уходи! — всхлипывая, сказала она.
— Перестань, — он обвил рукой ее плечи. — Давай поговорим мирно.
Она сбросила с плеч его руку.
— Не о чем нам разговаривать! — выкрикнула она сквозь слезы. — Оставь меня в покое... уходи!
— Не уйду! — Он схватил ее за плечо, привлек к своей груди, обнял и держал так, пока она не перестала вырываться.
Прошло несколько минут, прежде чем рыдания утихли. Они еще посидели какое-то время молча. Цикады снова завели свои пронзительные песни. На равнинах перекликались ночные птицы, голодные хищники подкрадывались к сонным газелям.
Когда ее дыхание наконец успокоилось, Софи сказала:
— Джонни, я люблю тебя.
— Знаю, — ответил Кимати. — И я тебя люблю.
— Что же делать? — спросила она. — Я вконец запуталась.
— Чтоб я этого больше не слышал! — шепнул он. — Положись во всем на меня.
— Но Джонни...
— Я все устрою, — перебил ее Кимати. — Договорюсь с твоим отцом.
— Он и слушать тебя не станет. — Она безнадежно вздохнула.
— Станет, — тряхнул головой Кимати. — Я согласен сменить работу.
Она вскинула голову и прочла в его глазах упрямую решимость.
— Нет, Джонни, — вздохнула она, — я не приму такой жертвы. Мне ли не знать, как ты дорожишь своим делом?
— Ты мне еще дороже. Послушай, у меня есть план...
— Нет, — она коснулась пальцем его губ, — сейчас не надо, расскажешь потом...
Она сплела руки у него на шее и поцеловала Кимати в губы. Он откликнулся на ее ласку со всей нерастраченной страстью.
Сладкий запах ее тела смешался с ароматом примятой травы, окропленной росой земли, терновника и ночного свежего ветерка над заповедником.
На вершине холма, точно оберегая их уединение, стоял «лендровер», передние дверцы были распахнуты настежь.
Глава 8
Они добрались до Найроби в половине одиннадцатого вечера. Фрэнк дремал рядом с Кимати, который вел «лендровер» по шоссе Ухуру к центру города.
— Приехали! — Кимати легонько толкнул друга локтем.
— Который час? — спросил Фрэнк.
— Половина одиннадцатого. Куда тебя отвезти? Где живет самая терпеливая женщина в мире?
— В Хэрлингеме.
— Может, сначала выпьем пивка?
Фрэнк замотал головой.
— Нет уж, у меня неотложные дела. Довези меня до ее квартиры и отправляйся себе в пивную на здоровье!
Через пять минут они были у нужного Фрэнку дома в Хэрлингеме. Его подружка встретила их в ночной рубашке, она и в самом деле была красотка — Фрэнк ни капли не преувеличивал. Кимати видел ее впервые и гадал, какое из имен, столь часто называемых Фрэнком, принадлежит ей. Она пригласила и Кимати зайти выпить кофе, но Фрэнк, промямлив что-то невнятное, захлопнул входную дверь перед самым его носом.
— Ему надо успеть пропустить несколько бутылок, пока пивные не закрылись, — объяснил он хозяйке.
Кимати, пожелав парочке спокойной ночи, отправился подыскивать и себе ночлег. К дяде идти уже поздно — старик наверняка давно спит...
Утром Кимати первым делом покатил на Гроген-роуд. Лавка дяди Едока только открывалась, когда он подъехал.
Дядюшка, единственный из оставшихся в живых родственников Кимати, недаром получил такое прозвище — он был безумный обжора. Несмотря на прожорливость, старик был худ, белоснежная шапка волос резко контрастировала с черной кожей. Ходил он не спеша, неторопливой походкой, но голова у него работала не хуже, чем у молодого.
— В город прикатил с утра пораньше? — сказал он, завидев племянника. — Неужто тебя наконец прогнали со службы?
— Не надейся, — ответил Кимати, энергично пожимая руку старика. — Я здесь по делам. Ну а как твое пищеварение?
— Лучше не бывает! — воскликнул дядя. — Хочешь позавтракать? У меня там все готово, — он указал на дверь в подсобное помещение.
— Если только чашечку чая. — Кимати перепрыгнул через прилавок и вошел в дверь, ведущую в крохотный темный закуток без окон. Мощная лампа дневного света горела тут весь день. Пол давно не метен, стены шершавые, и запах какой-то старческий: несло сигаретным дымом и несвежим дыханием.
Наружная дверь, ведущая на задний дворик, была заперта. Закуток служил одновременно кухней, гостиной и кабинетом; за засаленной тряпицей стоял топчан, на котором дядя спал.
На газовой плитке подле холодильника шипела на сковороде яичница с ветчиной. Грязная тарелка на столе означала, что дядюшка Едок уже один раз позавтракал. Второй раз, вспомнил Кимати, он это делает в десять часов.
— Ты прекрасно выглядишь, мой мальчик, — сказал старик, когда Кимати вернулся в торговое помещение с дымящейся чашкой чая в руке.
— И ты как огурчик, — отозвался Кимати, водя глазами по полупустым полкам.
Чем только дядя Едок не торговал! Свежими и консервированными продуктами, хлебом, молоком, пластмассовой посудой, дешевыми игрушками гонконгского производства. Были тут и неказистые платья для девочек, купленные на распродаже у прогоревшей уличной портнихи. Никто их у дядюшки не брал. Словом, в лавке царила полная неразбериха — никакого сравнения с «универмагом Фаруды»в провинциальной дыре Маньяни.
— Видать, торговля у тебя не слишком, бойкая. — Кимати ткнул пальцем в сторону пустот на полках.
Старик кротко улыбнулся:
— Аренду плачу, с голоду не умираю. Много ли мне надо?
— В самом деле, — Кимати нравилось подтрунивать над стариком, — чего еще желать!
Кимати вырос и всему в жизни научился подле дяди в лавчонках, таких крошечных и бедных, что нынешняя по сравнению с ними казалась дворцом. Было это в африканских пригородах Бахати и Иерусалим. И тогда хватало денег только на арендную плату и чтобы с голоду не умереть. Лавка на Гроген-роуд была намного просторнее своих предшественниц, зато и пыли в ней было не в пример больше.
— Я получил твое письмо, — сказал Кимати.
Старик, делавший вид, что протирает прилавок, улыбнулся.
— Дошло, значит?
— Дошло, — подтвердил Кимати. — Здорово ты все расписал, очень убедительно. Послушай, когда тут у тебя начинается наплыв покупателей?
— Бывают приливы и отливы, — ответил дядюшка, — в семь утра они приходят за хлебом, яйцами и молоком к завтраку; около одиннадцати — за продуктами к обеду. А к вечеру сюда забредают только в поисках джоги [9].
По тротуару шли прохожие; механик в замасленном комбинезоне из соседнего гаража заскочил купить одну сигарету. Поглядывая на пустые полки, Кимати думал о неиспользуемых возможностях.