известным катерам, скорее всего являвшимся эстонскими рыболовными судами. Остальные самолеты не обнаружили кораблей и нанесли удар по запасным целям – батареям и постам наблюдения в бухте Кунда, на островах Вайндло, Родшер, Большой Тютерс и Гогланд. Используя столь незначительные силы и столь несовершенные методы атаки, рассчитывать на необходимый эффект не приходилось. Тем не менее ночные атаки вражеских кораблей в сумерки одиночными самолетами с горизонтального полета с этого момента стали главным методом ударов по противолодочным силам противника вплоть до момента окончания развертывания 1-го эшелона подлодок в 10-х числах июня.
Отчасти это объяснялось массированными ударами, нанесенными немецкой авиацией по аэродромам о. Лавенсари и Борки в ночь на 26 мая. На протяжении двух часов 46 немецких бомбардировщиков сбросили на лавенсарский аэродром по 700 2-кг осколочных авиабомб каждый. Повреждения получили 8 самолетов (семь И-153 и один И-15бис), был убит 1, тяжело ранены 2 и легко 16 человек. С наступлением рассвета и до полудня аэродром Борки подвергся трем налетам истребителей-бомбардировщиков Fw.190. В течение дня они вывели из строя еще восемь Ил-2 и шесть истребителей[80]. Для единственного штурмового авиаполка это были весьма чувствительные потери.
В начале третьей декады мая ситуация в глазах штаба КБФ выглядела следующим образом: Щ-303, по-видимому, погибла, а Щ-408 продолжала прорыв через Финский залив. В Кронштадте в готовности к выходу находились Щ-406 и С-12. Еще 12 мая Военный совет КБФ распорядился о переводе туда до 18-го числа оставшихся лодок 1-го эшелона – С-9, К-52 и выделенной на замену С-4 субмарины Д-2. С-9 перешла в Кронштадт в ночь на 18 мая, но нуждалась в доковании для установки обрусовки и изоляции, так что не была готова до конца месяца, остальные так и остались в Ленинграде – Д-2 до 12 августа, К-52 до конца кампании из-за недостаточных глубин на обходных фарватерах между Ленинградом и Кронштадтом. Из состава следующей группы – Щ-307, Щ-318, Щ-407, которую Военный совет потребовал перевести в Кронштадт до 1 июня, – в ночь на 27 мая перешли Щ-318 и Щ-407, но их высылка в море с учетом срока окончательной готовности уже теряла всякий смысл. Таким образом, единственным реальным усилением 1-го эшелона могли стать Щ-406 и С-12, операция по проводке которых к Лавенсари началась вечером 23 мая.
Если политико-моральное состояние экипажей первой пары подлодок было вполне удовлетворительным, а на Щ-408, впервые выходившей в поход, даже высоким, то об экипажах второй пары этого сказать было нельзя. Тяжелые потери 3-го эшелона 1942 г., слухи о гибели Щ-303 и Щ-408, а также катастрофа Щ-323 породили у моряков настроения обреченности и подозрения в том, что командование проявляет полное безразличие к их судьбе.
«В день выхода ПЛ Щ-406 и С-12, – писалось в политдонесении (прил. 1.6), – среди личного состава этих подлодок имели место случаи грубых нарушений воинской дисциплины и нарушений организации службы…
Причины всех этих явлений:
1. Слабость работы командного состава и отсюда – крупные недостатки в организации…
2. Настроение обреченности, безнадежности. Эту обреченность вслух высказали 3–4 человека («нам все равно»), но факт пьянки в день отхода лодки (Щ-406. – Авт.) характерен в этом смысле. С другой стороны, люди старались обрести уверенность в победу с помощью диких вещей: на С-12 настроение личного состава было поднято обнаружением крысы на лодке. Считается почему-то, что, раз крысы не ушли с корабля, значит, он не погибнет.
3. Слабость политической работы. Я считаю ошибкой то обстоятельство, что командам лодок мы не разъяснили, в частности, обстановку на море. Мне кажется, что люди преувеличивают опасность»[81].
В результате Щ-406 задержалась с выходом с Кронштадского рейда, и С-12 ушла с эскортом одна. «Щука» догнала отряд лишь спустя 15 минут после того, как он уже прибыл к месту дневной покладки субмарин на грунт у Шепелевского маяка. К счастью, это не привело ни к новым потерям, ни к утрате скрытности. Без происшествий прошел и переход к о. Лавенсари в ночь на 25 мая, хотя из-за плохой организации встречи со стороны ОВМБ подлодкам пришлось ложиться на грунт непосредственно в бухте Норре-Капельлахт с опозданием на 45 минут относительно графика. В связи с неясностью обстановки их выход в море был отложен на неопределенный срок.
Впрочем, именно в этот момент в штаб БПЛ начали поступать данные, подтолкнувшие к принятию новых решений. В 01.05 25 мая комбригу Верховскому доложили текст радиограммы, только что принятой от Щ-303: «Возвращаюсь в базу. Задержите ПЛ ПЛ Мохни»[82]. В таком виде радиосообщение вызвало у командования больше вопросов, чем понимания ситуации. Сразу же на «щуку» было направлен запрос о ее состоянии и причине задержки с выходом в открытое море. Следующей ночью, 26 мая командир Щ-303 капитан 3-го ранга И.В. Травкин попытался дать ответ, но сделал это в свойственной ему сверхлаконичной манере: «Ш=59.41,1 с. ш., Д=24.26,6 в. д. попал в сети. Повреждений не имею». В штабе бригады решили, что за сутки «щука» перешла из района о. Мохни к о. Найссаар, где и попала в противолодочную сеть. Фактически же встреча с «Вальроссом» состоялась еще во второй половине 19 мая, и теперь потерявший веру в успех Травкин двигался не на запад, а в противоположном направлении. От развертывания остальных лодок 1-го эшелона он считал необходимым отказаться.
Из имевшейся на тот момент у командования информации такой вывод не следовал. Наоборот, получалось, что обе первые «щуки» успешно форсировали Гогландский рубеж и теперь пытались выйти за пределы залива. Это стало основанием для возобновления подготовки к выходу С-12 и Щ-406. Последнюю планировали вывести в точку погружения уже в ночь на 28 мая, но из-за недостаточного заряда батареи срок перенесли на сутки. Для форсирования «Зееигеля» планировалось использовать маршрут, которым выходила Щ-408, а район постановки обнаруженной Щ-303 сети рекомендовалось обогнуть в 2,5 мили к югу. Также произошли изменения и в указаниях по связи. Щ-406 не должна была доносить о проходе отдельных рубежей в Финском заливе, а сообщить только о выходе в открытое море, после чего сделать подробное донесение шифром об обстановке на всем маршруте форсирования.
В ночи на 27 и 28 мая штаб БПЛ продолжал безуспешно запрашивать Щ-303 о месте ее нахождения и состоянии. Травкин считал, что сообщил уже достаточно, и сохранял скрытность. Если бы немцы и финны действительно обладали подразделениями радиоразведки, выходы в эфир могли дорого стоить командиру и экипажу «щуки», но таких подразделений у противника в кампанию 1943 г., к счастью, не имелось. Лишь в ранние часы 29 мая с Щ-303 была получена третья радиограмма: «Мое место Ш=59.58,5 с. ш. Д=25.16 в. д. Нарген сильная ПЛО. Старшина трюмных попал в плен. Кислорода два баллона. ПАМ не работает». С получением этого сообщения стало ясно, что положение, в котором оказалась «щука», гораздо сложнее, чем считалось ранее, и у командира действительно есть основания настаивать на возвращении в базу. Продолжительность темного времени сильно сократилась, запасы средств регенерации заканчивались, а вражеская противолодочная оборона, если и не преследовала непосредственно подлодку, не давала ей возможности пополнять запасы электроэнергии и воздуха. Фактически обстановка была еще хуже, но во всех деталях она стала известна, только когда Щ-303 вернулась в базу.
Вкратце со «щукой» за прошедшие дни произошло следующее: после окончания зарядки у Вайндло за 17 и 18 мая субмарина продвинулась на запад и утром 19-го приступила к форсированию Нарген-Порккалауддского рубежа. В 04.38 она коснулась минрепа[83]. Часом позже акустик начал докладывать о странном звоне, а затем – об ударах волн о неизвестный подводный предмет. К 06.55 предмет был идентифицирован как находящаяся прямо по курсу противолодочная сеть. Пеленгование издаваемых сетью шумов на большом расстоянии косвенно указывало на ее размеры, толщину и материал изготовления тросов. Помимо звона прослушивались шумы винтов многочисленных сторожевых кораблей и катеров. Опасаясь шумопеленгования проходившими в непосредственной близости кораблями, Травкин стал чередовать движение на запад с покладками на грунт. В 11.36 командир всплыл под перископ и обнаружил в 5–6 милях впереди по курсу пять сторожевых корабля и четыре катера, а в одной миле – ряд небольших буев. Плотность электролита к тому времени сократилась до 15 градусов Боме. Наконец, в 18.15 субмарина уперлась в сеть. Силой противодействия ее развернуло на 50 градусов на левый борт, и возник 11-градусный дифферент на нос. Электромоторы были немедленно остановлены, а затем ими дали задний ход. При этом невооруженным ухом прослушивался скрежет сетей по носовой оконечности и антенным стойкам. В этой ситуации командиру ничего не оставалось, как отойти на восток и попытаться найти место для незапланированной зарядки. Им стал район в 7,5 мили северо-западнее маяка Кери, где в ночь на 20-е «щука» заряжалась на протяжении 78 минут. На следующую ночь не удалось и этого – вблизи были обнаружены «сторожевые катера» (фактически пара БДБ), и Травкин счел за благо положить подлодку на грунт. Хотя командир не обращался к экипажу, всем было ясно, что лодка находится в положении близком к критическому – запасы электроэнергии и ВВД сократились до минимума, стремительно убывали средства регенерации. В этой обстановке произошел случай, не имевший аналогов в подводных силах других государств во Второй мировой войне, – переход на сторону врага члена экипажа подводной лодки.
Днем 21 мая, оставшись в одиночестве в центральном посту, старшина трюмных Б.А. Галкин задраил переборочные двери и подал в цистерны воздух высокого давления (прил. 1.8). После того как субмарина всплыла, старшина увидел находившиеся неподалеку немецкие баржи и начал махать им бушлатом и наволочкой. К счастью, спавшие в радиорубке центрального поста радисты проснулись, отдраили двери и пропустили в центральный пост командира, который до этого отдыхал в 5-м отсеке. Выскочивший на мостик Травкин спросил старшину: