Полиция – не русская, а тайная полевая, усиленная нарядом полиции безопасности, – появилась перед утренним построением. Несколько мотоциклов, крытый автомобиль, решительные люди в касках и очках-консервах. Местные жители моментально исчезли в домах. Эти ребята внушали им страх и трепет. Нам, впрочем, тоже сделалось слегка не по себе.
Мы думали, что причиной появления архангелов послужило вчерашнее безобразие с румынским капитаном. Тем более что полицейские, прекрасно ориентируясь, оцепили расположение именно нашего взвода. Вскоре из соседнего дома вывели распоясанного Грефа. Двое конвоиров толкали его прикладами и норовили сделать больно. Лицо старшего фельдфебеля выражало растерянность, и хромал он сильнее прежнего. Отто и Штос напряженно переглянулись. Уж если взяли Грефа, то что светило за вчерашнюю расправу над несчастным союзником им?
Как выяснилось, ничего. Греф был арестован по другой причине, гораздо более серьезной. О ней объявил командир батальона на построении. Его голос дрожал от гнева. Легший на подразделение позор был поистине несмываем. Гешефты фельдфебеля с темными личностями имели, как выяснилось, еще более темную сторону, чем мы могли себе вообразить. Он не только добывал продукты для нас, но и сбывал провиант на сторону, причем в гораздо больших масштабах. И не только продукты, но и патроны. А такие дела наверняка имели отношение к партизанам.
Во время пламенной речи Берга старший лейтенант оставался бледен. Над ним, как непосредственным начальником преступника, нависла страшная угроза. Закончив выступление, Берг даже не повернулся к Вегнеру, вскочил в автомобиль и укатил прямиком в штаб полка. Вегнер махнул рукой, и личный состав расползся по дворам. Под пыльными тополями на площади перед сельской управой не осталось почти никого. Только я, Главачек, Браун, Дидье и Штос. Усевшись на крыльце управы (испуганный староста изредка посматривал в окно), мы обсуждали перспективы Грефа. Они представлялись мрачными. Главачек горячился.
– Да за такое я бы его сам! Вот ведь ублюдок.
Я тоже думал о фельдфебеле. Жалости к нему не было, даром что вместе пили. Зла на партизан, как ни странно, тоже. Они сумели воспользоваться нашим подонком в собственных интересах – и для них это было вполне естественно.
– А куда запропастился твой приятель Гольденшванц? – спросил Главачека Браун, с удовольствием искажая фамилию сутенера.
– Тогда уж лучше Гольденцан, – мрачно поправил Дидье. Отто выругался и сплюнул. Главачек обиженно насупился.
– Вы несправедливы к нему, ребята. Недостатки есть у каждого. Но он парень по-своему неплохой. Надежный. Такой херни, как Греф, он точно бы не сделал.
Я промолчал. Сегодня Главачек был удивительно ко мне лоялен. Вчера, в отсутствие Брауна, Дидье и Штоса, было совсем иначе.
– Ладно, – сказал нам Хайнц, – пора идти пить кофе.
Однако этим дело не закончилось. Вскоре опять появились полицейские. Черт их знает, те же самые или другие. Остановились неподалеку от Таисьиного двора, напротив дома, где квартировал наш ротный. Вегнер вышел и долго говорил о чем-то с подошедшим к деревянному забору худощавым унтерштурмфюрером. Полицейский на чем-то настаивал, Вегнер не соглашался. Мотоциклисты зевали. Из крытого брезентом грузовика вылезло трое солдат с автоматами. Они тоже непрестанно зевали – похоже, не спали всю ночь. Отто, Дидье и Штос обеспокоенно поглядывали из-за ограды – не идет ли речь о вчерашнем румыне. Главачек, не принимавший участия в расправе, насмешливо качал головой.
Раздраженный Вегнер прервал беседу с унтерштурмфюрером и вернулся к себе домой. Полицейский, пожав плечами, двинулся в нашу сторону. Мне захотелось уйти, но это бы смотрелось подозрительно. Занервничал даже Главачек. Мы нахлобучили на головы пилотки и отдали эсэсовскому лейтенанту честь. Он козырнул и представился: «Унтерштурмфюрер Байрау». Потом объяснил, чего ему нужно.
– Есть работа, парни. Нужны добровольцы. Пойманы русские бандиты. Будем ликвидировать тут, за селом. После истории со скотиной-фельдфебелем вам это зачтется как плюс. Так думает ваш командир батальона.
Значит, с Вегнером он говорил об этом. Скорее всего унтерштурмфюрер предлагал старшему лейтенанту построить роту и объявить об оказанной нам чести, а Вегнер заупрямился, предоставив унтерштурмфюреру самостоятельно заняться поиском желающих пострелять.
Дидье и Штос промолчали. Я отвернулся. Возникшую неловкость поспешно устранил наш отделенный.
– Я готов, господин лейтенант. Старший ефрейтор Главачек.
Унтерштурмфюрер удовлетворенно кивнул. То, что его назвали лейтенантом, ему польстило. Рядом с фронтом хотелось быть похожим на солдата.
– Пройдитесь по дворам, найдите человек так пять.
– Слушаюсь, господин лейтенант.
Полицейский вернулся к грузовику. Главачек стал уговаривать Брауна. Намекал на вчерашнюю драку, говорил, что это нужно для роты. Отто колебался и поглядывал на нас. Я ковырялся в земле каблуком сапога, Дидье и Штос красноречиво молчали. В итоге Браун не пошел. Наше влияние на него сохранялось. Обиженный Главачек проворчал:
– Если вы думаете, что мне очень хочется, то здорово ошибаетесь. Просто кто-то должен делать грязную работу. За некоторых слюнтяев.
«Свинья», – мизантропически подумал я. «А если б это был приказ, что тогда?» – полюбопытствовал внутренний голос. Ответа не отыскалось.
Главачек покинул двор и вскоре появился возле грузовика в сопровождении Гольденцвайга, Йозефа Шиле и еще трех типов. Грузовик и мотоциклисты медленно двинулись по улице, наши товарищи, взяв на ремень винтовки, неторопливо побрели за ними. Снова вышедший из дому Вегнер мрачно поглядел им вслед. Заметив нас, что-то пробормотал и, развернувшись, вошел обратно в дом. Дидье, Штос и Браун решили, что надо выпить. Я отказался, сказав, что выпью позже. Попытался дописать письма Гизель и Кларе. Не получилось.
После обеда мимо нас прогнали русских пленных. Новых, взятых под Севастополем. Почерневшие лица, запавшие щеки, изодранное в клочья обмундирование. Странно, но раненых среди них не оказалось. Странно? Я вспомнил медицину Брандта. Головные уборы имелись не у всех, и чтобы уберечься от палящего солнца, некоторые обмотали, словно чалмами, головы тряпками – грязными лоскутами, оторванными от белья или прямо от выгоревших добела рубах. На других были пилотки, мелькнула фуражка и несколько редких нынче остроконечных суконных шлемов. Такие шлемы русские носили зимой – и в таких их всегда изображали карикатуристы.
– Хотел бы я знать, с какого они участка. Может, в нас стреляли, сволочи, – пробурчал с внезапной ненавистью Браун.
– Какая разница? – не понял Дидье.
– Тебе-то, может, никакой, а мне…
Он был сильно чем-то раздосадован. Русские по-прежнему шли. Поднимая пыль и поддерживая ослабевших.
– Сотни две, не меньше, – умело прикинул Штос.
Их конвоировали пехотинцы, такие же, как мы. Лениво переставлявшие ноги, уставшие, как собаки. Могло показаться – спавшие на ходу. Но это была иллюзия. Когда с двух сторон на улицу высыпали бабы и подростки, конвоиры оживились и принялись громко орать, отгоняя штатских от колонны. Но штатские прибывали. Мимо нас пробежала Клава – с кусками хлеба и чем-то еще. Мелькнули стоптанные сандалеты. Следом за дочерью выскочила Таисья.
Конвоиры ругались всё громче. Размахивали прикладами, наносили удары. Пленные в надежде вертели головами. У одних глаза безумно блестели, у других оставались мутными – но голодными были у всех. Отброшенные женщины принялись бросать пищу через головы конвоиров. Те, вконец рассвирепев, выбивали у красноармейцев хлеб из рук, топтали его и кричали: «Скорей, скорей». Женщины завыли, оплакивая неизвестных им людей. Надо было уйти, но я не мог оторваться от зрелища бессмысленной, дикой жестокости.
Женщины опять попытались прорваться к пленным. Грохнули выстрелы. У меня похолодело внутри – Клава была где-то там. Штос побледнел, Дидье вцепился руками в ограду.
Наконец колонна прошла, растворившись в мареве за селом. На улице остались раздавленные овощи, хлеб и труп красноармейца. Вскоре стало известно, что тяжело был ранен парень пятнадцати лет и еще две женщины – одна в ладонь, другая в плечо. «Идиоты», – ругался Главачек, и было неясно, кого он имеет в виду – неразумных русских или конвой, устроивший стрельбу в населенном пункте. Вегнер не показывался. По мнению Штоса, пил.
Клавдии с матерью долго не было. Я не мог себя заставить отойти от калитки. Когда часа через два они вернулись, я, убравшись в тень, облегченно вздохнул. «Влюбился, что ли?» – спросил со злостью Браун. Я послал Оттона Великого к черту. Больше мы не разговаривали. Женщины скрылись в доме и молча сидели там. Или шептались, чтобы никто не слышал.
Незадолго до ужина нас подняли по тревоге. Построив перед управой, велели быть в течение часа готовыми к выступлению. Мы с Дидье и Брауном быстро собрали манатки и уселись на дворе в ожидании команды. «Богатый денёк», – пробормотал недовольно Дидье. «Точно, – согласился с готовностью Браун. Добавил: – Хотел бы я знать, куда нас направят». – «Какая, к черту, разница», – отмахнулся Хайнц. Мне разницы точно не было. Но пока оставалось время, я постарался получше уложить содержимое ранца.
Спустя полчаса проходивший мимо Вегнер угрюмо махнул нам рукой. Мы безрадостно вышли на улицу. За нами с робостью последовала Клава. Хайнц и Отто ухмыльнулись и ускорили свой шаг. Оставили нас наедине, изобразили тактичность.
Клава что-то хотела сказать, но никак не могла решиться. Я посмотрел ей в глаза, виновато развел руками. «Спасибо», – проговорила она очень тихо. Я кивнул, осторожно прикоснулся к тоненькому предплечью и, повернувшись, припустил за Брауном и Дидье.
Клавдия двинулась следом, слегка от меня приотстав. Раза два, скосив глаза на сторону, я поймал ее печальный, глубоко несчастный взгляд. За поворотом она пропала, и больше ее я не видел. В голову лезла сентиментальная чепуха.