– Скажу прямо. Дело довольно противное. А тут и так забот хватает. Бандиты, евреи, диверсанты, черт бы их всех побрал. Как фронтовые впечатления, кстати?
– Прекрасные. Но сейчас я из Ялты. Вы хотели со мной побеседовать…
– Да хотел. Дело касается ваших знакомых. Чертовски неприятная история. Что вы скажете о Пьетро Кавальери?
Я вспомнил высказывания с Пьетро о неизбежном поражении Германии и начал, кажется, хоть что-то понимать. Твердо проговорил:
– Пьетро Кавальери – мой друг. Искренний и честный человек.
– Искренний, – проворчал Лист и в раздражении потрогал бумаги на столе. – Не могу смотреть на этот хлам. Донесения, сообщения, слежка. Агентура – ужасно хлопотное дело. У меня есть чудесный осведомитель. Со старыми партийными связями. Да вот беда – папаша его был наполовину еврей. А агент хороший, с острейшим нюхом на партийцев и семитов. Но если какой-нибудь кретин донесет, что он метис второй степени, его придется убрать. Немцу мы можем простить эту четверть нечистой крови, но здесь, на Востоке, их трактуют как обычных жидов. Черт бы побрал всех этих доброхотов.
Принесли мой кофе с булочкой. Я сделал глоток и почти против желания вернул беседу в прежнее русло.
– Вы говорили о Кавальери.
– Ах да, – произнес со вздохом Лист. – Ведь это Кавальери познакомил вас с девушками?
– Какими? – насторожился я.
– Не прикидывайтесь, мой друг. Я знаю не только о ваших передвижениях в прифронтовой полосе, но и о ваших донжуанских похождениях. Даже о том, что вам завидует Грубер. Я его понимаю.
Мне ничего не оставалось, кроме как подтвердить известный Листу факт.
– Да. Это его знакомые.
Лист откусил от булки. Прожевав кусок, задал новый вопрос. Опять о Пьетро.
– Вам не кажется, что он пораженец? Почему его отозвали?
Я пожал плечами.
– Обычная плановая замена. Репортеру не стоит подолгу засиживаться на одном и том же месте. Притупляется восприятие.
– А-а.
– К тому же между нашими изданиями существует договоренность о ротации корреспондентов, – добавил я. – У Италии не такие возможности, как у Германской империи.
– Следовательно, с ним все в порядке, – предположил оберштурмфюрер. Его задумчивая интонация меня успокоила – подобно мне он не имел понятия, как поживает сегодня Кавальери. Между тем как я успел подумать, что Пьетро арестован и оберштурмфюреру поручили разобраться с его контактами в Крыму.
– Более чем, – ответил я и теперь уже с удовольствием отхлебнул из чашки кофе.
Лист снова заглянул в свои бумаги. Подняв на минуту голову, поглядел на завешенное плотной гардиной окно. Посмотрел на меня.
– Интересно всё-таки, что им было нужно от вас.
– Кому? – насторожился я.
– Девушкам. – Он заглянул в свои бумаги. – Лазаревой и Орловской. Вы давно с ними встречались?
– Я давно с ними не встречался. И очень жалею об этом.
– Да-да. И все же зачем вы им понадобились?
На меня накатила волна раздражения.
– Это они понадобились мне. Я познакомился с ними на танцах. Вы же прекрасно всё знаете. Да, каюсь, я люблю женщин. Молодых и красивых. Несмотря на то что женат и имею сына. С точки зрения апостолической церкви – непростительный, смертный грех. Вы случаем не католик?
Оберштурмфюрер насупился.
– Как вы могли подумать? Я национал-социалист. Но вы – это вы. А они – это они. У них могли быть свои интересы. Вы не предполагаете?
– Конечно, нет. Слушайте, вы можете объяснить, что происходит?
Лицо оберштурмфюрера сделалось невыносимо серьезным.
– Ничего хорошего, господин Росси. Ваши девушки, как бы сказать помягче… Задержаны. Я надеюсь, вы понимаете, что это значит.
Я похолодел. Чашка дрогнула в руке, по салфетке, постланной на столик, расплылось коричневатое пятно. Господи.
– Давно?
– Недели две назад.
Я поставил чашку на блюдце. Лист и его бюро качнулись перед глазами. У меня постыдно дернулось колено.
– Вы взволнованы? – полюбопытствовал оберштурмфюрер.
– Естественно. Мне известны нравы… вашего заведения.
– Нравы как нравы. Ничего особенного. Работа тяжелая, да. А остальное как у людей.
Я спросил (мучительно соображая при этом, чем могу девчонкам помочь, а чем могу им навредить):
– Чего вы хотите от меня? В чем их подозревают?
– Их? Участие в подпольной группе. От вас? Я никак не могу понять, зачем они с вами встречались. У вас имеются предположения?
– Мало ли что они могли себе вообразить, – малодушно ляпнул я, но тут же спохватился. – Валя… как бы это сказать… интересуется мужчинами. Я, прямо скажем, не последний в своем роде. Уж простите мою нескромность. Надя… Просто милая девушка. Вам не приходит в голову, что им просто хотелось пообщаться с человеком, от которого… не будешь ждать какой-нибудь гнусности. Бред какой-то… Что вы называете подпольной группой?
– Подпольная группа – это автономная нелегальная единица, представляющая собой часть разветвленной антинемецкой организации на службе большевиков. Вы знали, что они были членами комсомола?
Я возмущенно фыркнул.
– В России бо́льшая часть молодежи состоит в комсомоле. Прикажете знакомиться со старухами, предварительно проверив у них наличие дворянского происхождения?
Лист рассмеялся.
– Да вы остряк. Кстати, моя подруга тоже была в комсомоле. Как вам она? Ваш Грубер так и пялился на ее сиськи. Но в нелегальных организациях она не состояла… Вот так.
– Возможно, это ошибка, – сказал я, пристально глядя на Листа. В сознании мучительно билось: две недели, две недели, две недели…
– Кто знает. Мы обязаны предпринимать профилактические меры. Изоляция, интернирование. Вы хорошо сказали: мало ли что они могли себе вообразить. А ведь могли. Скажем, что корреспонденты много знают и не в меру разговорчивы.
Моя рука, протянутая к чашке, повисла на полпути. Вытянув из кармана платок, я поднес его ко лбу, но сразу же опустил на колени.
– Но тут они просчитались, – закончил Лист. – Не так ли?
– Да, – ответил я со злостью.
Лист встал из-за стола и улыбнулся.
– Ладно, Флавио. Вы проверенный и надежный фашист. Доктор Грубер дал вам наилучшие рекомендации. А не верить Груберу – не верить самому себе. На редкость честный и умный человек. Верно?
– Верно.
– Однако жарко. Не находите?
– Нахожу. Скажите, что с ними? Им ничего не угрожает? Если нужно, я готов… Вы понимаете… Я неплохо зарабатываю.
Лист, подойдя к моему креслу и наклонившись над ним, шутливо погрозил мне пальцем.
– Никогда не позволяйте себе подобных вещей. Я могу обидеться по-настоящему. Давайте лучше прогуляемся. Мне хочется подышать свежим воздухом. Вам, вероятно, тоже.
– Да, конечно.
– Кстати, – спросил вдруг Лист, – о чем вам говорит сочетание «Эль Кинто Рехимьенто»?
Я в раздражении дернул плечом. Время, чтобы напомнить о свирепом Энрике Листере и провале давнего наступления на Мадрид, было самым что ни на есть подходящим. Он издевается? Или… намерен связать мое пребывание в Испании с тамошними коммунистами? Он что, ополоумел?
– Да, да, – продолжил Лист, – Энрике Листер. Говорят, этот смуглый парень потом укрылся у большевиков. Теперь, можно быть уверенным, воюет против нас. Подозреваю, что на юге. Более привычный климат. И для него, и для других средиземноморцев.
Быть может, подумалось мне, Листа просто забавляет созвучие имен – Листер, Лист – и ему хочется, чтобы я поделился с ним тем, что мог узнать о Листере в Испании? Так или иначе, ничего особо интересного я о командире Пятого полка не знал.
– Возможно, – равнодушно ответил я. – Я не интересовался судьбами испанских коммунистов.
– Не сомневаюсь, – ухмыльнулся Лист. – Судьбы русских коммунистов могут быть гораздо интереснее. Равно как и комсомольцев. Но всё же я вам завидую – мне вот побывать в Испании не довелось. А я бы знал, чем там заняться.
Я понял, что к Наде и Вале лучше пока не возвращаться. Медицинский принцип – не навреди. Сегодня же надо переговорить с Клаусом. Со своими связями он может очень многое. Хотя бы узнать, что и как. Две недели, целых две недели.
Мы уверенно прошли мимо охранников на выходе, и это меня успокоило. Лист говорил о Грубере, о том бесконечном уважении, которое вызывает у него и в неких сферах деятельность столь выдающегося ученого на благо Великогермании. Я кивал головой, думая совсем о другом.
– Вы давно были в театре? – спросил он неожиданно, когда мы, свернув со Студенческой улицы, направились в сторону парка, где размещались «Шашлыки и чебуреки». Параллельно Салгиру, который, правда, отсюда был не виден.
– Я? Давно.
Чего он хотел? Собирался предложить мне побеседовать за ужином? Ввиду создавшейся ситуации я был готов на многое, лишь бы это помогло арестованным девочкам.
– А я недавно, – похвастался Лист, помахивая зажатой в руке тетрадью в кожаной обложке. – В Варшаве. Тут, в Симферополе, тоже есть театр, но русские пьесы мне неинтересны. В Польше мы почти все театры позакрывали, но кое-что попроще оставили. Оперетки, кабаре. Чтобы уж совсем уныло не было. Надо же нам как-то развлекаться. Вы не поверите, я обожаю полек. Ценю в них сочетание вполне арийской внешности со славянской мягкостью. Не понимаете? У немок преобладает нордический тип, который, конечно же, благороден, однако делает их лица слишком мужественными. Этакие викинги в шелковых трусиках. У русских часто бывает наоборот – ощущаются чужеродные примеси. А вот польки в самый раз. Работая в генерал-губернаторстве, я не раз способствовал внесению той или иной прекрасной пани в немецкий народный список. После этого они охотно проявляли благосклонность. Вы действительно ни разу не были в Варшаве? Многое потеряли. Хотя не спорю, там порой опасно. Саботажники, террористы. Мерзкий народец, конечно, гадкий. Но в польках что-то есть. Мне порой даже бывает жалко, что польскую Варшаву вскоре ликвидируют. Вместо столицы там будет миленький провинциальный городок, резиденция нашей восточной элиты.