Следует отдать Александру Ивановичу должное еще и в том, что даже в минуту бурной радости всего экипажа он не потерял головы, остался по-прежнему собранным, внутренне мобилизованным. Море есть море. Тем более — военное. Ведь с окончанием атаки не кончается война, справедливо полагал он. Враг может нанести удар в самый неподходящий момент. И практика доказала правильность этих мыслей.
… Наступили третьи сутки подводного перехода «тринадцатой» из заданного района в базу. Через каждые час-два старпом, замполит или сам командир обходили отсеки подлодки, чтобы удостовериться, что везде по-прежнему поддерживается тишина, позволяющая, самим оставаясь неслышимыми, слышать все вокруг; убедиться, что электрики и трюмные, рулевые и гидроакустики, другие специалисты предельно собранны, добросовестно несут вахту. Проходя по отсекам, офицеры накоротке напоминали морякам о суровом законе войны: кто расслабился, успокоился, почил на лаврах одержанной победы, тот рискует, совершенно неоправданно рискует.
— Недаром же говорят: риск — дело благородное. Я и сам не прочь рискнуть, — повторял Александр Иванович. — Только нужно каждый раз разобраться: а нужен ли он, что он дает, такой риск?! В любом случае риск должен быть оправданным, иметь определенную цель. Риска ради бахвальства я не признаю…
Ближе к вечеру, когда подводная лодка, по штурманским расчетам, уже подходила к небольшому островку Готска-Санде, что располагается у северной оконечности острова Гогланд, командир приказал боцману подвсплыть под перископ. Николай Степанович Торопов мгновенно переложил горизонтальные рули на всплытие. Лодка, приподняв нос, заскользила к поверхности. 20 метров, 15 метров глубины… Сейчас уже вполне хватало выдвинутого перископа, чтобы увидеть, что там, над волнами. Маринеско сжал ладонями рубчатую поверхность перископных рукояток, повел их вправо. Перед глазами его побежала рябь зеленоватых волн, за которыми угадывались тяжелые скалистые очертания дальнего островка. Но тут же послышался торопливый доклад младшего гидроакустика матроса Ивана Шевцова:
— Слева 145 градусов — шум винтов подводной лодки!
Никаких ориентировок о выходе наших подлодок в шифрограммах, поступивших из штаба бригады, командир не получал. «Логически рассуждая, — уверял себя Александр Иванович, — командование ни в коем случае не могло построить график выхода и возвращения своих лодок так, чтобы они встретились в подводном положении на одном фарватере!»
Вывод был однозначным: враг, каким-то образом узнав, где пролегают пути наших лодок в базу и из базы, устроил засаду. Была дорога каждая секунда — промедление грозит гибелью.
— Боевая тревога! Боцман, держать глубину 40 метров! — принял решение Маринеско.
Щелкнули манипуляторы горизонтальных рулей. Крохотный воздушный пузырек на рубиновом фоне дифферентометра медленно пополз вправо — один градус, два, три… Лодка, набирая скорость, неслышно пошла на глубину.
«Что же сейчас делает та, которая в засаде? Как угадать ее дальнейшие маневры?»
Началось состязание умов, состязание командирской грамотности, опыта, смекалки, интуиции…
— Лево на борт! Акустик, внимательнее слушать лодку!
«Тринадцатая», послушная рулю, покатилась влево, курсом на вражескую субмарину. Но и на ней, несомненно, был опытный командир.
— Лодка повернула вправо! — доложил акустик Шнапцев, сменивший по боевой тревоге более молодого товарища.
Теперь вражеская подлодка уходила от «тринадцатой», приводя ее на невыгодно острый курсовой угол. Фашистский командир явно не желал подставить борт своей субмарины под торпеды «С-13». Сложная, хитроумная это игра — поиск момента для точного торпедного залпа, когда ни один из противников не видит другого. Только шум винтов — единственная зацепка, единственный ориентир. Если гидроакустик — мастер, если у него тонкий слух и точное знание характерных оттенков изменения звука при поворотах подлодки, есть шанс выйти победителем. Но если на акустической станции недостаточно опытный и умелый специалист, человек, страдающий хотя бы элементарными погрешностями слуха, если он слабо разбирается в едва заметных оттенках звука и не способен отличить, в каком положении субмарина противника, куда она поворачивает, идет на лодку или от нее, — никаких шансов остаться в живых, а не то чтобы одержать победу!
Великое счастье экипажа «тринадцатой» было в том, что Иван Шнапцев обладал поистине феноменальным музыкальным слухом. Акустик ежеминутно четко докладывал командиру о малейших изменениях в движении вражеской лодки. И Александр Иванович как бы зрительно представлял: вот субмарина уходит вправо, затем резко поворачивает влево, устремляется в глубину, потом, увеличив ход до максимального, как бы в крутом вираже выходит на контркурс…
— Лодка выпустила торпеды! — тут же доложил акустик.
— Право на борт!
Теперь все решали мгновения. Успеет ли «тринадцатая» уйти с курса наполненных грузом взрывчатки «сигар», или секунды спустя одновременно с адским грохотом сверкнет перед глазами подводников стремительное красно-желтое пламя, разбрасывая в стороны клочья стальной обшивки, и… все?! Невольно моряки напряглись всем телом, как бы для того, чтобы надавить на палубу, ускорить погружение лодки. «Что сделать, чтобы избежать смертельной опасности? Что?» — билась в висках одна мысль.
— Стоп моторы! Заполнить быструю!..
Это был поистине гроссмейстерский ход, недаром Александр Иванович считался в бригаде неплохим шахматистом. Редкий игрок из экипажа выдерживал сражение с ним за шахматной доской! Если бы командир заполнил быструю на движении, лодка потеряла бы много драгоценных секунд, прежде чем ушла в глубину с пути торпед. А без хода «тринадцатая» тут же выполнила этот маневр, сохранивший ей жизнь.
«С-13» стремительно упала в глубину, и в это мгновение моряки услышали, как над их головами с надрывным воем промчалась торпеда, за нею — вторая…
«А теперь вперед, только вперед! Всплыть на прежнюю глубину и гоняться, гоняться, гоняться!»
«Тринадцатая» развернулась курсом на вражескую субмарину, прибавила ход. Видимо, почувствовав, что назревает ответная атака, фашистский командир отвернул свою лодку, потом лег на обратный курс…
Больше четырех часов продолжался невидимый для глаз напряженный поединок ума, находчивости, мастерства, нервов. Этого состязания гитлеровский «морской волк» не выдержал. Одну за другой он расстрелял все свои девять торпед, так и не сумев выйти на пеленг и дистанцию точного торпедного удара, а затем постыдно бежал…
Поединок этот, неожиданный и потому чрезвычайно опасный, дал экипажу «тринадцатой» основательную встряску. Люди еще раз убедились, как опасно размагничиваться, расслабляться, успокаиваться, находясь в море, в боевом походе. Минутное, даже секундное снижение бдительности может закончиться трагически. Тем более трагично, если случится такое в считанных милях от базы, когда, казалось бы, уже все опасности позади!
Пережив такую встряску, моряки особенно остро почувствовали оторванность от родных берегов, от оставшихся там боевых друзей, товарищей. Быстрее домой, в базу, увидеть их, поделиться с ними переживаниями, испытанными в нелегком этом походе!
В обговоренный радиограммой срок, 14 февраля в 11.00, «тринадцатая» пришла в заранее определенную приказом точку встречи с кораблями обеспечения и сопровождения. Соблюдая все меры предосторожности, всплыла под перископ. На горизонте — никого. Только огромное поле бело-голубых пластинок битого льда. Хотя уверенно подходила к концу зима, морозы еще продолжали держаться. Вдоль берега протянулось огромное поле плотного ледового припая. Самостоятельно пробиться сквозь него вряд ли можно. Нужен ледокол.
Но в чем дело? Почему пуст горизонт? Где обещанные корабли охранения и сопровождения? Можно понять удивление и возмущение командира и вахтенного офицера. Практика не раз уже доказывала, что подходы к базе — район опасный. Здесь вполне могут оказаться вражеские корабли, прежде всего подводные лодки, наконец — просто минные банки, выставленные врагом. Надо всегда иметь в виду эти опасности. И вот надо же! «Тринадцатая» по сути брошена на произвол судьбы.
«Где вы есть?» — полетел в эфир запрос. В ответ — молчание.
Лодка, чтобы соблюсти скрытность, снова ушла на глубину. Некоторое время спустя опять всплыла. Опять радисты запросили, где же долгожданные ледокол и корабли охранения. Тщетно! Никого и ничего.
Что могло помешать выходу кораблей, нарушению обговоренного и строго установленного порядка встречи подводных лодок, возвращающихся из боевого похода?
В конце концов, стоит ли ждать и сколько ждать, — это ведь не прогулочная яхта в мирном море! Минута промедления может оказаться решающей в судьбе корабля и экипажа!
И тогда командир принял решение идти в базу незнакомым фарватером самостоятельно.
Подводная лодка погрузилась на перископную глубину и, опустив перископы, медленно подошла под поле битого льда. Это исключало вероятность встречи с фашистскими подлодками, обычно караулившими у опушки шхер наши возвращающиеся лодки и атаковавшими их, когда те всплывали.
«Ну, если потребуется всплыть среди ледового поля, — рассуждал командир, — это не проблема. Такое уже делал командир „Щ-324“ Анатолий Михайлович Коняев в финскую кампанию, и неплохо!..»
«Тринадцатая» вошла под лед. Конечно же, в принципе Александру Ивановичу были известны подходы к Ханко. В предвоенные годы, командуя «малюткой», он базировался именно на этой военно-морской базе. Правда, с того времени прошло немало — целых четыре года. Что-то подзабылось, какие-то изменения могли произойти в этом районе. Главное же состояло в том, что не знал командир об истинной минной обстановке. Потому-то именно сейчас, в таких вот условиях, ему нужен был лоцман.
И все-таки командир сумел самостоятельно провести «тринадцатую» в шхеры. Затем лодка всплыла и ревунами известила лоцмана. Часа через два он прибыл. Однако вслед поступила радиограмма с приказом следовать в финский порт Турку, куда к тому времени перешла плавбаза дивизиона «Смольный». Новое испытание! Из радиограммы можно было понять, что лодке предстоял послепоходный ремонт именно в Турку.