Он прошаркал на кухню, достал из пустого холодильника водку.
— Медали есть?
— Есть, — нехотя ответил Мишка.
— Надень.
— Брось, батя.
— Надень, я прошу. И мои принеси.
Мишка принес парадный китель отца с лейтенантскими погонами и орденами, накинул ему на плечи. Надел свою камуфляжную пятнистую гимнастерку с двумя медалями — серебряной «За отвагу» и маленькой афганской.
— Ну, с возвращением.
Они выпили с отцом.
— Помню, когда с войны вернулся, — сказал отец, — иду по Москве: май месяц, как сейчас, солнце вовсю, ордена звенят, и люди смотрят: победитель идет! И кажется: такая жизнь впереди! Такая жизнь!.. А как потом тридцать лет прожил, не помню, — растерянно развел он руками. — Ничего не помню. Как в песок… А помирать все равно страшно… Жалко, внука не увижу. Дай хоть послушаю…
Таня покорно встала, и он прижался ухом к ее животу.
— Толкается, — улыбнулся он. — Тоже вояка будет… когда Родина позовет…
— Привет! — на пороге дворницкой, беспечно улыбаясь, стояла Соня.
Блоха молча смотрел на нее.
— Можно войти? — Соня, не дожидаясь приглашения, прошла мимо него в комнату. — Ого! Ты неплохо устроился! А я думала, тут хромая табуретка под голой лампой и кровать с железной сеткой…
Она открыла старый кабинетный рояль, пробежала пальцами по щербатым клавишам.
— Откуда все это?
Блоха наконец очнулся, выглянул за дверь и запер ее, быстро задернул шторы на окнах.
— Жильцы выкидывают, я собираю…
Соня оставила рояль и пошла дальше, оглядываясь в комнате.
— Ты не рад меня видеть?
— Почему?.. Рад… — напряженно ответил Блоха.
— А я вчера стала вспоминать, сколько мы не виделись, — сказала Соня из дальнего конца комнаты. — Знаешь сколько?
— Сколько?
— Полгода!.. Ведь глупо, правда? В одном дворе живем… Позвонить трудно, да?
— Аппарат старый… Работает через раз… — невпопад ответил Блоха.
Соня подошла к столу, взяла фотографию — вся компания у реки.
— Вот странно, — сказала она. — Мишка ушел — и все развалилось. У каждого своя жизнь…
— Не трогай! — Блоха вдруг выхватил у нее из рук фотографию, бросил на стол. Схватил снова, разорвал на мелкие кусочки и швырнул в пепельницу. Сел в кресло, мучительно потирая пальцами виски, отводя глаза.
Соня удивленно смотрела на него. Потом тихо засмеялась.
— А ты до сих пор ревнуешь? Да? — она села на корточки, опершись руками на его колени, заглядывая снизу в лицо. — Знаешь… еще я вспоминала — сколько лет прошло… Знаешь сколько? Восемь лет… Тебе не кажется, что слишком много для детской ссоры?.. Давай попробуем сначала? Как будто ничего не было… Помнишь? Я тебя первая поцеловала, а ты первый сказал…
Соня поцеловала Блоху в неподвижные губы.
— Ну?..
— Соня, — медленно сказал Блоха. — Я хочу тебе сказать… чтобы ты сюда больше не приходила… — он вскочил и открыл дверь. — Уходи, пожалуйста.
Соня сжимала дрожащие губы.
— Это подло… Я же первая пришла…
— Соня, уходи! Я тебя прошу!
Она выбежала в открытую дверь.
Всхлипывая, вытирая ладонями злые слезы, Соня подошла было к своему подъезду. Повернулась и пошла в другую сторону.
У дома Игоря глянула наверх, нашла его окно и качнула стоящие у подъезда белые «Жигули». Пронзительно загудела сигнализация.
Окно распахнулось, в ночной двор выплеснулась громкая музыка. Игорь перегнулся через подоконник, вглядываясь в темноту.
— Тебе что, делать нечего? — заорал он.
Соня еще раз изо всех сил качнула машину.
— Ну, ты доиграешься! — Он исчез, а в окне появились две девицы.
Через минуту Игорь выскочил из подъезда.
— Отойди от машины! — крикнул он, подходя. — Соня?.. — узнал он наконец.
— Отвези меня на Ленинский, — ровным голосом велела она.
— Что случилось?
— Ничего.
— Конечно… Садись… — Он торопливо открыл дверцу и усадил ее. Отступил на шаг и замахал девицам: — Куклы, по домам!.. — сдавленным шепотом закричал он. — Конспекты со стола уберите… спрячьте куда-нибудь!..
Он завел мотор, виновато глянул на Соню.
— Сокурсницы, — пояснил он.
— Разве я спрашивала? — удивленно вскинула брови Соня. Слезы высохли, она была спокойна и насмешлива.
— Конспекты переписывали…
— Чувствуется.
Игорь хмыкнул, развернул на ходу жвачку и сунул в рот.
Соня открыла дверь теткиной квартиры и, не оглянувшись на него, вошла. Игорь постоял перед приоткрытой дверью и неуверенно шагнул следом.
— Соня… — позвал он.
В квартире было темно и тихо. Он мимоходом заглянул на кухню, в одну комнату, потом в другую…
Соня стояла у окна, скрестив руки на груди, и спокойно смотрела на него. Игорь медленно прошел через комнату и с замершим сердцем поцеловал ее в краешек губ, ожидая отказа или усмешки. Соня по-прежнему не двигалась, не ответила, но и не оттолкнула, и Игорь стал быстро целовать ее лицо и шею. Соня властно опустила вниз руку, он встал на колени и поцеловал открытую ладонь. Поставил себе на колени ее ногу и расстегнул туфельку…
Соня, холодно улыбаясь, смотрела на него сверху.
Утром она расчесывалась, стоя перед зеркалом. Игорь подошел сзади, поцеловал ее в шею. Соня досадливо дернула плечом.
— Я встречу тебя после института? — спросил он.
— Нет.
— Почему?
— Потому что нет.
— А когда увидимся?
— Когда я снова захочу тебя увидеть… Пока можешь читать конспекты со своими куклами.
— Ну почему ты всю жизнь надо мной издеваешься? — в отчаянии развел руками Игорь. — Нравится меня мучить? Да?.. Знаешь что! Или мы сегодня встретимся, или я из окна брошусь! — он решительно принялся открывать окно.
— Вазу убери, — спокойно сказала Соня.
— Что?
— Вазу не разбей. Мамина любимая.
Игорь переставил вазу с окна на стол, залез на подоконник и рискованно завис над грохочущим проспектом.
— Считаю до трех! Раз… Ты хоть в больницу ко мне придешь?
— Конечно. Тебе яблок принести или апельсинов?
— Два…
— Это восьмой этаж, дурак!
— Два с половиной…
— Ладно, слезай, — засмеялась Соня. — Можешь один раз поцеловать меня на прощанье…
Они долго целовались в машине около Сониного института. Наконец Соня отвела губы.
— Все… Опоздаю…
— Слушай, — сказал Игорь. — Выходи за меня замуж.
Соня отстранилась от него.
— Давай договоримся, — неожиданно резко ответила она. — Если ты еще раз заговоришь об этом, мы поссоримся. Всерьез и надолго.
— Почему?
— А ты не понимаешь?
— Нет.
Соня вздохнула, повернула к себе зеркало, поправила волосы и вышла из машины.
— Да потому что никуда я не денусь, — без улыбки сказала она. — Только не сейчас… — Она захлопнула дверцу и пошла к институту.
Мишка в очках, тельняшке и промасленном комбинезоне стоял у карусельного станка. Резец с пронзительным визгом вгрызался в огромную болванку, толстая стружка скручивалась в пружину.
Подошел парень в такой же тельняшке под спецовкой, крикнул на ухо:
— Обедать пойдешь?
Мишка кивнул, не оборачиваясь.
— В столовку?
Мишка снова кивнул, подхватил крючком забившуюся под резец стружку.
— Подойди в пельменную. Там, на углу!
— Зачем?
— Интересуются тобой!
— Кто? — Мишка наконец оглянулся, но парень уже отошел.
Мишка стоял в полупустой пельменной за высоким столом, поглядывая на компанию хиппарей в углу. У стоящей спиной к нему девки бегала по плечам белая крыса, то скрываясь под распущенными волосами, то показывая острую морду.
Вошли двое крепких парней, один заговорил с барменом, другой, в джинсовой кепке, взял порцию и будто бы случайно остановился у Мишкиного стола.
— А-а, браток! — кивнул он. — Куда ни глянь — везде наши, — указал он на Мишкин тельник в вороте рубашки. — Не занято?.. Какому богу служил?
— Десант.
— Нормальный ход. А то шушера всякая оборзела, обслуга штабная: два года в Кабуле просидели, из-за колючки носа не высунули, а теперь в камуфляже гуляют, при всем параде…
Он болтал, внимательно прощупывая Мишку острыми глазами из-за расплющенной переносицы.
— Где служил, браток?
— В Кандагаре.
— Вадик! — окликнул парень бармена. Тот подошел. — Ты вроде тоже в Кандагаре служил?
— Земляк? — обрадовался бармен, пожимая Мишке руку. — Из какой части?
— Шестнадцать сорок семь. Штурмовая бригада.
— Ну? Соседи почти… Погоди, это у вас, что ли, хохол-то этот воевал… как его?.. Да знаешь! Его весь Кандагар знал… Во шутник был! — обернулся он к остроглазому. — Раз под Новый год начальство к ним приезжает из Москвы — генералы, журналисты, а у этого хохла в землянке елка стоит — ну, не елка, саксаул какой-то, — а на нем вместо игрушек уши висят, а наверху вместо звезды голова в чалме! — он захохотал. — Да как же его звали-то?.. — он глянул на спокойно жующего Мишку. — Смешная такая фамилия… Все его знали…
— Валяйбаба, — сказал Мишка. — Это не у нас, это в спецназе… Убили его. Со спины ремней нарезали и на них повесили…
— Точно, Валяйбаба! Жалко парня, — огорчился бармен. — А еще случай с ним был — мы ржали, помню…
— Ты иди пока, — оборвал остроглазый. — Как живешь? — спросил он, когда бармен отошел.
— Нормально.
— А Толик — с тобой работает — говорил, что небогато. Ребенок. Отец при смерти.
— А ты что, подаешь по доброте? — насмешливо спросил Мишка.
— Зачем? Заработаем. Зря, что ли, нас родная страна два года учила?
— Это как? Грабить, что ли?
— Зачем? Сами отдадут. — Он придвинулся ближе и быстро заговорил, недобро щурясь: — Пока мы там кровью харкали и наших ребят в гробы по кускам собирали — тут всякая шушера, цеховики, фарца, валютчики большие бабки делали, сидели в кабаках и трахали наших девок. Хорошо ли это? Пусть поделятся. Это не грабеж, это передел по справедливости. А в милицию никто из них не рыпнется, потому что деньги темные… А эти, там, — кивнул он наверх, — еще не понимают, кого они вырастили себе на голову. Нас триста тысяч афганцев! Скоро тут наша власть будет. Тогда и до этих доберемся!.. Я тебя не тороплю. Надумаешь — найдешь через Толика. Меня зовут Конструктор… Не тот, который чертежи на бумажке чертит, — усмехнулся он, — а тот, что детишки по частям складывают, — он приподнял кепку — через голый череп от лба к затылку тянулся жуткий толстый шрам. — Бывай, браток!