азлетелись по комнате.
— Я его все равно не оставлю, так и знай! — крикнула она Блохину. — Я его через суд заберу! Я добьюсь, чтоб тебя от людей изолировали!
Она подхватила чемоданы и вышла.
В доме наконец стало тихо. Блохин склонился над разбитым приемником — и вдруг заплакал, визгливо всхлипывая, горько, как ребенок.
Блоха растерянно смотрел на его вздрагивающие плечи, на засыпанный перхотью седой затылок, не зная, как утешить…
По обе стороны Ленинского проспекта, дыша морозным паром, толпились люди. Подходили от метро новые группы и заполняли пустоты в шеренгах. Движение было перекрыто, на поперечных улицах выстроились вереницей троллейбусы, трамваи и машины. Стояли регулировщики в белых портупеях и крагах. Прохаживались позади толпы одинаковые молодые люди в одинаковых черных пальто и пыжиковых шапках, с одинаковым острым взглядом.
— Быстрей, быстрей! — торопила Марксэна.
Школьники с бумажными советскими и чилийскими флажками бегом добрались до бреши в людской стене.
— Пятьсот сорок вторая школа! — задыхаясь, отрапортовала Марксэна организатору с красной повязкой на рукаве тулупа. Тот заглянул в список, поставил галочку.
— С семьдесят шестого по семьдесят девятый! — сорванным, хриплым голосом крикнул он, указывая на фонарные столбы с крупными цифрами, нарисованными у основания. — Рассредотачивайте! — И он побежал куда-то дальше.
— Ровной шеренгой! Не толпитесь! — командовала Марксэна.
Наконец все выстроились.
Ожидание затягивалось. Люди молча стояли в бесконечных шеренгах, ежась на лютом морозе, притопывали заледеневшими ногами, безнадежно поглядывая в конец проспекта.
Соня и Блоха стояли с краю шеренги, у столба. Соня вжимала голову в меховой воротник, Блоха пытался держаться как ни в чем не бывало, стискивая стучащие зубы.
— Загадку хочешь? — спросил он.
Это что за Бармалей Там залез на Мавзолей?
Он большую шляпу носит.
Тридцать букв не произносит,
Он и маршал, и герой —
Угадай, кто он такой?
Кто даст правильный ответ.
Тот получит десять лет!
Организатор пробежал вдоль строя:
— Задержка на сорок минут! Никому не расходиться! Все на местах!
Соня подняла на Блоху заиндевевшие ресницы:
— Я больше не могу…
— Потолкаемся? — предложил он и толкнул ее плечом.
— Ты что, не понимаешь?! — со слезами в голосе вскрикнула она.
Блоха растерянно затих. Соня уже чуть не плакала.
— У меня тетка вон в том доме живет, — негромко сказал она. — Давай добежим?
— А Игорь с Мишкой?
— Только их еще не хватало! Мы туда и обратно.
Они глянули на стоящую поодаль Марксэну, осторожно боком попятились за соседнюю шеренгу и побежали к дому.
Соня открыла дверь ключом, быстро сбросила шубу.
— Иди в ту комнату, — указала она. — В самую дальнюю! И дверь закрой!
Она прикрыла еще дверь в коридоре и наконец юркнула в туалет.
— Пойдем? — спросил Женька, когда она, улыбаясь, вошла в комнату.
— Подожди, ноги совсем замерзли.
— А наших видно отсюда?
— Ага, из спальни.
Блоха следом за Соней прошел в другую комнату. Из окна виден был проспект и две темные шеренги людей.
— Марксэна еще не заметила… — Блоха оглянулся в комнате и присвистнул: — Ого! Вот это аэродром!
Половину комнаты занимала громадная кровать, накрытая пушистым пледом.
Соня забралась на середину «аэродрома».
— Иди сюда, — позвала она.
— А тетка когда вернется?
— Да она на Севере работает. Раз в год приезжает.
Блоха сел рядом. Потянулся к ней губами и обнял.
— Ай! — вздрогнула Соня. — Только руками не трогай…
Они целовались, неловко держа в стороне ледяные ладони.
— Покажи крест, — попросил Женька.
Вместо того чтобы вытянуть крестик за цепочку, Соня вдруг, улыбаясь, напряженно глядя ему в глаза, расстегнула рубашку и распахнула в стороны. Обмерший Блоха глянул на серебряный крест между маленьких грудей и тотчас вскинул глаза обратно.
— Опоздаем… — неуверенно сказал он.
— Успеем, — вкрадчиво ответила Соня. — Надо раздеться и лечь под одеяло, тогда быстрее согреемся… Только не подглядывай…
Они встали спиной к спине и начали быстро раздеваться, настороженно прислушиваясь друг к другу. Потом замерли в нерешительности, одновременно попятились, не оборачиваясь, к кровати, юркнули под одеяло с разных сторон и натянули его по горло, глядя друг на друга через огромную кровать.
Соня нырнула под одеяло, проползла под ним и появилась рядом с Блохой. Сняла с него очки и поцеловала.
— Не бойся, я все про это знаю… — прошептала она.
— Едут! Едут! — пронесся шум в шеренгах.
Послышалась милицейская сирена, в сгустившихся синих сумерках возникло в конце проспекта желтое зарево.
— Все дружно! Три-четыре! — взмахнула руками Марксэна, и школьники запели гимн чилийских коммунистов, едва шевеля замерзшими губами и размахивая флажками.
Зарево приближалось, на огромной скорости мимо пронеслась, слепя желтыми фарами, милицейская машина, за ней две в ряд, потом три, затем мотоциклисты, потом громадные черные «Зилы» — все с желтыми фарами. От каждой проносящейся машины била в лица воздушная волна с жесткой снежной крупой, заставляя невольно прикрывать глаза и отворачиваться. Снова промчались мотоциклисты, три «Волги», две, одна — и кортеж исчез, так быстро, что школьники не успели докричать даже первый куплет…
Соня и Блоха, взъерошенные, с опухшими влажными губами, растерянно смотрели из окна.
Ночью Соня пришла в комнату к матери, скользнула к ней под одеяло.
— Мам, — прошептала она. — Я хочу тебе рассказать… Мам…
— Завтра… — пробормотала сквозь сон Инна Михайловна. — Все завтра…
— Когда у тебя проблемы, я тебя слушаю, даже если мне некогда, — обиженно сказала Соня.
— Ну, что случилось? — вздохнула мать. — Опять двойка?
— Мам… Я сегодня была с мальчиком… — сказала Соня, глядя на нее, ожидая эффекта.
— Да? — сонно спросила Инна Михайловна. — Где?
— Ты не поняла, мам. Я была с мальчиком, — со значением повторила Соня.
Инна Михайловна приподнялась на локте, напряженно глядя на нее.
— В каком смысле?..
— Как ты. Как все женщины, — пожала плечами Соня.
Инна Михайловна подскочила на кровати и села, включила свет, с ужасом глядя на нее округлившимися глазами, еще не веря.
— Соня, ты с ума сошла?.. — спросила она. — Тебе двенадцать лет, Соня!
— Ты сто раз говорила: если любишь — все можно!
— Да не в этом дело! — крикнула Инна Михайловна. Она с силой схватила дочь за плечи. — Кто он такой? Сколько ему лет? Отвечай!
— Тоже двенадцать… — испуганно пролепетала Соня.
Инна Михайловна наконец взяла себя в руки, улыбнулась и погладила ее по волосам.
— Это Игорь?
— Нет. Не спрашивай, мам.
— Глупышка… — мать обняла Соню. — Это прекрасно, что ты влюблена, — мягко заговорила она, осторожно подбирая слова. — Но, понимаешь, в той, взрослой, любви любят не только сердцем, глазами, словами, но и телом. А ты еще совсем маленькая… Посмотри на себя… — она подняла дочь, и они встали рядом перед большим зеркалом в одинаковых прозрачных ночных рубашках до пят, обе с распущенными волосами. — Сравни себя со мной… У тебя еще нет груди, бедер… Ты пока еще не способна получить от этого удовольствие и не можешь доставить удовольствие другому… Ведь ты об этом хотела спросить, да? Ты ожидала чего-то другого?
Соня кивнула.
— И еще мне показалось, что он теперь меня боится.
— Конечно, — сказала Инна Михайловна. — Он тоже еще маленький, а ты его напугала. Это ведь твоя идея была?
Соня опять кивнула, задумчиво разглядывая себя в зеркале.
— А когда у тебя это случилось?
— В семнадцать лет. После выпускного бала.
— Значит, мне осталось еще пять лет?
— Дело не в возрасте. Ты сама почувствуешь — когда.
— А как?
— Ну… — Инна Михайловна тихо засмеялась. — Ты как будто сходить с ума, не можешь ни о чем думать и не хочешь думать. Это как сон — цветной, счастливый, и днем, и ночью, и когда он с тобой, и когда его нет — и не хочется просыпаться. У тебя тоже так будет, когда вырастешь… А пока ты не вырастешь — обещай, что ты никогда больше не будешь этого делать! Обещаешь?
— Хорошо, мам.
Инна Михайловна погасила свет, и они легли. Соня обняла мать.
— Я тебя очень люблю, мам.
— Я тебя тоже очень люблю. — Мать поцеловала ее, отвернулась и беззвучно, чтобы не испугать Соню, заплакала.
На следующий день полкласса хлюпали простуженными носами.
— Кого нет? — сурово спросила Марксэна, открывая классный журнал.
— Митюкова, Николаевой… Гольдберга… Филимоновой… Сташкова… Жуковой… Роменского… — оглядев поредевший класс, доложил дежурный.
Марксэна положила ручку и зловеще поднялась.
— Блохин, Неверова — выйдите сюда!
Соня и Блоха встали у доски, глядя в разные стороны.
— И повернитесь лицом к своим товарищам!..
Марксэна в гробовой тишине прошлась к двери и обратно.
— Вчера у нас с вами был необычный день. Знаменательный день. Вчера мы ясно увидели, кто есть кто. Семеро наших товарищей не смогли сегодня прийти, они заболели, но мужественно выполнили свой пионерский долг. И только вот эти двое сбежали, малодушно, позорно, бросив друзей. Это называется предательство! Да, дорогие мои, — предательство! И в войну за это расстреливали без суда и следствия!.. А ты не опускай глаза, красавица, не опускай! Посмотри в лицо товарищам! Сейчас они скажут, что они у вас думают! Ну? — Марксэна требовательно оглядела класс. — Кто хочет сказать?
Одноклассники молчали.
— Федотова!
Федотова поднялась, глядя грустными коровьими глазами, одернула короткую юбку.
— Что, Федотова, говорить разучилась?
— Ну… в общем… они поступили не по-товарищески… — промямлила она.
— Не по-товарищески?! Они не с гулянки ушли, а с политического мероприятия! Это политическая диверсия, и они еще за это ответят!.. Уединились, голубки! Все помнят — Рогозина родила в прошлом году в девятом классе? Позор на всю школу! А ты, голубушка, еще раньше решила начать? Тоже в подоле нам принесешь? Мать родила неизвестно от кого, без мужа, и ты туда же?