«Я ранен, — сказал он себе. — Да, я помню. Я ранен. Хотя я ведь был не ранен, я был убит! Так что же это?! Что со мной?»
Он открыл глаза. Полупрозрачный туман, вначале окутавший все и мешавший смотреть, рассеялся. Гектор увидел над собою земляной свод со свисающими, замысловато переплетеными корнями, покрытый кружевом мха и светлых лишайников. Из узкого бокового проема стекал ручеек неяркого утреннего света. Где–то, совсем рядом, тихонько журчала вода.
Он попытался приподнять голову, но даже слабое напряжение вызвало резкую острую боль, которая прожгла шею и грудь. Гектор застонал и на мгновение зажмурился. Вновь открыв глаза, он увидел над собою испуганное лицо Андромахи.
— Гектор, милый!
Ее нежный голос, полный тревоги, сразу погасил боль.
Раненый попытался улыбнуться, и это ему удалось.
— Гектор, ты видишь меня? — проговорила молодая женщина. — Ты меня узнаешь?
— Да.
Он прошептал это хрипло и еле слышно, но затем уже яснее:
— Здравс…твуй… Андромаха!
Она поцеловала раненого в запавшую, заросшую густой щетиной щеку.
— Здравствуй, муж мой!
Гектору было очень трудно говорить, при каждом слове снова просыпалась боль, но смутное волнение и вопросы, родившиеся в сознании, едва он очнулся, заставили его спросить:
— Где… Где мы?
На лице Андромахи появилось замешательство, она как будто заколебалась, потом сказала:
— Мы с тобой в лесу. В гроте.
— Почему?
Молодая женщина опустила на миг голову. Она не знала, что ответить. Но затем, собравшись с духом, произнесла:
— Гектор, все хорошо. И будет хорошо. Так случилось, что… Словом, ты сейчас еще очень слаб, и не надо ни о чем говорить и беспокоиться. Поверь мне, самое плохое уже позади!
В это время вблизи послышались чьи–то шаги, четкие шаги мужчины. Андромаха обернулась и сказала, обращаясь к тому, кто, видимо, остановился в ногах постели:
— Он очнулся.
Последовало короткое молчание, будто тот, кто вошел, тоже был в замешательстве и не знал, как поступить. Потом захрустели ветви, из которых было устроено ложе, и над Гектором наклонилось загорелое и, как ему показалось, незнакомое лицо.
— Тебе лучше?
Голос был тот же, что слышался сквозь пелену бреда и забытья. Он был знаком и не знаком одновременно. Гектор не мог понять, слышал ли его когда–нибудь прежде. Видел ли он это лицо? Сначала он подумал, что, пожалуй, не видел. Худощавое, с немного острыми, но почти идеально правильными чертами, тонкое и резкое одновременно, еще очень молодое, в обрамлении коротко остриженных черных волос. «Почему он так острижен? — подумал раненый. — Раб? Не может быть! Тогда, значит, траур?». На мгновение этот человек показался ему похожим на кого–то из братьев. Но нет, что–то в нем было совсем особенное, что–то, что будило тревожное и жадное воспоминание.
— Мне лучше, — Гектор старался говорить яснее и громче. — А кто ты?
— Хозяин этого грота, — ответил незнакомец и странно посмотрел на Андромаху, будто взглядом просил ее о чем–то молчать.
— Троя… — вдруг прошептал раненый, испуганный внезапной мучительной мыслью — С ней ничего?..
— Троя стоит, как и стояла! — голос молодого человека выдал чуть заметное напряжение. — С ней ничего не случилось.
Гектор с облегчением перевел дыхание, вновь причинив себе боль, но на сей раз почти ее не заметив. И тут же понял, что встревожило его в незнакомце: тот говорил хотя и на очень правильном критском наречии, но с интонациями, необычными для троянца. Он не мог быть жителем Троады. Варвар? Но те говорят совсем не так, да и совершенно не так выглядят. Неужели данаец? Но тогда…
И вдруг словно ярчайшая вспышка озарила сознание Гектора — он вспомнил, где слышал этот ровный и низкий голос, пугающий своей силой и глубиной, даже когда звучал совсем тихо. И эти карие светлые глаза странной формы, со скрытым в них огнем, глаза, которые могли метнуть Зевесову молнию и устрашить больше, чем блеск оружия… Пришедшая к раненому мысль была страшна и невероятна, хуже, кажется, ничего не могло быть…
Но Гектор не привык лгать никому, и себе самому прежде всего. Он узнал того, кто склонялся сейчас над его постелью, того, кого он видел над собою в последние, как он думал, мгновения своей жизни, так же, как сейчас, без шлема, с обрамлявшими лицо короткими черными волосами.
— Ты… — прохрипел раненый, едва не теряя сознания от охватившего его смятения. — Я тебя узнаю! Ты…
Он рванулся, пытаясь привстать, но вновь не смог даже оторвать голову от кожаной подушки.
Андромаха вскрикнула, метнулась к мужу, и в то же время Ахилл очень мягко, но сильно опустил руку на грудь Гектора и властно прижал его к постели.
— Ты погибнешь, если будешь напрягаться и делать резкие движения, — твердо сказал базилевс — Рана на твоем горле еще не до конца закрылась, и жар только что прошел. Может быть, тебе не нужно было видеть меня, но ты все равно захотел бы знать все, что произошло, и Андромаха не смогла бы тебя обмануть. Этот грот далеко от ахейского лагеря, и никто, кроме меня, не знает, что вы — ты и твоя жена, здесь. Ахейцы считают тебя мертвым, Гектор.
Троянский герой молча слушал своего врага, пытаясь понять и до конца осознать всю непоправимость случившегося. Но если ахейцы не знают, то… Чего хочет теперь Ахилл?
— Почему… ты не убил меня? — глухо спросил раненый.
— Копье вошло недостаточно глубоко, — спокойно ответил Ахилл. — Ты первый, кто не умер сразу после удара моего копья.
— А потом… Почему потом не убил?
— Не знаю.
Базилевс сказал это просто и как–то растерянно, опустив глаза.
— Несколько дней подряд, — вмешалась между тем Андромаха, — Ахилл лечил тебя. Если бы не его снадобья и лекарское искусство, ты бы умер, Гектор. И верь мне: с нами не будет ничего плохого!
«Она–то откуда знает?! Почему так уверена?» — со злостью подумал Пелид.
Но злость его была не настоящей, не искренней, и герой промолчал. Его рука все еще лежала на груди Гектора, и он ощущал, какими неровными толчками бьется сердце раненого.
— Что ты с нами сделаешь? — спросил Гектор, невероятным усилием подавив накатившую дурноту.
Ахилл быстро взглянул на него.
— Не бойся. Все дурное, что я мог сделать в отношении тебя, я уже сделал. На второй день после нашего поединка ко мне в лагерь приходил твой отец… Нет, не смотри так, с ним ничего не случилось, он вернулся в Трою. Он приходил просить, чтобы я отдал твое тело…
— Ты ему сказал? — на этот раз Гектор не совладал с собою, и его голос задрожал.
— Да, ему я сказал, — проговорил Ахилл, отводя глаза от мучительно тревожного взгляда троянца — И разрешил сказать царице Гекубе. Через пять дней мы встретимся снова.
— Для чего?
Пелид отвернулся, встал, налил что–то в глиняную чашку и вновь подошел к постели.
— Тебе рано говорить и нельзя волноваться, Гектор. На, выпей.
— Что это?
— Молоко. Я добавил в него отвар одного корня… Ты выпьешь и уснешь. Не то у тебя снова будет жар. Обо всем, что предстоит сделать, мы поговорим дня через два.
— Нет! — губы Гектора побелели, но он по–прежнему боролся с наплывающим обмороком. — Сначала я должен знать… Я выпью все, что ты мне дашь, но только когда ты скажешь, что тебе нужно от царя Приама и от меня, Ахилл! Прошу тебя…
Эти последние слова прозвучали почти умоляюще, и вновь будто что–то острое кольнуло Ахилла в сердце. И когда он заговорил, его голос, до того ровный и бесстрастный, прозвучал очень мягко:
— Я договорился с царем Приамом, что, когда тебе станет лучше — чтобы он мог быть уверен в твоем будущем выздоровлении — он через послов начнет переговоры с Атридом Агамемноном о прекращении войны. Я обещал вернуть ему не твое тело, а тебя живого, если война будет окончена.
— На… На каких условиях? — выдохнул Гектор.
— На любых, кроме сдачи города. Приам умен и искусен в таких делах, он сумеет уговорить Атридов. Это все, чего я хочу. В моем намерении есть что–то плохое?
— Нет.
Гектор смотрел на Пелида если не с изумлением, то с новым, напряженным интересом.
— У меня… плохо работает голова, Ахилл… Если ты говоришь правду…
— Лгать я не умею. А теперь пей молоко и спи. Ты обещал.
И он осторожно, медленно приподнимая чашку, влил густое козье молоко, приправленное чем–то остро–ароматным, в рот раненого, с неосознанной радостью замечая, что тот уже легко глотает и ему, вероятно, не больно.
— Андромаха, подойди, — прошептал Гектор. — Я хочу тебя видеть.
Она взяла его руку и нежно потерлась об нее щекой.
— Я здесь. Я всегда с тобой!
— А… А как ты сюда?.
Но он не договорил. Слабость, пришедшая на смену напряжению, словно сковала язык. Тут же начало действовать снотворное, и уже не обморок, а глубокий сон, без сновидений и кошмаров, погрузил его в тихую прохладную тьму.
Глава 2
Пройдя через восточное крыло дворца и миновав один из его обвитых диким виноградом внутренних дворов, царь Приам поднялся по широкой каменной лестнице в покои царицы.
Было раннее утро, и он не встретил на пути никого, кроме стражи и рабов, подметавших двор и поливавших росшие в нем розовые и гранатовые кусты. Но царь не сомневался, что Гекуба уже не спит, она всегда вставала с рассветом, а в последние дни и вовсе почти не спала. Правда четыре дня назад, когда царь сообщил ей, взяв клятву молчать, что их сын жив, она после бурного разговора сразу уснула и спала мертвым сном весь день до вечера. Но потом тревога и смятение снова лишили ее сна.
Приам застал свою супругу в комнате, смежной с ее спальней, за резным, персидской работы столиком, накрытым для завтрака. Впервые со дня смертельного поединка Гектора с Ахиллом царица заставила себя по–настоящему поесть. Перед нею на тарелке лежала лепешка, выпеченная из ячменя с растертыми орехами, стояла чашечка меда и высокий кубок разбавленного родниковой водой вина. На небольшом серебряном блюде рассыпались спелые фиги.