Ах, наконец наступил июль – счастливый месяц, когда я наконец-то смог доковылять до дверей и насладиться золотым испанским солнцем. Лишь этим вечером до меня дошли первые вести из полка. Они сражались с англичанами в Пасторесе, по другую сторону горного перевала, на расстоянии сорока миль по дороге. Но как мне до них добраться? Пика, ранившая меня, пронзила насквозь моего коня. Я спросил совета у Гомеса – хозяина постоялого двора, где остановился, и у местного священника, но оба заверили, что во всей округе не осталось даже жеребенка.
Хозяин и слышать не хотел о моем намерении добраться в расположение части самостоятельно. В горах свирепствовала банда Эль-Кучильо. Попадись я разбойникам в руки, не избежать мне пыток и мучительной смерти{52}. Старик священник тем не менее рассудил, что французского гусара вряд ли напугают разбойники. Если я имел некоторые сомнения, то они развеялись после беседы со святым отцом.
Но лошадь, где взять лошадь? Я стоял у дверей и строил планы, когда услышал цокот копыт. Подняв голову, я увидел высокого господина с окладистой бородой, одетого в синий плащ, который он носил на военный манер. Он сидел верхом на черном коне с белым чулком на передней ноге.
– Привет, товарищ! – сказал я, когда он приблизился ко мне.
– Привет! – ответил он.
– Я полковник Жерар из гусарского полка, – представился я. – Мне пришлось проваляться здесь больше месяца после ранения, а теперь я собираюсь присоединиться к полку.
– А я месье Видаль из интендантства, – ответил незнакомец. – Я также направляюсь в Пасторес. Буду счастлив отправиться в путь с вами, полковник. Я слышал, что в горах неспокойно.
– Увы, – сказал я. – У меня нет лошади. Но если вы продадите свою, обещаю, что пришлю за вами эскорт гусар.
Но Видаль не хотел ничего слышать. Напрасно хозяин рассказывал ему леденящие кровь истории о злодеяниях Эль-Кучильо, напрасно я говорил о долге, который зовет меня скорее стать в строй. Он даже не стал спорить, лишь громко потребовал стакан вина. Я попытался пригласить его спешиться и выпить со мной, но он, очевидно, заметил нечто в моих глазах и лишь отрицательно покачал головой. А когда я приблизился, намереваясь сдернуть его с коня за ногу, вонзил шпоры в бока лошади и скрылся из виду в клубах пыли.
О Господи! Видеть интенданта, который проворно скачет к своим бочонкам с солониной и флягам с бренди, и помнить о гусарах, которые остались без командира, было достаточно, чтобы свести меня с ума. Я мрачно смотрел вслед, когда кто-то потянул меня за рукав. Оглянувшись, я увидел маленького священника, о котором уже упоминал.
– Только я смогу помочь вам, – сказал он. – Я сам отправляюсь на юг.
Я хлопнул его по плечу. Больная лодыжка подвернулась. Мы чуть было вместе не покатились по земле.
– Доставьте меня в Пасторес, – простонал я, – и получите за это золотые четки.
Я прихватил четки в монастыре Святого духа. Этот эпизод еще раз доказал, что во время компании нельзя пренебрегать трофеями, следует брать все, что попадет под руку. Никогда не угадаешь, что может пригодиться.
– Я возьму вас с собой, – сказал священник на превосходном французском, – не потому, что рассчитываю на награду, а потому, что мой долг – помогать людям. Вот за это я и заслужил такое уважение везде, где побывал.
С этими словами он провел меня по деревне к старому коровнику, где я увидел старый дилижанс{53}, подобный тем, что использовались в начале прошлого столетия для путешествий в отдаленные районы. Три старых мула стояли в упряжке. Ни один из них не был достаточно сильным, чтобы везти человека, но втроем они могли сдвинуть с места дилижанс. Их выпуклые ребра и костлявые конечности придали мне больше радости, чем две сотни породистых лошадей, которых я видел в императорских конюшнях Фонтенбло. Десять минут хозяин мулов возился со сбруей. Он не выказывал особой радости и, по всей видимости, смертельно боялся ужасного Кучильо. Лишь после того, как я пообещал ему все земные богатства, а священник – вечные муки в аду, он взгромоздился на облучок и зажал в кулаках вожжи. Затем выехал из деревни в такой спешке, опасаясь, как бы сумерки не застигли нас в дороге, что я едва успел попрощаться с хорошенькой дочерью хозяина постоялого двора. Сейчас я уже не помню ее имени, но мы рыдали при расставании, и была она настоящей красавицей. Вы должны понять, друзья, что человек вроде меня, который сражался и раздавал поцелуи в четырнадцати королевствах, не станет бросаться комплиментами просто так.
Маленький священник насупился, когда мы обменялись поцелуями, но в пути показал себя превосходным спутником. Всю дорогу он развлекал меня рассказами о своем небольшом приходе, а я, в свою очередь, рассказывал ему истории из походной жизни. Но, Господи, мне следовало быть внимательнее. Когда я слишком увлекался, священник начинал ерзать на сиденье, а по лицу его было видно, что мои слова ранят его. Конечно же, воспитанный человек должен быть благопристойным при разговоре со священником, хотя не так-то просто удержаться от того или иного словца.
Священник рассказал, что приехал с севера Испании, а сейчас собирался навестить свою матушку в Эстремадуре{54}. Когда он говорил о ее маленьком крестьянском домике и о том, с какой радостью она встретит его, мои глаза наполнялись слезами, а мысли летели назад во Францию, к родному дому. Священник показал мне скромные подарки, которые вез домой. Глядя на его мягкие манеры, я с готовностью верил, что его любили везде, куда бы он ни направлялся. Он с детским любопытством осматривал мой мундир, восхищался плюмажем на кивере и долго щупал пальцами мех на доломане. Когда священник взял в руки саблю, я рассказал ему, скольких людей зарубил, показал на зазубрину, которая осталась на металле после того, как клинок вошел в тело адъютанта русского императора. Священник вздрогнул и спрятал саблю за кожаной подушкой, сказав, что ему тошно видеть ее.
Так, беседуя, мы добрались по ухабистой дороге до подножия гор. Далеко справа слышалась канонада. Это армия Массенá{55} осаждала Сьюдад-Родриго. Я не желал ничего более, чем оказаться рядом с маршалом. Поговаривали, что в его жилах течет еврейская кровь. Но для меня он был лучшим евреем со времен Иисуса Навина{56}. Если вам посчастливилось увидеть орлиный нос маршала и его отважные черные глаза, то вы могли быть уверены, что находитесь в самой гуще событий. Тем не менее осада – весьма скучное занятие, которое состоит главным образом из земляных работ. У моих гусар перед лицом англичан найдется занятие поинтереснее. С каждой милей, что мы проезжали, у меня становилось все легче на сердце. При мысли о том, что скоро меня ожидает встреча со своими бравыми товарищами, я запел, как желторотый выпускник Сен-Сира.
Дорога становилась все круче, а колея – ухабистей. За все время мы встретили лишь нескольких погонщиков мулов. Окрестности казались обезлюдевшими, что было неудивительно, учитывая, что страна неоднократно переходила из рук в руки: французов, англичан и местных партизан. Серо-рыжие, словно испещренные морщинами, скалы высились одна над другой. Ущелье становилось все ýже. Вокруг было так мрачно и уныло, что я перестал смотреть по сторонам и молча думал о своем: о женщинах, которых любил, и скакунах, которых объезжал. Как-то вдруг я отвлекся от своих мыслей, увидев, что мой спутник вынул нечто вроде шила и старательно прокалывает дырку в ремешке, на котором висела его фляжка с водой. Ремешок выскользнул из его руки, деревянная бутылка упала к моим ногам. Я нагнулся, чтобы поднять ее, как вдруг мой спутник придавил мое плечо и чем‑то острым ткнул прямо в глаз.
Друзья, вы знаете, что я человек закаленный и не стану пасовать при виде опасности. Но солдату, который участвовал во всех кампаниях, начиная от Цюриха{57} и до последнего рокового дня Ватерлоо, и имеет медаль, которую хранит дома в кожаной коробочке, не стыдно признаться, что он однажды испугался. И если кто-то из вас когда‑либо не справится со своими нервами, пусть вспомнит, что даже сам бригадир Жерар когда-то признался в том, что испугался. Кроме испуга при таком ужасном нападении, кроме жгучей боли, я ощутил еще внезапное отвращение: такое вы можете чувствовать, когда омерзительный тарантул воткнет в вас свое жало.
Я схватил негодяя за руки и швырнул на пол. Затем ударил тяжелыми сапогами. Он вытащил пистолет из-под сутаны, но ударом ноги я выбил его из рук у него и коленом навалился ему на грудь. Тогда впервые он ужасно закричал, а я тем временем, наполовину ослепший, пытался нащупать саблю, которую он так коварно спрятал. Моя рука уже легла на рукоять, а другой рукой я вытер кровь с лица, чтобы увидеть, где он лежит. Я уже приготовился пронзить его, но в этот момент колымага опрокинулась на бок, а сабля выскочила у меня из рук. Не успел я понять, что произошло, как дверь раскрылась и меня за ноги вытянули из дилижанса на дорогу. И хотя я поцарапался об острые камни, а меня окружали не менее тридцати разбойников, сердце мое подскочило от радости. Во время борьбы ментик, упав мне на голову, закрыл один глаз, следовательно, я мог видеть раненым глазом! Вот этот шрам показывает, что лезвие задело веко, скользнуло мимо глазного яблока, но, только когда меня выволокли из кареты, я понял, что мне не грозит окончательная потеря зрения. Священник, конечно, пытался через глаз попасть в мозг и повредил какую‑то кость в голове, так что впоследствии от этой раны я страдал больше, чем от любой из полученных мной семнадцати.
Эти сукины дети вытянули меня наружу и, осыпая проклятиями, стали лупить ногами и кулаками, пока я лежал на земле. Я часто видел, что горцы обвязывают вокруг башмаков полоски ткани, но не мог себе представить, что буду благодарен судьбе за этот обычай. В конце концов, увидев кровь, струившуюся у меня из головы, и то, что я лежу без движения, они решили, что я потерял сознание. Между тем я старался сохранить их уродливые лица у себя в памяти, чтобы, когда придет время, увидеть их на виселице. Все они были здоровяками. Их головы украшали желтые платки, а за поясами торчали пистолеты. Там, где дорога делала крутой поворот, они скатили два валуна. Колесо нашей колымаги зацепилось за камень и оторвалось, а мы едва не перевернулись. Рептилия, так ловко прикинувшаяся священником и рассказывавшая душещипательные истории о матушке и прихожанах, конечно, знала о засаде и попыталась лишить меня возможности сопротивляться, когда мы оказались на месте.