I
Телеграмма пришла в тот же вечер, около шести часов.
Как и было указано, она была доставлена курьером, а не зачитана по телефону, и Эркюль Пуаро, в течение какого-то времени никуда не отходивший от входной двери, получил ее из рук Лэнскомба, который, в свою очередь, взял ее из рук мальчишки-посыльного.
Сыщик разорвал телеграмму без своей обычной аккуратности. Она состояла всего из трех слов и подписи.
Увидев их, Пуаро с облегчением вздохнул и, достав из кармана фунтовую банкноту, протянул ее пораженному мальчишке.
– Существуют моменты, – пояснил детектив Лэнскомбу, – когда про экономию надо забыть.
– Вполне возможно, сэр, – вежливо согласился с ним дворецкий.
– А где инспектор Мортон? – спросил Пуаро.
– Один из джентльменов из полиции, – произнес Лэнскомб с неудовольствием, всем своим видом показывая, что запомнить имена полицейских было выше его сил, – уехал. Второй, я полагаю, в кабинете.
– Великолепно, – сказал Эркюль, – я немедленно пройду к нему. – Он еще раз похлопал старика дворецкого по плечу и произнес: – Крепитесь! Мы почти приехали!
Лэнскомб имел слегка удивленный вид, так как думал он сейчас больше об отъезде, чем о приезде.
– Так вы не собираетесь, сэр, отправиться поездом в девять тридцать?
– Не теряйте надежды, – услышал он ответ Пуаро.
Сыщик направился к выходу из комнаты, но неожиданно снова повернулся к дворецкому:
– Скажите, а вы помните первые слова, которые вам сказала миссис Ланскене, когда приехала на похороны своего дяди?
– Очень хорошо помню, сэр, – ответил слуга, и его лицо просветлело. – Мисс Кора… прошу прощения, миссис Ланскене – я до сих пор думаю о ней как о мисс Коре…
– Ну, это вполне естественно…
– Мисс Кора сказала мне: «Привет, Лэнскомб. Давно ты уже не приносил нам меренги в наши вигвамы». У каждого из детей в то время был собственный вигвам – они стояли вдоль стены парка. Летом, когда у нас бывали званые вечера, я обычно относил молодым леди и джентльменам – самым молодым, как вы понимаете, сэр, – меренги. Мисс Кора всегда любила поесть, сэр.
– Да, – кивнул детектив. – Все именно так, как я и предполагал. Очень типично.
Затем он прошел в кабинет, в котором находился инспектор Мортон, и молча протянул ему телеграмму.
– Я ни слова не понимаю, – сказал тот, прочитав ее.
– Наступило время все вам рассказать.
– Вы говорите это, как молодая леди в мелодраме из викторианских времен, – сказал инспектор, поморщившись. – Но мне бы хотелось, чтобы вы уже поделились своими выводами. Я так больше не могу. Этот Бэнкс продолжает настаивать, что это он отравил Ричарда Эбернети, и бахвалится тем, что нам это никогда не установить. Никак не могу понять, почему после того, как совершается убийство, обязательно появляются идиоты, которые на каждом углу кричат, что именно они его совершили? Чего они ожидают от такого признания? Никогда не мог их понять!
– В данном конкретном случае он, скорее всего, ждет защиту от того, что в жизни за все приходится отвечать самому, – иными словами, Форсдайкскую клинику.
– Скорее уж речь идет о Брэдморе[86].
– Думаю, что ему и это подойдет.
– А он действительно сделал это, Пуаро? А тут еще эта Гилкрист со своей историей, которую вы уже наверняка слышали… Она говорит о том, что Эбернети говорил ей о возможном участии во всем этом своей племянницы! Если это сделал муж племянницы, то она замешана в этом на все сто. Знаете, я не могу представить себе эту девушку, совершающую серию преступлений, но, мне кажется, она пойдет на все, чтобы прикрыть своего благоверного.
– Я расскажу вам…
– Да-да, прошу вас, расскажите мне все. И, ради всего святого, поторопитесь!
II
На этот раз Пуаро собрал свою аудиторию в большой гостиной.
У всех пришедших туда на лицах была написана скорее заинтересованность, чем какая-то напряженность. Настоящая угроза материализовалась в виде инспектора Мортона и суперинтенданта Парвела. По сравнению с полицией, которая проводила настоящее расследование, задавала вопросы и снимала показания, Эркюль Пуаро, частный детектив, превратился в нечто напоминающее скорее неудачную шутку.
Тимоти был недалек от того, чтобы выразить всеобщее мнение, когда хорошо слышным sotto voce[87] сказал своей жене:
– Чертов шарлатан! Энтвисл, по-моему, окончательно свихнулся, скажу я тебе!
Все говорило за то, что Пуаро придется сильно постараться, чтобы произвести на присутствующих должное впечатление.
Начал сыщик в несколько напыщенной манере:
– Уже во второй раз я сообщаю вам о своем отъезде! Утром я собирался успеть на двенадцатичасовой поезд. Теперь же я говорю, что уеду поездом в девять тридцать, то есть сразу же после обеда. Я уезжаю, потому что здесь мне нечего больше делать.
– А я это мог сказать уже давно, – продолжил комментировать Тимоти. – Здесь ему всегда нечего было делать. Не устаю удивляться наглости этих ребят.
– Изначально я приехал сюда, чтобы разгадать загадку, – продолжал Пуаро. – Теперь она наконец разгадана. Позвольте мне сначала напомнить вам о тех фактах, которые рассказал мне наш несравненный мистер Энтвисл. Прежде всего – неожиданная смерть Ричарда Эбернети. Сразу же после его похорон его сестра миссис Ланскене неожиданно говорит: «Но ведь его же убили, нет?» После этого ее тоже убивают. Вопрос в том, являются ли эти три события простым совпадением? Давайте посмотрим, что случается дальше. Мисс Гилкрист, компаньонка убитой, попадает в больницу после того, как съедает кусок свадебного торта, в котором содержится мышьяк. Таким образом, это еще одно звено в цепи совпадений. И в то же время, как я уже говорил вам утром, во время своего расследования я не обнаружил ничего – повторяю, ничего, – что могло бы подтвердить тот факт, что мистер Эбернети был отравлен. Правда, должен признаться: нет никаких улик, которые утверждали бы, что этого не могло произойти. Однако с течением времени все становится понятнее. Кора Ланскене, без сомнения, задала свой сенсационный вопрос на похоронах. С этим все согласны. Не вызывает сомнения и тот факт, что на следующий день миссис Ланскене была убита с помощью топора. А теперь давайте рассмотрим четвертое происшествие. Местный развозчик почты в Личетт-Сент-Мэри почти уверен – хотя и не готов в этом присягнуть, – что он не привозил ту посылку с отравленным тортом. А если это так, то посылку доставил какой-то посыльный, и хотя мы не можем полностью исключить некое «неизвестное лицо», нам надо обратить особое внимание на людей, которые в тот день находились в коттедже и могли положить посылку туда, где ее позже обнаружили. Этими людьми были, естественно, сама мисс Гилкрист, Сьюзан Бэнкс, которая в тот день приехала на досудебное разбирательство, и мистер Энтвисл. Да-да, мы не можем полностью исключить мистера Энтвисла – не надо забывать, что он тоже слышал, как Кора произнесла свои знаменитые слова! Кроме них, там были еще два человека: пожилой джентльмен, который представился мистером Гатри, художественным критиком, и монахиня или две монахини, которые собирали в тот день милостыню.
Я решил, что начну с того, что соглашусь с утверждением водителя почтового фургона. Именно поэтому надо было очень тщательно отработать эту небольшую группу подозреваемых лиц. Мисс Гилкрист ничего не получала от смерти Ричарда Эбернети и совсем мало от смерти Коры Ланскене – более того, из-за смерти последней она лишалась работы, а вероятность найти новую была очень мала. Кроме того, мисс Гилкрист сама оказалась в больнице с отравлением мышьяком. Для Сьюзан Бэнкс смерть Ричарда Эбернети была выгодна – так же, как, пусть и в меньшей степени, смерть миссис Ланскене, – хотя основным ее мотивом в этом случае было бы обеспечение своей безопасности. У нее были причины подозревать, что мисс Гилкрист подслушала разговор между Эбернети и его сестрой, в котором Ричард упомянул ее имя, и поэтому она решила, что мисс Гилкрист должна быть уничтожена. Не забывайте о том, что сама она отказалась попробовать торт и пыталась отложить вызов доктора к мисс Гилкрист на утро. Мистеру Энтвислу ни одна из смертей ничего не давала – но он в значительной степени контролировал дела мистера Эбернети и его траст, поэтому у него могли быть свои причины не желать Ричарду долгих лет жизни. Но, скажете вы, зачем же в этом случае мистер Энтвисл обратился ко мне? На это у меня был готов ответ – не впервые убийца проявляет такую самоуверенность. А теперь мы подходим к двум, как я их назвал, аутсайдерам. Мистер Гатри и монахиня. Если мистер Гатри действительно тот, за кого он себя выдает, то это снимает с него все подозрения. То же можно сказать и о монашке, если она действительно монашка. Главный вопрос – являются эти люди теми, кем они себя назвали, или нет? И здесь я могу сказать, что у нас вырисовывается интересный – я бы назвал это мотив – монахини, который сквозной линией проходит через все расследование. Монахиня появляется у двери дома мистера Тимоти Эбернети, и мисс Гилкрист уверена, что это та же монахиня, которую она видела в Личетт-Сент-Мэри. Монахиня или монахини появились в этом доме накануне смерти мистера Эбернети…
– Ставлю три к одному, что это монахиня, – пробормотал Джордж Кроссфилд.
– То есть теперь, – продолжил Пуаро, – у нас появились некоторые части нашей головоломки: смерть мистера Эбернети, смерть Коры Ланскене, отравленный свадебный торт, мотив монахини. Хочу добавить к этому еще несколько фактов, которые привлекли мое внимание: посещение художественного критика, запах масляной краски, этюд залива Полфлексан, больше напоминающий разрисованную открытку, и, наконец, букет восковых цветов, которые стояли на малахитовом столике на том месте, где сейчас стоит фарфоровая ваза. Именно анализ этих вещей привел меня к истине, и сейчас я поделюсь ею с вами. Первую ее часть я рассказал вам сегодня утром. Ричард Эбернети действительно умер внезапно, но никаких причин, кроме слов его сестры Коры, сказанных на похоронах, считать, что он был отравлен, нет. То есть вся интрига о его якобы отравлении покоится только на этих словах. Услышав их, все вы поверили, что убийство действительно произошло. И поверили вы в это не из-за самих слов, а из-за характера Коры Ланскене. Потому что Кора была знаменита тем, что говорила чистую правду в самые неподходящие моменты. Таким образом, дело о смерти Ричарда было связано не только с тем, что было сказано, но и с тем, кто это сказал. А теперь я перехожу к вопросу, который неожиданно задал сам себе: а как хорошо все вы знали Кору Ланскене? Совсем не знали — вот правильный ответ, – продолжил сыщик. – Молодое поколение ее никогда не видело, а если и видело, то в глубоком младенчестве. В тот день в доме присутствовали только три человека, которые когда-то знали Кору. Лэнскомб, дворецкий, который слишком стар и почти слеп, миссис Тимоти Эбернети, которая видела ее несколько раз во время своей собственной свадьбы, и миссис Лео Эбернети, которая знала ее довольно хорошо, но не видела вот уже много лет.
– Что вы имеете в виду? – резко спросила Сьюзан, увидев, что Пуаро замолчал.
– Поэтому я сказал себе: а что, если предположить, что в тот день на похороны приехала вовсе не Кора Ланскене?
– Вы что, хотите сказать, что тетя Кора в действительности не была тетей Корой? – с сомнением спросила миссис Бэнкс. – Тогда это значит, что убили не тетю Кору, а кого-то еще?
– Нет-нет! Убили именно Кору Ланскене. Но на похоронах своего брата, накануне убийства, была не она. Женщина, которая тогда появилась на похоронах, имела только одну цель – получить максимум, если можно так сказать, от внезапной смерти Ричарда Эбернети. А кроме того, заложить в головы его родственников мысль о том, что он был убит. Что ей и удалось полностью!
– Глупости! Зачем? В чем смысл всего этого? – возмущенно произнесла Мод.
– Зачем? Затем, чтобы отвлечь внимание от другого убийства. От убийства самой Коры Ланскене. Потому что, если Кора говорит, что Ричарда Эбернети убили, а на следующий день убивают ее саму, то волей-неволей между этими смертями возникают причинно-следственные связи. А вот если Кору убивают и грабят ее коттедж, и это ограбление не убеждает полицию, то где полиция будет искать в первую очередь? Рядом с домом, не так ли? И подозрение падет на женщину, которая этот дом с ней делила.
Мисс Гилкрист запротестовала почти бодрым тоном:
– Но, право, мистер Понтарлье, не хотите же вы сказать, что я убила из-за аметистовой броши и нескольких этюдов, которые ничего не стоят?
– Не хочу, – ответил Пуаро. – Ставка была несколько выше. Там имелся один этюд, мисс Гилкрист, изображавший Полфлексанский залив, и был он, по меткому замечанию миссис Бэнкс, всего лишь раскрашенной копией почтовой открытки, на которой фигурировал старый, уничтоженный во время войны пирс. А миссис Ланскене всегда рисовала только с натуры. Я помню, что мистер Энтвисл упоминал о запахе масляных красок, когда он впервые появился в коттедже. Вы же можете писать красками, мисс Гилкрист, не так ли? Ведь ваш отец был художником, и вы немало знаете о живописи. Давайте представим себе, что Коре удалось приобрести на распродаже действительно ценную картину. Предположим, что она этого не заметила. Вы знали, что в ближайшее время к ней должен приехать ее старый друг, хорошо известный художественный критик. Потом внезапно умирает ее брат – и вам в голову приходит план. Вам не составило труда подсыпать в ее утренний чай достаточно снотворного, чтобы она отключилась на весь день похорон, пока вы будете играть ее роль здесь, в поместье. По рассказам Коры, вы хорошо знали Эндерби-холл. Она ведь очень много говорила, как обычно говорят пожилые люди, о своей молодости. Для вас было легко начать разговор с Лэнскомбом с упоминания меренг и вигвамов – это полностью убедило его в вашей идентичности. В тот день вы удачно использовали свое знание Эндерби-холла, постоянно что-то «вспоминая» и делясь своими воспоминаниями с другими. Никто не заподозрил, что вы не Кора. На вас была ее одежда, хотя вам и пришлось подложить под нее кое-что для создания необходимого объема. У Коры была накладная челка, и вы взяли ее себе. Никто не видел Кору уже двадцать лет – а за двадцать лет люди могут так сильно измениться, что очень часто можно слышать слова: «Я бы ни за что ее не узнал!» Правда, запоминаются манеры, а у Коры они были очень специфические, однако их вы тщательно отработали перед зеркалом. И, как ни странно, именно здесь вы совершили свою первую ошибку. Вы забыли, что изображение в зеркале перевернуто. Когда вы видели в зеркале свое воспроизведение птичьего наклона головы Коры, вы не понимали, что все должно быть наоборот. Вы видели, что голова Коры наклоняется вправо, но совсем забыли, что для того, чтобы получить такой эффект в жизни, в зеркале вы должны наклонять голову влево. Именно это насторожило и озадачило миссис Лео Эбернети в тот момент, когда вы произносили свои инсинуации. Ей показалось, что что-то «не так». Сам я понял, что происходит с окружающими, когда Розамунда Шайн не так давно сделала свое неожиданное заявление. Все неизбежно смотрят на говорящего. Поэтому, когда миссис Лео почувствовала, что что-то «не так», это могло значить только одно – «не так» что-то было с Корой Ланскене. Прошлым вечером, после всех этих разговоров о зеркалах и о том, кто как себя видит, миссис Лео стала экспериментировать перед зеркалом. Ее собственное лицо достаточно симметрично. Наверное, она вспомнила о Коре, о том, как та наклоняла голову вправо, и попробовала это воспроизвести. Однако когда она увидела свое изображение в зеркале, то поняла, что с ним что-то «не так». И здесь ее как молнией поразило – она поняла, что было «не так» в день похорон. А произошло следующее: или Кора стала наклонять голову в другую сторону – что было крайне маловероятно, – или Кора не была Корой. Ни то ни другое, с точки зрения миссис Лео, не имело смысла. Но она решила немедленно рассказать о своем открытии мистеру Энтвислу. Кто-то, кто привык рано вставать, прокрался за ней и, боясь, что она все выдаст, ударил ее тяжелым дверным упором.
Помолчав немного, Пуаро добавил:
– Могу сообщить вам, мисс Гилкрист, что сотрясение мозга у миссис Лео Эбернети не такое уж серьезное, поэтому очень скоро она сможет сама рассказать нам эту историю.
– Я никогда ничего подобного не делала, – сказала мисс Гилкрист. – Весь ваш рассказ – ложь от начала и до конца.
– В тот день это были вы, – внезапно произнес Майкл Шайн, внимательно изучая лицо бывшей компаньонки Коры. – Я должен был догадаться раньше – что-то неуловимо знакомое было в вашем лице, и я чувствовал, что где-то вас уже видел, но люди обычно редко приглядываются к…
– Да, люди не приглядываются к лицам компаньонок! – сказала мисс Гилкрист дрожащим голосом. – Ведь это же простые рабочие лошадки! Почти слуги! Продолжайте, месье Пуаро. Продолжайте ваш идиотский рассказ!
– Предположение об убийстве, высказанное после похорон, было, естественно, только первым шагом, – снова заговорил сыщик. – В запасе у вас имелось еще много трюков. Вы были готовы в любой момент признаться в том, что подслушали разговор между Ричардом и его сестрой. Без сомнения, в этом разговоре он сказал Коре, что ему недолго осталось жить, – этим объясняется короткая фраза в письме, которое он написал ей после возвращения домой. «Монахиня» тоже была одним из ваших трюков. Монахиня – или, скорее, монахини, – которые собирали милостыню в день досудебного разбирательства, навели вас на мысль о монахине, которая вас «везде преследует». Это вы использовали, когда подслушивали, что миссис Тимоти говорила своей золовке в Эндерби-холле. Это же понадобилось вам, чтобы поехать в Эндерби, чтобы там, на месте, держать руку на пульсе событий. Что же касается отравления «не до конца» мышьяком, то эта штука стара как мир, – но должен сказать, что именно она заставила инспектора Мортона вас заподозрить.
– А картина? Что же это была за картина? – спросила Розамунда.
Детектив медленно развернул телеграмму.
– Сегодня утром я попросил мистера Энтвисла отправиться в «Стэнсфилд-Грейндж» и, действуя по поручению самого мистера Эбернети, – тут Пуаро пристально посмотрел на Тимоти, – «посмотреть среди картин в комнате мисс Гилкрист и найти один из этюдов Полфлексанского залива с тем, чтобы сделать для него новую рамку». Забрав этюд, он должен был наведаться в Лондоне к мистеру Гатри, которого я предупредил телеграммой. Тот полностью убрал поспешно нарисованный набросок залива и обнажил оригинальное изображение.
Эркюль Пуаро поднял телеграмму и громко прочитал: «Несомненно, это Вермеер. Гатри».
Неожиданно мисс Гилкрист быстро заговорила, как будто ее ударило током:
– Я знала, что это Вермеер. Я это знала! А она – нет! Говорить о Рембрандте и итальянских примитивистах – и не различить Веремеера, который был у нее прямо под носом! Все время трепаться об искусстве – и ничего о нем не знать! Это была удивительно глупая женщина. Все время ныла об этом месте, об этом Эндерби-холле и о том, как они жили здесь детьми, о Ричарде, и Тимоти, и Лауре, и всех остальных… Все время купались в деньгах. У них всегда было все самое лучшее. Вы даже не можете себе представить, какая скука часами слушать об одном и том же, день за днем, неделя за неделей! И время от времени повторять: «Да, миссис Ланскене» или «Неужели, миссис Ланскене?» И притворяться, что вам интересно. И умирать от скуки, скуки, скуки!.. А впереди не ждет ничего хорошего. И вдруг – Вермеер! В газетах я прочитала, что одну из его картин продали за пять тысяч фунтов!
– И вы так жестоко убили ее из-за каких-то пяти тысяч? – В голосе Сьюзан слышалось сомнение.
– Пяти тысяч, – заметил Пуаро, – хватило бы на то, чтобы снять и оборудовать чайную.
Мисс Гилкрист повернулась к нему.
– Ну, наконец-то! – сказала она. – Хоть вы поняли. Это был мой единственный шанс в жизни. Мне был необходим начальный капитал. – Голос женщины задрожал от всепоглощающей силы ее мечты. – Я бы назвала ее «Пальма». Меню ставилось бы в маленькие подставки в виде верблюдов. Иногда удается купить очень достойный фарфор, не импортный, но гораздо приличнее этого стандартного белого убожества. Я хотела открыть ее в приличном месте, где ко мне приходили бы приличные люди. Может быть, в Рае или Чичестере… Уверена, что заведение было бы очень успешным. – Она замолчала на мгновение, а потом продолжила мечтательным голосом: – Дубовые столики, небольшие плетеные стулья с красно-белыми полосатыми подушками…
На какие-то мгновения эта чайная, которой никогда не суждено было открыться, стала более реальна, чем викторианская основательность гостиной в Эндерби-холле…
Инспектор Мортон нарушил все очарование момента.
Мисс Гилкрист вежливо повернулась к нему.
– Ну конечно, – сказала она. – Сейчас. Я не хочу доставлять вам беспокойство. Ведь если «Пальма» мне не светит, то все остальное не так уж и важно…
И она вышла из комнаты в сопровождении инспектора.
– Никогда не представляла себе убийцу с манерами леди. Это просто ужасно! – Сьюзан, казалось, была совершенно потрясена.