– Зачем?
– Затем, что рыжая следит за мной.
– А ты ведь одет, как принц!
– Это ничего не значит. Старуха погасила фонарь.
Рокамболь озирался недоверчиво. Ночь была темная, бульвар – безлюден.
– Пойдем, сядем под мост, – продолжал Рокамболь, – только там и можем мы разговаривать.
И он любезно подал руку отвратительной старухе.
– Ах, – прошептала она с волнением, – я знала, что ты не изменишься к своей мамаше!
– Да, да, только молчи.
И Рокамболь, недоверчиво осмотревшись кругом, повел тряпичницу по направлению, противоположному тому месту, где стоял его экипаж, и уселся с нею под мостовою аркой.
Вокруг них царствовало глубокое безмолвие, слышался только глухой плеск воды о мостовые столбы. Непроглядная тьма окружала их, и где-то вдали мерцали тусклые фонари на набережной Сены, у моста Согласия.
– Ну, – сказал Рокамболь, – теперь ты можешь дать волю своему языку. Где ты живешь? Я приехал в Париж только две недели назад и везде отыскивал тебя, но напрасно.
– Ты говоришь правду?
– Что за глупый вопрос! Разве можно забыть свою мамашу?
– Однако ты не вспоминал меня целых пять лет.
– Это вина не моя: я прятался.
– Что-о?
– Или лучше сказать, прогуливался.
– Где же?
– Ботани-Бее, где я прожил четыре года.
– А теперь срок твой кончен?
– Какое! Мне еще остается сидеть двадцать шесть лет, но я решился выйти на чистый воздух, сделал два лье вплавь, и американский корабль взял меня в матросы. Давно ли ты в Париже?
– Две недели.
– Немного. Я промышляю карманным мазурничеством. А ты?
– Мне все неудачи. Вот видишь, я дошла уж до ремесла тряпичницы. Ах, все перевернулось вверх дном. Кажется, сэр Вильямс лишился языка в последней баталии, по крайней мере, так сказал мне Вантюр.
Рокамболь вздрогнул.
– Как! – сказал он. – Ты видишься с Вантюром?
– Частенько. Мы по временам выпиваем вместе по стаканчику.
– Где ты живешь?
– В Клиньянкуре.
– А он?
– На площади Бэлом.
– Черт тебя дери, мамаша! – подумал Рокамболь. – Тебе не поздоровится от того, что ты видишься с Вантюром и повстречалась со мной!
– Ну, старуха, – прибавил он громко, – так я навещу тебя!
– Когда?
– Завтра.
– Наверное, мой голубочек?
– Наверное. А пока я подарю тебе два луидора.
– Два луидора! – вскричала Фипар, давно не имевшая такой громадной суммы в своем распоряжении, – теперь мне и сам черт не брат!
Рокамболь сделал вид, что роется в карманах, но между тем внимательно прислушивался к смутному и отдаленному шуму, долетавшему до его уха. Потом, отдав два луидора старухе, жадно протягивавшей руку, он почувствовал вдруг прилив нежности.
– Дорогая моя мамаша! – сказал он и, обвив ее шею руками, прибавил:
– Я обожаю тебя.
– Ты задушишь меня! – проговорила она.
– То есть удавлю! – отвечал он, и кисти рук его обвились, как клещи, вокруг шеи старухи, сжали ее, сжали крепко, еще и еще крепче. Старуха пыталась отбиваться, но руки Рокамболя были железные…
– Ты узнала меня, – сказал он, – и ты все еще видишься с Вантюром.
Старуха отбивалась еще несколько минут, потом судорожные движения ее стали постепенно уменьшаться и, наконец, совсем затихли. Тогда Рокамболь толкнул ее и бросил в Сену. Черная волна унесла мертвое тело к неводам Сен-Клу, а маркиз де Шамери пошел к своему экипажу. >>
На следующий день после свидания Рокамболя с Концепчьоной герцог де Шато-Мальи увидал при своем пробуждении Цампу, сидевшего у его изголовья с таинственным видом, который заинтриговал молодого человека.
– Что ты тут делаешь? – спросил герцог.
– Ожидаю пробуждения вашего сиятельства.
– Зачем? Ты знаешь, что я всегда звоню.
– Точно так-с, ваше сиятельство.
– Ну, так что же тебе нужно?
– Если б ваше сиятельство позволили мне говорить…
– Говори!
– Несколько свободнее…
– Как свободнее?
– То есть забыть на минуту, что я слуга вашего сиятельства, тогда я, может статься, говорил бы яснее.
– Ну хорошо, говори.
– Простите меня, ваше сиятельство, что я знаю некоторые подробности.
– Чего?
– Я служил шесть лет у покойного дона Хозе.
– Знаю.
– И мой бедный барин удостаивал меня своим доверием.
– Совершенно верю.
– Он даже…
– Делал тебя наперсником своим, не так ли?
– Иногда-с.
– Ну?
– Тогда-то я и узнал многое о доне Хозе, об его кузине сеньорите де Салландрера и…
– И о ком еще?
– И об вашем сиятельстве.
– Обо мне? – проговорил герцог, вздрогнув.
– Дон Хозе не очень любил сеньориту Концепчьону.
– А ты думаешь?
– Но ему хотелось жениться на ней из-за приданого и титулов.
– Понимаю.
– Но зато и сеньорита Концепчьона крепко ненавидела его.
При этих словах герцог де Шато-Мальи встрепенулся от радости.
– Отчего? – спросил он.
Цампа счел долгом проявить замешательство.
– Во-первых, – сказал он после минуты нерешимости, – она любила брата дона Хозе.
– Дона Педро?
– Да-с…
– А потом?
– Разлюбив дона Педро, она полюбила, может статься, другого.
Слова эти произвели в герцоге странное, неведомое волнение.
– Кто же этот… другой? – спросил он.
– Не знаю, но… может быть…
– Договаривай же! – сказал герцог нетерпеливо.
– Я не могу произнести имени, но могу рассказать вашему сиятельству некоторые обстоятельства…
– Рассказывай.
Герцог весь обратился в слух.
– Однажды вечером, полгода назад, – начал Цампа, – дон Хозе послал меня с письмом к герцогу де Салландрера. Его сиятельство сидел один с сеньоритой Концепчьоной в своем кабинете, дверь в прихожую была полуоткрыта, и я мог слышать следующий разговор.
– Милое дитя мое, – говорил герцог, – красота твоя ставит меня в чрезвычайное затруднение. Сейчас у меня была графиня Артова с предложением тебе от герцога де Шато-Мальи.
Эти слова задели мое любопытство, я посмотрел через дверь и увидел, что сеньорита очень покраснела. Она ничего не ответила, а герцог продолжал:
– Шато-Мальи обладают громким именем, большим состоянием, и мне было очень прискорбно отказать, но ты знаешь, что я не мог поступить иначе.
– Что же ответила сеньорита де Салландрера? – спросил тревожно герцог де Шато-Мальи.
– Ничего-с, только вздохнула и побледнела, как мертвец.
Герцог содрогнулся и посмотрел на Цампу.
– Берегись, – сказал он, – если ты лжешь…
– Никак нет-с. Месяц назад, когда я просил у сеньориты Концепчьоны рекомендательного письма к вашему сиятельству…
– А! Ты сам просил его?
Тонкая улыбка мелькнула на губах португальца.
– Я знал, что сеньорита не откажет мне, – сказал он, – и что ваше сиятельство уважит ее просьбу.
– Ты рассчитал очень верно. Ну, дальше?
– Когда я произнес ваше имя и сказал, что желаю поступить к вашему сиятельству в услужение, сеньорита очень покраснела, но не сказала ни слова и дала мне письмо.
– Ну, и что же?
– Я заключил из этого, что ваше сиятельство и есть этот самый…
– Замолчи! – отрывисто проговорил де Шато-Мальи.
– Позвольте мне сказать еще одно словечко.
– Что такое?
– Дон Хозе умер.
– Знаю.
– Сеньорита Концепчьона все еще не замужем.
– И это знаю.
– Она воротилась.
Герцог подпрыгнул на постели.
– Воротилась! – вскрикнул он. – Она воротилась?! Она воротилась?
– Вчера утром.
– И с герцогом?
– С герцогом и с герцогиней.
При этом известии мысли герцога как-то перепутались. Он поспешно вскочил и начал одеваться, как будто собирался ехать сейчас же.
Но это лихорадочное нетерпение было непродолжительно, холодный рассудок одержал верх, и герцог де Шато-Мальи ограничился тем, что спокойно спросил Цампу:
– Каким образом узнал ты, что герцог де Салландрера воротился?
– Мне сказал вчера вечером его камердинер.
– А?..
– И я думал, что ваше сиятельство будете не прочь узнать эту новость.
– Хорошо, ступай! – отрывисто проговорил герцог. Цампа вышел безмолвно, а герцог де Шато-Мальи сел к бюро, облокотясь головою на руки, и задумался.
– Боже мой! – проговорил он наконец после минуты молчания. – Если Цампа сказал правду! Если… она… любит меня… Боже мой.
Герцог взялся за перо и дрожащею рукою написал следующее письмо герцогу де Салландрера:
«Герцог, теперь, вероятно, вы уже знаете через графиню Артову, как важно и необходимо для меня переговорить с вами. Узы близкого родства, связывающие нас, служат мне гарантией вашей благосклонности, и вы совершенно осчастливите меня, если позволите приехать к вам.
С истинным к вам почтением имею честь быть
Вашим покорным слугой. Герцог де Шато-Мальи».
Запечатав письмо, герцог позвонил.
– Цампа, – сказал он вошедшему слуге, – отнеси это письмо в отель де Салландрера и подожди там ответа.
– Слушаю-с, ваше сиятельство.
Цампа взял письмо и направился к двери.
– Возьми мой кабриолет или верховую лошадь, чтобы ехать скорее.
Цампа поклонился и вышел.
По утрам герцог постоянно ездил верхом, и во дворе его всегда стояла готовая оседланная лошадь.
– По приказанию барина, – сказал Цампа, взяв лошадь из рук конюха и проворно вскакивая в седло.
И Цампа помчался в Сюренскую улицу, где жил Рокамболь в своем рыжем парике. Цампа подал ему письмо, которое Рокамболь распечатал с своею обычной ловкостью и прочитал. Затем Цампа рассказал ему свой недавний разговор с барином.
– Что прикажете делать? – спросил он.
– Исполнять в точности мои вчерашние приказания.
– Это письмо ничего в них не изменяет?
– Решительно ничего. Только… Рокамболь как будто обдумывал что-то.
– Тебе известно, – спросил он, – куда герцог положил рукопись своего родственника?