«Да», – кивнул головой сэр Вильямс.
– Я тоже лег в постель и опять встал. Не спится! Да и можно ли заснуть накануне свадьбы?
Добродушная, снисходительная улыбка пробежала по губам сэра Вильямса.
– Послушай, – продолжал Рокамболь, – если тебе не хочется спать, надень халат и туфли и пойдем выкурить сигару на террасе. Там все-таки не так жарко и душно, как в комнатах.
Слепой кивнул головой в знак согласия.
– Я хочу потолковать с тобой о своих планах на будущее, – говорил Рокамболь, одевая сэра Вильямса, и, взяв его под руку, прибавил полунасмешливым тоном:
– Пойдем, почтенный, прогуляться по террасе готического замка, который отныне принадлежит мне, потому что герцог купил его у виконта Фабьена.
Говоря таким образом, Рокамболь отворил балкон.
– Иди смело, – сказал он, – пол комнаты вровень с балконом.
Сэр Вильяс вышел на террасу, а Рокамболь, все еще бледный, чувствовавший страшное биение сердца, задул свечку, стоявшую на ночном столике, и затем, подойдя к слепому, усадил его на парапет террасы, не более двух футов вышины.
– Дядя, – заговорил он, стараясь придать своему голосу беззаботный и насмешливый тон. – Не знаю, где я родился, всего вероятнее, на койке; отец мой умер на эшафоте, я был целовальником, вором, убийцей – черт знает кем!
Сэр Вильямс лукаво улыбался, как бы говоря: да, милое дитя, да, мой прелестный шалун, ты был всем этим.
– За две страницы моей жизни меня отправили бы плести снасти в Тулон на весь остаток жизни, а еще за две пришлось бы, пожалуй, познакомиться и с гильотиной. Но, разумеется, маркиз де Шамери-Салландрера ни под каким видом не предъявит этих четырех страниц истории Рокамболя.
Сэр Вильямс засмеялся.
– Ты подал мне отличную мысль, дядя, – продолжал Рокамболь, намекая на происшествие в Клиньянкуре. – Я отделался от трех стеснявших меня персон: Цампы, Вантюра и мамаши Фипар. Теперь в целом мире один ты знаешь, что маркиз де Шамери назывался некогда Рокамболем.
В этот момент молния осветила лицо сэра Вильямса. Он улыбался добродушно, как бы говоря: ты знаешь, что я тебя никогда не выдам, что я в тебя воплотился, что я люблю тебя как сына.
Увидев эту улыбку, Рокамболь судорожно вздрогнул.
– О, какая ночь! Какая ночь! – сказал он, когда громовой удар поколебал соседние холмы. – Дядя, ветер ужасно бушует! Это булочник посылает нам свой свадебный подарок.
Сэр Вильямс одобрительно хлопнул его по плечу.
– Мы находимся теперь в нежилой части замка, никто не услышит тут, если бы даже резали человека. Странно, дядя, что в жизни людей нашего сорта бывают минуты, когда человек начинает вдруг любить добродетель!
– Видишь ли, – продолжал Рокамболь после минутного молчания, – я хочу теперь вести порядочную жизнь и хочу, чтоб Концепчьона была счастливейшей женщиной, чтобы весь свет уважал ее, чтобы бедные меня благословляли. Я буду творить добро, буду щедр, великодушен – такова обязанность гранда Испании.
Сэр Вильямс одобрительно захлопал в ладоши. – Честное слово, – продолжал между тем Рокамболь, – бывают минуты, когда я воображаю себе, что я родился маркизом де Шамери, что никогда не был Рокамболем и никогда не знал отвратительного каналью, который называется сэром Вильямсом.
Рокамболь произнес эти слова со смехом, так что слепой не обиделся на него.
– Но у тебя, – начал опять Рокамболь, – самые безнравственные принципы, а в особенности один из них, весьма опасный даже для тебя самого: ты находишь, что если два человека были сообщниками, то сильнейший из них должен всегда отделываться от слабейшего.
При последних словах в душе сэра Вильямса зашевелилось смутное беспокойство, и он сделал движение, чтобы встать с места.
– Болван! – заметил Рокамболь. – Дай же мне посмеяться вдоволь, чтобы хоть несколько разнообразить нашу беседу. Я тебе сейчас расскажу одну легенду. Под нами овраг глубиной в сто метров, усаженный острыми каменьями, и я могу уверить тебя, что тот, кто прыгнет туда, непременно сломает шею.
Сэр Вильямс нахмурился и опять хотел встать, но Рокамболь удержал его, сказав:
– Дай же мне кончить, дядя! – и при этом он обвил его шею руками.
– Ты не можешь себе представить, дядя, – продолжал Рокамболь, совершенно изменяя свой голос, – как мне тяжело расставаться с тобой. Если бы не необходимость для маркиза де Шамери никогда не знаться с разбойником сэром Вильямсом…
Только тогда сэр Вильямс понял, наконец, умысел Рокамболя и, вырвавшись из его объятий, встал и хотел бежать. Но Рокамболь снова схватил его и обвился вокруг его тела.
– О! На этот раз, – сказал он, – все кончено, почтенный. Твоего рева здесь никто не услышит, ветер и гром заглушат его.
И Рокамболь свалил его с ног и прижал на самом краю парапета.
– Смерть твою, почтенный, – проговорил он насмешливо, – объяснят тем, что ты слишком высунулся вперед и, потеряв равновесие… понимаешь?.. упал. Будь, впрочем, покоен, я пролью о тебе несколько слезинок и после твоих похорон женюсь на Концепчьоне.
С этими словами Рокамболь столкнул сэра Вильямса в пропасть.
В глубине оврага раздался вопль, и затем Рокамболь услышал глухой шум от падения тела, разбившегося о камни.
В этот самый момент грянул гром, поколебавший замок до основания, и ослепительная молния осветила мгновенно и небо, и землю, и овраг, называемый Долиной мертвых, где испуганный взор злодея увидел труп сэра Вильямса. Пророческие слова его: «Я твой добрый гений. Когда меня не будет, твоя счастливая звезда закатится» – эти слова огненными буквами запылали вдруг в памяти убийцы. Он упал на колени и пробормотал:
– Мне страшно… О, страшно!..
Книга VII. Мщение Баккара
пустя два месяца после рассказанных нами событий в пять часов утра ехал из Орлеана по Императорской дороге почтовый экипаж.
Императорская дорога вела из Тура в маленький городок Г.
В трех милях от этого городка, лежащего вдали от железной дороги, находилось обширное и богатое поместье Оранжери, в котором восемнадцать лет назад скончалась маркиза де Шамери, мать покойного Гектора де Шамери и девицы Андрэ Брюно.
В почтовом экипаже сидели два человека. Это были наши знакомые: виконт Фабьен д'Асмолль и мнимый маркиз Альберт де Шамери, т. е. Рокамболь.
Он был страшно бледен. Погруженный в мрачную думу, он смотрел вокруг себя взором, выражающим смертельную тоску и полную апатию ко всему.
Виконт, видимо, тоже был расстроен.
– Бедный Альберт, – проговорил он после долгого молчания, – знаешь ли, что я опасаюсь за тебя?
– За меня? – спросил Рокамболь, невольно вздрогнув и затем горестно улыбнувшись. – По какой же это причине ты опасаешься за меня?
– Вот уже около двух месяцев, как я стараюсь разгадать твою печаль, но до сих пор блуждаю в догадках.
– А между тем разгадать ее вовсе не так трудно, – проговорил Рокамболь, улыбаясь. – Тебе известно, что я люблю Концепчьону.
– Ну и что же? Ведь не далее как через шесть недель ты будешь ее мужем.
– Нет, меня терзают какие-то мрачные предчувствия, – прошептал Рокамболь.
– Бедный Альберт, – сказал виконт, – это не что иное, как нервная слабость, по причине которой ты не в состоянии твердо стоять пред случайностями рока.
– Рока? – прошептал в ужасе Рокамболь. – О, не произноси этого слова! Оно заставляет меня трепетать.
– Альберт, – проговорил виконт с душевным волнением, – я никак не предполагал, чтобы в тебе было так мало мужества. Ведь счастье твое не потеряно: оно только отсрочено на шесть недель. Правда, случай был потрясающий: маркиз де Салландрера был поражен апоплексией в тот день, когда должно было состояться бракосочетание, и невесте вместо подвенечного платья пришлось надеть траур. День этот был еще тем ужаснее, что тогда погиб и твой бедный матрос, сделавшись жертвой бури. Но все-таки, друг мой, это не оправдывает полнейшую потерю в тебе мужества.
Рокамболь глубоко вздохнул и не отвечал ни слова.
– Не мог же ты требовать, – продолжал Фабьен, – чтобы Концепчьона поехала с тобой под венец на другой день после похорон отца. Я уверен, и ты, надеюсь, тоже, что Концепчьона любит тебя с каждым днем все более и более. Прошел ли хоть один день без того, чтобы ты не получил от нее письма с уверениями в любви?
– Нет, – отвечал мнимый маркиз, улыбнувшись.
– И, несмотря на все это, ты кажешься совершенно уничтоженным, ходишь постоянно угрюмый, вздрагиваешь при малейшем шуме, во время беспокойного сна произносишь какие-то странные слова, – так что, признаюсь, бывают минуты, когда и я и Бланш боимся, чтобы ты не помешался.
Рокамболь приподнял голову и, улыбнувшись, спросил у Фабьена:
– Ты не суеверен?
– Я? Нет. Но к чему этот вопрос?
– Завидую тебе, – сказал Рокамболь. – Я же не безнаказанно провел жизнь под тропиками среди суеверных народов, под конец и я сам начал верить хорошим и дурным предзнаменованиям. В ночь, предшествовавшую смерти герцога де Салландрера и несчастного Вальтера Брайта, я видел чрезвычайно странный сон.
– А именно?
– Только лишь я успел заснуть, как вдруг меня разбудил какой-то шум. Я открыл глаза и увидел пред собой человека в белом саване. Я узнал в нем Вальтера Брайта в том виде, какой он был в молодости. Привидение село подле меня и гробовым голосом проговорило: «Я пришел, чтобы открыть тебе твое будущее». Он указал мне рукою на небо, сквозь открытое окно я увидел звездочку, мерцавшую ярким светом. Когда я взглянул, она покатилась по небесному своду и вдруг погасла.
– Что же из этого следует? – спросил Фабьен, улыбаясь.
– У меня предчувствие, что Концепчьона никогда не будет моей женой.
– Если бы ты не был влюблен, – сказал виконт, – то можно было бы принять тебя за сумасшедшего. Позволь, однако, еще раз тебе повторить, что я уверен в том, что Концепчьона будет маркизой де Шамери месяца через два.
– Дай Бог, чтобы слова твои исполнились, – сказал Рокамболь, озаренный лучом надежды.