Д'Асмолль подошел и хотел взять его руку.
– Прочь! – закричал Рокамболь, отталкивая его. – Прочь… ты пришел взять меня, – меня также, потому что я убил мою приемную мать, потому что я удавил ее… но я уйду от тебя… убегу… о, я перепилил решетку, вот как я спасся со дна Марны… меня зовут… меня зовут…
Бандит остановился, в его голове блеснул во время бреда луч разума, сделавшего его осторожным, и он прибавил: «Ты хотел бы узнать, как меня зовут? Но ты не узнаешь этого».
Он продолжал хохотать, плакать и по временам изъявлял то насмешку, выражавшуюся недоконченными словами и фразами, то высшую степень ужаса, когда он пятился к стенке кровати и кричал глухим голосом:
– Прочь, палач! Прочь!..
Этот припадок продолжался почти два часа, после чего больной уснул и проспал до вечера.
Когда он пробудился, бреда уже не было, спокойствие возвратилось, и ложный маркиз де Шамери изъявил только небольшое удивление, что он находится в другом месте.
Фабьен, сидя у изголовья, держал его руку.
– Бедный Альберт, – сказал он, – как ты чувствуешь себя?
– Ах, это ты, Фабьен! – сказал Рокамболь, взглянув на него с удивлением.
– Это я, мой друг.
– Где же мы?
– В Г., в трех милях от Оранжери.
– Вот как! – сказал ложный маркиз. – Зачем мы остановились в Г.?
– Потому что ты захворал.
– Захворал?
– Да, у тебя была горячка, ты был в обмороке.
– Но почему?
Фабьен не решался говорить. Но смутное воспоминание пробежало в голове Рокамболя.
– Ах! – сказал он, – помню… гильотина… казнь…
– Точно так.
Рокамболь вздрогнул еще раз, но рассудок возвратился к нему, а вместе с ним и осторожность.
– Итак, я был в обмороке? – спросил он.
– Да, ты не мог перенести этого ужасного зрелища.
– Какая же я баба!
– Мы перенесли тебя сюда в бесчувствии.
– И у меня была горячка?
– Бред, мой друг.
Рокамболь почувствовал, что холодный пот выступил на его лбу.
– В таком случае, – продолжал он, стараясь улыбнуться, – я, верно, говорил странные вещи…
– Странные вещи…
– В самом деле, – проговорил он.
– Вообрази, – продолжал д'Асмолль, – что история преступника, рассказанная толпою народа у дверей нашей кареты за несколько минут до казни, вероятно, произвела на тебя такое сильное впечатление, что ты воображал несколько минут, будто бы ты и есть сам осужденный.
– Какое безумие!
– Ты целый час воображал, что за тобой пришел палач, что ты задушил свою приемную мать.
От этих последних слов у Рокамболя закружилось в голове, и он вообразил, что изменил себе в бреду. Он посмотрел на виконта д'Асмолля странным образом и, казалось, спросил сам у себя, не имеет ли виконт с этой минуты ключа к его страшным тайнам.
Но д'Асмолль продолжал, улыбаясь:
– Наконец, ты так вжился в образ осужденного, что говорил, как мог бы говорить несчастный за час перед казнью… ты – мой друг и мой брат… ты – Шамери.
Эти последние слова совершенно успокоили Рокамболя. Он стал улыбаться и говорить легким тоном.
– Вот, – сказал он, – странная галлюцинация.
– О! – отвечал виконт. – Это не так странно, как ты думаешь, и мы видим частые примеры…
– Но, – прибавил Рокамболь, сделав усилие и соскочив с постели, – это похоже на историю несчастного графа Артова, который, прибыв на место дуэли и приготовясь драться с Ролланом де Клэ, принял себя за противника.
– К счастью, – сказал виконт, – развязка не та, и ты не помешан.
Потом виконт прибавил:
– Посмотрим теперь, как ты себя чувствуешь.
– Не дурно…
– В голове нет тяжести?
– Нет.
– Нервы не расстроены?
– Нисколько.
– Чувствуешь ли ты, что в состоянии будешь ехать сегодня ночевать в Оранжери?
– Ну, конечно.
– В таком случае поедем после обеда. Оденься, перемени белье, я пойду приказать, чтоб заложили лошадей ровно к семи часам.
Сказав это, виконт вышел.
Когда Рокамболь остался один, им овладел страх, который можно назвать «озирающимся страхом».
– Какой я дурак! – шептал он, прохаживаясь крупными шагами по комнате. – Лишился чувств, потому что глупцу отрезали голову, у меня сделалась горячка, бред, и я говорил о матушке Фипар! Еще раз приключение в этом роде – и я буду потерянным человеком!
Рокамболь бегал взад и вперед по своей комнате и дрожал, стараясь понять, что с ним случилось. Он шептал:
– Ах, если бы Фабьен не был честным дворянином, а был бы любопытным, то есть судебным следователем, как славно маска, снятая с ложного маркиза де Шамери, обнаружила бы воспитанника сэра Вильямса.
При имени, вырвавшемся из его уст – имени сэра Вильямса, бандит стал страшно дрожать.
– Ах, – сказал он шепотом, – я напрасно убил сэра Вильямса… он был моим вдохновителем, моей звездой путеводной… а теперь, когда его нет в живых, я боюсь… мне кажется, что меня ждет эшафот… мне кажется, что я слышу молот работников, которые ставят его… О, эта молния, которая обожгла мне глаза сегодня утром… это было предзнаменование!
Шаги Фабьена, раздавшиеся в прихожей, избавили Рокамболя от страха.
– Я сошел с ума, – подумал он, – я помешан и трус-сэр Вильямс умер, это правда, но на что мне он… разве я не маркиз де Шамери? Не женюсь ли я на Концепчьоне?.. Ну, ну, запасись храбростью и смелостью, с этим, как говорил сэр Вильямс, дойдем до всего!..
Рокамболь после этого выпрямил голову и придал своему лицу выражение ложного спокойствия. Фабьен вошел.
– За стол, – сказал виконт, – теперь уже шесть часов, и ты, должно быть, голоден.
– Действительно, – отвечал Рокамболь, – мне кажется, что я пообедаю с большим аппетитом.
Он оделся наскоро и последовал за Фабьеном, который повел его в нижний этаж гостиницы.
Виконт, хотевший непременно развлечь своего мнимого шурина, не потребовал, чтобы подали обед в особую комнату, а велел поставить два прибора за общим столом.
Это развлечение было полезно для Рокамболя. Общий разговор позволил ему совершенно оправиться от волнения и помешал Фабьену заметить его бледность и замешательство. За столом собрались все обычные посетители гостиницы в праздничный день: богатые фермеры, несколько мелких дворян, получающих около тысячи экю доходу, заводчики и торговцы, путешествующий купеческий приказчик – остряк, который рассказывал, что обедал на прошедшей неделе у министра в обществе трех посланников. Все эти люди разговаривали о казни, совершенной поутру, и мучение Рокамболя возобновилось.
Вдруг кто-то из посетителей – к счастью, в то время уже подали десерт – сказал:
– Господа! Я видел, как арестовали знаменитого Коньяра.
– Коньяра?.. Что это за человек? – спросили несколько голосов.
– Это был убежавший арестант, выдававший себя в начале Реставрации за графа Сент-Элена, которого он убил.
Рокамболь помертвел и, опасаясь выдать себя в случае вторичного обморока, поспешно встал.
– Поедем! – сказал он Фабьену и прибавил тихим и дрожащим голосом: – Эти люди наводят скуку, как осенний дождь.
Виконт д'Асмолль, который действительно не мог предположить, чтобы было что-нибудь общее между каторжником Коньяром и тем, кого считал своим зятем, не обратил никакого внимания на разговор, происходивший за столом, он не заметил равным образом и нового волнения мнимого маркиза де Шамери, он взял его за руку и повел во двор гостиницы.
Карета была готова.
– В дорогу! – сказал виконт д'Асмолль. Почтовая карета поехала быстро и очутилась вне города перед заходом солнца.
Через два часа после этого путешественники приехали в Оранжери. Замок Оранжери, в котором настоящий маркиз де Шамери провел свое детство, не был знаком Рокамболю. За несколько дней до того, как маркиза де Шамери умерла, в ту минуту, как ее мнимый сын вошел к ней и прогнал Росиньоля, в окрестностях замка появился нищий. Он обошел парк и при приближении ночи стал просить позволения переночевать у работника фермы, который и разделил с ним постель. Этот нищий был Рокамболь.
Луна освещала деревья, и когда карета поехала вдоль парка, ложный маркиз указал рукой на них.
– А! – сказал он. – Теперь я узнаю места, и мои детские воспоминания приходят ко мне толпой. Вот Оранжери!.. Только бы не было срублено мое старое каштановое дерево, под которое я ходил читать Беркена и Флориана.
Рокамболь был великолепен, говоря о Беркене и Флориане.
В ту минуту, как карета въезжала в аллею, ложный маркиз прибавил:
– А мой старый Антон?.. Ох, с каким удовольствием я обниму его!
– Дорогой Альберт! – проговорил Фабьен.
При появлении фонарей почтовой кареты весь замок пришел в движение.
– Это барин, – говорили слуги, спеша навстречу. Когда карета подъехала к крыльцу, ее окружили старые слуги замка Оранжери, которым казалось, что им мало двух глаз для того, чтобы увидать, как будет выходить из кареты тот, кого они принимали за своего молодого барина.
– Здравствуй, Марион!.. Здравствуй, Жозеф. Ах, вот и ты моя бедняжка Катерина, – говорил Рокамболь, позволяя целовать свои руки.
– Царь небесный!.. Он узнал нас… как он высок ростом, наш барин! – воскликнула простодушно Катерина, восьмидесятилетняя кухарка.
– Конечно, я узнал вас, мои друзья. Но где же Антон, мой старый Антон?
– Антон в городе.
– В городе Г.? Но мы сами приехали из Г. и не встретили его.
– Он отправился сегодня утром.
– Зачем он отправился в Г.? – спросил виконт д'Асмолль.
– С жалобой к полицейскому комиссару.
– С жалобой?
– У нас случилась кража сегодня ночью.
– Кража?.. А кто украл?
Слуга, называвшийся Жозефом, тот самый, который поутру думал, что молодой человек, ночевавший в замке, – женщина, взялся отвечать.
– Это довольно забавная история, – сказал он. – Вчера вечером опрокинулась в ров, у парка, почтовая карета и в ней переломилась ось. В карете были три путешественника: молодой человек да еще один очень смуглый господин, походивший на негра, и слуга. Молодой человек сказал, что коротко знаком с вами.