Мадлена взглянула на нее.
– Да, ибо Рокамболь сделался вашим покровителем.
– Простите меня, графиня, только скажите мне правду… где он… я буду тверда.
– Уехал в Петербург.
Мнимая Мадлена показала жестом, что хочет остаться одна.
Все вышли. Василиса уехала домой, а де Морлюкс остался в своих покоях.
Прошло два дня, утром мнимая Мадлена после двух дней, проведенных в постели, встала и неожиданно вошла в комнату виконта, она была бледна, печальна, но спокойна.
– Дядя, мне нужно с вами поговорить серьезно: то, что вы отравили мою мать, отняли у меня и сестры наследство, – правда. Я прощаю вам именем умершей матери, но вы должны возвратить нам отнятое… Дядя, у меня разбито сердце, и я чувствую, что скоро умру. Презрение Ивана убило меня совсем, и потому я хочу принести последнюю жертву. Эта жертва, вот она… женитесь на мне, кто же вас тогда будет обвинять в убийстве моей матери, если я буду вашей женой?
Де Морлюкс упал перед ней на колени.
– Ступайте к дяде Филиппу и приготовьте два свадебных контракта, Антуанетты и мой… я умру, мне деньги не нужны.
– Но кому же ты хочешь, чтобы я отдал наследство?
– Сестре моей… в награду я буду вашей женой… ступайте.
И влюбленный старик повиновался…
Войдя в дом к брату, виконт встретил камердинера.
– Ах, господин виконт, как барин изменился: не ест, не пьет, никого не принимает… он, кажется, больной, волосы его совсем белые.
И виконт вошел в сопровождении камердинера.
– Мой друг, Бог уже карает меня… сын мой избегает и презирает меня, – прошептал бедный барон.
– Бог хотел наказать вас, но ангелы остановили его руку, и я также раскаялся, – проговорил виконт. – Чтобы исправить наши поступки, надо возвратить детям отнятое.
– Наконец-то!
– Одна из них любит вашего сына и будет его женой, другая… другая… другая соглашается быть моей женой.
– Но несчастный…
– Пошлите за нотариусом.
– Боже, мне кажется, что это все сон, – пролепетал барон.
– Нет, – сказал чей-то голос, – вы не умрете, батюшка. – И молодой Аженор, вошедший в комнату, принял отца в свои объятия.
Вернемся назад к Василисе и к ее пленнику. Графиня лежала на диване в своем будуаре, перед ней стоял Беруто.
– Сколько времени он не ел?
– Около восьмидесяти часов, сударыня.
– Так он умер?
– Точно так. – Беруто испугался… Он испугался того, что Василиса, узнав, что враг ее умер, захочет посмотреть на труп его, и прибавил:
– Нет, сударыня, он не умер, но он в агонии.
– А, я хочу посмотреть его, он доживает последний час, это, должно быть, хорошо.
Беруто знал свою госпожу и потому не смел возражать ей.
Двадцать минут спустя она вошла в старый отель, где было подземелье Ивана, Беруто следовал за ней.
Она спустилась вниз, отворила форточку подземелья, где лежал Милон, притворяясь мертвым, заглянула туда, но с быстротой молнии обернулась, воскликнув: «Измена!»
И она всадила свой стилет в горло Беруто по самую рукоятку.
– Ко мне, Милон, – прохрипел Беруто.
Милон высадил плечом дверь и очутился лицом к лицу с Василисой, подбежав к ней, сжал ее так сильно, что та вскрикнула от боли, но проворно освободилась и нанесла удар Милону стилетом, затем пустилась бежать по лестнице, но на последней ступени Милон догнал ее вторично. Она, обернувшись, ударила его еще раз и пустилась к коридору, где, прислонившись к стене, ожидала Милона.
Действительно, Милон, ослепленный яростью и жестокой болью, ринулся снова на нее.
Василиса прыгнула и ударила его в третий раз, но Милон, несмотря на всю боль, повалил ее на пол, стал коленкой ей на грудь и, взяв кинжал в руки, хотел уже нанести удар.
Но графиня, не потеряв присутствия духа, сказала:
– Единственный шанс, который у меня был к спасению, так это кинжал, который перешел в твои руки.
– Вы хотите помолиться… извольте, но я вас должен убить; господин так сказал, – и он слегка отпустил ее.
– Изволь, можешь убить меня, но знай, что в ту минуту, когда ты меня убьешь, твой барин погибнет.
– Как так?
– Слушай, человек, который любит меня, находится подле Рокамболя, и если этот человек не увидит меня в продолжение часа, он заколет его.
– Вы лжете!
– Хочешь доказательства, свяжи меня и ступай за фиакром, я тебя провожу туда, где Рокамболь находится в опасности.
Милон попался в ловушку.
– Мне не нужно связывать вас, пойдемте, вы пойдете впереди, а я за вами и при малейшей попытке к бегству всажу вам кинжал в сердце.
– Согласна и на это, – она встала, оправившись, взглянула на Милона и сказала:
– Ты похож на мясника. – И пальцем указала ему на длинный плащ Беруто.
Милон завернулся в плащ, чтобы скрыть покрывавшую его кровь.
Сев в фиакр, Милон почувствовал, что силы его оставляют, ибо кровь его понемногу уходила, но он все-таки держал стилет в руках.
– Зачем вы везете меня на Елисейские поля?
– Оттуда мы отправимся в предместье Сент-Оноре. Ясно, что Василиса хотела только выиграть время. По мере того как экипаж катился по каменной мостовой, силы стали покидать Милона, наконец, он, закрыв глаза, проговорил:
– Ох… я, кажется, умираю.
Улыбка снова показалась на губах тигрицы.
– Я предвидела это… – сказала она себе, – я свободна.
И она, взяв стилет, который Милон уронил, вышла из фиакра, сказав кучеру:
– Мой друг, вот двадцать франков, вы свезете этого человека – он мой слуга – домой. Меня зовут графиня Артова, и я живу в улице Пепиньер.
И она ушла, говоря себе: «Нас двое теперь, мой Рокамболь; не Ивана жизнь мне нужна, а твоя. На тебя перейдет вся ненависть, которую я питаю к Ивану».
Двадцать минут спустя графиня проходила мимо театра Фоли-Мариньи, она должна была остановиться, чтобы дать проехать фаэтону.
Она подняла голову и вздрогнула.
Молодой человек правил лошадьми, возле него сидело восхитительное дитя лет четырех или пяти. Василиса узнала: это был виконт Фабьен д'Асмолль с ребенком.
Она предназначила это дитя адскому гению де Морлюкса.
Василиса вспомнила Петра, мнимого Ивана, которого графиня Артова избила и на которого она могла рассчитывать.
Она нашла его и спросила, намерен ли он еще мстить?
– О, да, – отвечал он.
– В таком случае ступай, седлай лошадь и скачи прямо, ты должен встретить темный фаэтон, запряженный парой вороных лошадей, в нем увидишь человека с маленьким мальчиком, ты должен следить за ним и рассказать мне все.
– Слушаю.
Вернемся к графине Артовой. В кабинете ее сидели Рокамболь, Иван и она; они успели рассказать Ивану все: любовь де Морлюкса к Мадлене, отношения Аженора с Антуанеттой.
– Наказание де Морлюкса, – прибавил Рокамболь, – начнется с того, как он увидит Мадлену под руку с вами.
В это время слуга доложил о приходе Аженора. Он принес все нужные бумаги.
– Посмотрите, – сказал он, – вот купон в сто двадцать тысяч ливров годового дохода, потом дарственная запись на имя Мадлены, далее права на владение землями в Богемии и Венгрии, – полюбуйтесь, до чего сильна страсть моего дяди; к свадьбе уже все готово, я добился, что моя свадьба будет восемью днями раньше, чем дядина. О Боже, – прибавил он в заключение, – Антуанетта наконец моя.
В это время вошел испуганный слуга.
– Сударыня… сударыня… большое несчастье, там на дворе какой-то старик в обмороке и покрыт кровью. Кучер говорит, что его ранила какая-то женщина…
Милон был ранен и, казалось, был мертв, но, к счастью, раны не были смертельны.
Лекарство привело Милона в чувство.
– О, теперь я могу умереть, – прошептал он, открыв глаза. – Вы спасены, господин.
– Спасен? – воскликнул удивленный Рокамболь.
– Да, потому что я хотел ее убить, но она сказала мне, что этим же ударом я убью и вас.
– Придется, быть может, начинать сначала, – проговорил Рокамболь и выбежал…
Петр-мужик отдавал отчет Василисе.
– Догнав фаэтон, против известного каретника Леонорье, я зашел туда. Хозяин обещал, что какая-то коляска будет готова завтра. «В таком случае я заеду с женой», – сказал д'Асмолль. Когда виконт хотел уходить, каретник заметил меня. «Что вам надо?» – спросил он. – «Я русский кучер, – сказал я, – и в ожидании места объезжаю лошадей у многих купцов, если б вы подумали обо мне…» – «Приходите завтра», – сказал он. Только что я хотел уйти, тот господин вернул меня: «Явитесь завтра ко мне. Я виконт Фабьен д'Асмолль и живу в улице Виль л'Евек. Я вас, может быть, возьму». – «Я во всю свою жизнь исполнял только два ремесла: кучера и кузнеца», – проговорил я. – «Вы кузнец? Так не можете ли мнепочинить сани русской работы?» – И я взял на себя починку саней.
– Слушай, – проговорила Василиса, – ты очень смышленый малый; нужно украсть ребенка, которого ты сегодня видел.
Мужик вышел.
Несколько секунд спустя Василиса услышала за собой шум… вошел Рокамболь, держа в руке кинжал.
Василиса, испугавшись, схватила свой стилет, еще запачканный кровью Милона. Рокамболь вырвал его из ее рук.
– Чего вы хотите?
– Двух вещей, только не старайтесь кричать, ибо раньше, чем слуги ваши придут, я вас убью…
– Буду молчать, – проговорила Василиса.
– Неужели вы могли думать, сударыня, что примиренье Рокамболя с Баккара могло быть искренно… На галерах я нашел друга… и я взялся устроить счастье Мадлены, для того нужно было, чтобы я помирился с графиней Артовой.
Он так умел хорошо подделать смех и голос, что графиня Василиса поверила ему.
– Судьбе угодно было, чтобы мы стали врагами, я вам предлагаю мир, – сказал Рокамболь.
– Мне мир, но на каких условиях?
– А вот на каких: мне нужно, чтобы вы умерли на пять дней, – и он схватил ее за горло, всунул в рот зернышко и держал до тех пор, пока она не проглотила. – Ну теперь я спокоен, – проговорил он, – счастью Мадлены и Антуанетты никто не помешает…
Он удалился.
Один из обычных вечерних посетителей кафе Марьяни был молодой живописец, о котором рассказывают романтическую историю. Он был талантлив, красив собою, хорошо ездил верхом.