И граф де Кергац задумался.
– Ты знаешь, – начал он, немного погодя, – что во время моего отсутствия Фернан Роше и Леон Роллан с помощью сестры Луизы помогли многим бедным. Фернан Роше и его молодая жена, которая в настоящее время патронесса новой церкви Сент-Винцент де Поль, заботилась о тех несчастных, которых обыкновенно называют позолоченной нищетой, то есть о бедных чиновниках, получающих крошечное жалованье, на которое им невозможно прокормить своих громадных семейств. Леон Роллан и его прелестная и добродетельная жена занимались предместьем св. Антония – местностью самой обширной и самой бедной в Париже.
У Леона громадная мебельная мастерская, в которой работает больше двухсот бедняков, а Вишня открыла модный магазин, где занимается множество молодых сироток, которые бы, наверное, погрязли в пороке, если бы только они были оставлены на произвол судьбы. И наконец, госпожа Шармэ выбрала для себя ту часть Парижа, где она когда-то была известна под именем Баккара.
– Я все это знаю, мой друг, – заметила графиня.
– Итак, бедные и несчастные, – продолжал де Кергац, – ничего не потерпели от моего отсутствия. Но этим еще не все было наполнено. Если деяния добра шли своею дорогой, то деяния справедливости и правосудия не подвигались вперед.
– Что ты этим хочешь сказать? – прервала его графиня.
– Слушай, Жанна, слушай меня! – Граф продолжал:
– Однажды вечером, или лучше сказать – ночью, лет десять тому назад на террасе одного из громадных домов Парижа встретились два человека. Оба они смотрели с высоты на обширный Париж, кипящий карнавалом. Один из них громко крикнул: «Вот обширное поле сражения для того, кто может иметь достаточно золота к услугам зла. Видите вы этот необъятный город – в нем для человека, располагающего свободными капиталами, найдется множество невинных девушек, продажных душ, мошенников, убийц и т. д. Вот великое и приятное наслаждение». И этот человек смеялся, говоря эти слова. Можно было подумать, что это был сам сатана или Дон-Жуан, отживший свой век и начинающий новую жизнь.
– Итак, – окончил граф, – человек, который говорил таким образом, был Андреа, а другой – я. Но ты знаешь, в чем заключалась борьба зла и добра и как зло было побеждено. Но ведь Андреа не был единственным представителем зла. Париж вмещает еще массы подобных ему. О! сколько еще виновных достойны наказания, и сколько жертв, которых нужно отнять у них.
Госпожа де Кергац внимательно слушала.
– Я понимаю тебя, – проговорила она наконец. – Ты хочешь возложить на раскаявшегося Андреа отыскание и предотвращение преступлений.
– Ты отгадала, мое дитя, может быть, хоть это занятие в пользу добродетели развлечет его.
– Мне кажется тоже, – ответила госпожа де Кергац. В это время внизу у швейцара раздался звонок.
– Вот и донесения моих агентов, той полиции, которую я держу от себя. Люди, служащие у меня, преданы мне, усердны. Но им необходим руководитель и наставник.
Лакей подал графу конверт, Арман проворно распечатал его и прочел.
На осьмушке почтовой бумаги было написано следующее:
«Тайные агенты господина графа напали в настоящее время на странное и таинственное общество, которое уже в продолжение двух месяцев волнует целый Париж».
– Ого! Ого! – прошептал Арман и продолжал чтение.
«Это общество, – доносил тайный корреспондент, – кажется, пустило корни во всех слоях города Парижа. Его основания, члены, начальники и средства к существованию еще неизвестны для нас. Одни только результаты его деятельности уже стали проявляться в самых ужасных формах. Цель этого общества бандитов заключается в том, чтобы, несмотря ни на какие средства, захватывать в свои руки компрометирующие бумаги, посредством которых мог бы быть нарушен семейный покой. Какое-нибудь неосторожно написанное письмо грозят послать ее мужу и т. д. и т. д. Это общество, назвавшееся клубом червонных валетов, распространило свои действия повсюду…»
«Агенты господина графа, – оканчивалась эта корреспонденция, – деятельно работают, но до сих пор им удалось только узнать то, что выше изложено».
– Смотри, – сказал тогда граф Арман, – разве не виден во всем этом перст божий. Мы только что искали средство занять чем-нибудь Андреа, и вот тебе это донесение.
И в то время, как Жанна пробегала глазами это письмо, Арман позвонил.
– Пошлите мне Германа, – приказал он вошедшему слуге.
Герман был старый слуга и доверенное лицо графа.
– Ты сейчас поедешь в улицу Вье-Коломбьер и попросишь моего брата тотчас же приехать домой.
Герман уехал. Через час после этого вернулся Андреа.
Для тех, кто знал когда-нибудь Андреа, он был теперь положительно неузнаваем.
Он был бледен, истощен, ходил, опустив глаза в землю, и притом нередко все его тело нервно вздрагивало, как бы от сильных страданий.
Он едва посмотрел на графиню, как будто в эти четыре года его постыдное поведение с ней не могло еще забыться им.
– Дорогой брат, – прошептал Арман, крепко сжимая его руку.
– Вы требовали меня, Арман, – проговорил Андреа дрожащим голосом. – Я поторопился оставить свое бюро.
– Я звал тебя, дорогой Андреа, – заметил граф, – потому что я нуждаюсь в тебе.
В глазах Андреа блеснула радость.
– О, нужно ли умереть за вас? Арман улыбнулся.
– Нет, – ответил он, – нужно сперва пожить.
– И пожить разумно, мой милый брат, – добавила госпожа де Кергац и, взяв обе руки Андреа, крепко сжала их в своих руках.
Андреа покраснел и хотел освободить их.
– Нет, нет! – говорил он. – Я недостоин вашего внимания.
– Брат мой!
– Оставьте! Оставьте бедного грешника и дайте ему нести его крест.
Жанна подняла свои глаза к небу.
– Это святой! – подумала она.
– Брат! – сказал тогда де Кергац, – ты ведь знаешь, что я принял на себя задачу.
– О, – заметил Андреа, – честную и святую задачу, брат.
– И я нуждаюсь в твоей помощи для продолжения моих действий.
Виконт Андреа вздрогнул.
– Я уже давно хотел просить тебя, Арман, принять меня в участники твоих дел, но я недостоин этого. Увы! Что сделается с милостыней, когда она пройдет через мои загрязненные руки.
Брат, – ответил ему Кергац, – милостыня не состоит только в том, чтобы подавать ее обыкновенным образом. Необходимо также наказывать или предупреждать зло.
И при этом Арман рассказал своему брату организацию своей полиции.
Андреа слушал его очень внимательно и, казалось, даже был очень удивлен тем, что узнал.
– Итак, брат, мужайся и сделайся разоблачителем зла.
Андреа слушал внимательно и молчал. Но вдруг он поднял голову, в его глазах мелькнула молния огня.
– Хорошо, – сказал он, – я буду таким человеком. Граф де Кергац радостно вскрикнул.
– Я буду, – продолжал виконт, – мстителем тех людей, которых ваши агенты не могли открыть. Я узнаю их законы, членов, начальников и разоблачу их.
И во время произнесения им этих слов в нем сделалась мгновенная перемена.
Перед графом де Кергацем стоял снова высокий, гордо надменный сэр Вильямс, и на губах его мелькнула холодная, зло-насмешливая улыбка.
Жанна взглянула на него и невольно затрепетала, но испуг ее продолжался недолго – перед ней опять сейчас же стояла смиренная изнуренная и слабо-тщедушная личность раскаявшегося Андреа. В эту минуту дверь в комнату отворилась, и на пороге ее показалась фигура женщины, одетой во все черное.
Подобно виконту, эта женщина была только своей тенью.
Одна только ее красота еще не поддалась той метаморфозе, которая произошла с Баккара, когда она сделалась сестрой Луизой. Да, она была в полном и точном значении слова кающеюся Магдалиной.
Баккара, да простят нас, что мы будем называть ее этим именем, была все еще красавица. При виде ее Жанна бросилась к ней и взяла ее за руки.
– Здравствуй, моя милая сестра, – сказала она.
И Баккара, подобно Андреа, тихо отняла от нее свои руки и чуть слышно прошептала:
– Ах, сударыня, я даже недостойна поцеловать подол вашего платья.
Тогда граф Арман де Кергац взял Баккара и Андреа за руки и сказал:
– Вы оба раскаявшиеся, и раскаяние ваше спасло и подняло вас, соединитесь для общей цели и блага: вы оба вполне достойны сражаться под одним знаменем, бороться против распространения зла.
Баккара взглянула тогда на Андреа, и сердце ее мгновенно похолодело.
Ей казалось, что какой-то тайный голос шептал ей:
– Может ли этот чудовищный злодей раскаяться когда-нибудь?! Нет и нет!
Покуда все это происходило в отеле графа де Кергаца, на противоположном конце Парижа, то есть в предместье Сент-Оноре, на углу маленькой улицы Берри, впрочем, несколько позже, разыгралась сцена совершенно противоположного характера.
Была уже глубокая ночь, и весь Париж, окутанный густым туманом, покоился глубоким сном.
В то время, когда на часах церкви св. Филиппа било одиннадцать часов, несколько человек, пришедших с разных сторон, прошли незаметно в улицу Берри и потихоньку проскользнули в двери одного простенького домика этой улицы.
Эта дверь вела в длинный и темный коридор, который оканчивался не лестницей в верхний этаж дома, но, наоборот, спускался вниз под землю. Когда первый из посетителей отсчитал пять ступеней, то он, был внезапно схвачен, и чей-то голос глухо спросил его:
– Куда вы идете – может быть, вы хотите украсть мое вино?
– Любовь очень полезная вещь, – ответил этот ночной посетитель.
– Хорошо, – сказал ему на это голос.
И вслед за этим отворилась дверь, и лестница несколько осветилась.
Через несколько секунд посетитель вошел в подземную залу, которая вполне достойна коротенького описания.
Это было попросту отделение большого винного погреба, по стенам которого стояло около дюжины кресел.
Затем на опрокинутой бочке лежала доска, а посредине погреба стоял стол, на котором помещалась лампа.
Перед столом стояло кресло.