Сквозь деревья виднелся флигель, занимаемый госпожой Маласси. Лишь только Шерубен пропел несколько слов, в окне флигеля показался свет.
Молодой человек тотчас же спустился вниз, прошел через двор и сад и вошел в тихо отворившуюся дверь флигеля. В прихожей было совершенно темно, но маленькая, нежная ручка взяла Шерубена за руку и повела вверх по темной лестнице и затем по коридору, в конце которого наконец открылась дверь. Дверь эта вела в спальню госпожи Маласси, освещенную лишь огнем догоравшего камина.
Шерубен вошел в эту комнату, и дверь тотчас же была тщательно затворена.
– Добрейший господин де Верни, – проговорила вдова, садясь, – вы сделали непростительную ошибку.
– Какую?
– Вы поторопились с выздоровлением.
– Как так?
– В глазах маркизы вы были опасно ранены. Из опасения за ваше здоровье сочувствие ее к вам увеличилось.
– Но разве она знает, что я уже выздоровел?
– Знает: она была здесь.
– Когда?
– Вечером, в пять часов.
– Кто же ей говорил о моем выздоровлении?
– Когда она была здесь, я послала горничную к привратнице – узнать о вашем здоровье.
– Ну и что же?
– Привратница сказала, что вы вышли с господином де Камбольхом, навещавшим вас ежедневно во время болезни, и что вы, должно быть, чувствуете себя хорошо, потому что были очень веселы.
. – А, черт возьми!., это скверно.
– До возвращения горничной маркиза была ужасно расстроена. Но, услышав известие о вас, она вдруг повеселела, и на губах ее заиграла самодовольная улыбка.»
– Однако, мне кажется, дело еще поправимо. Когда она к вам приедет?
– Дней через восемь.
– Как! Ведь она приезжала больше потому, что считала вас опасно раненным; теперь же она совершенно успокоилась.
– Ну, пока прощайте; завтра я вам сообщу, что намерен делать и как поступить.
Шерубен пошел домой и лег спать, крайне расстроенный тем, что госпожа Ван-Гоп узнала о его выздоровлении. Он сознавал, что действительно сделал непростительную глупость, но все-таки думал ее как-нибудь исправить.
Занятый этой мыслью, он проспал ночь весьма дурно. Рано утром ему подали записку, написанную Рокамболем под диктовку сэра Вильямса. Записка эта заключала в себе разрешение от имени главы – держать пари с чужестранным графом и явиться в назначенное время на свидание в Булонском лесу. Вчера Шерубен с радостью приветствовал бы это разрешение, но теперь принял его по весьма многим причинам довольно холодно.
Затем он встал, прочел газеты и около десяти часов отправился завтракать в Парижское кафе, отдав предварительно своему груму приказание привести туда к двенадцати часам его лимузенскую лошадь, Эбэну.
Войдя в Парижское кафе, Шерубен заметил двух молодых людей, которые накануне присутствовали в клубе при предложении графом Артовым странного и весьма рискованного пари.
– Ну как, – обратился к нему один из них, – вы решились?
– Да, – гордо отвечал Шерубен.
– Как, вы держите пари?
– Держу.
– И уверены, что Баккара полюбит вас?
– Весьма понятно, ибо в противном случае рискую быть убитым. Я изменяю только немного условия: вместо двухнедельного срока…
– Вы требуете месяц?
– Нет, напротив: одну неделю.
– Браво! – воскликнули в один голос молодые люди. Шерубен сел к соседнему столику и приказал подать себе завтрак.
Спустя несколько времени вошел барон де Манерв; не заметив Шерубена, он подошел к молодым людям.
– Вы, господа, – обратился он к ним, – были, кажется, вчера в клубе?
– Были.
– В таком случае вы знаете о пари?
– Знаем.
– Ну так посоветуйте господину де Верни не держать его.
Шерубен, услыша это, невольно вздрогнул.
– Отчего? – спросили они.
– Потому что граф Артов уже успел заручиться данными в свою пользу.
– У кого?
– У Баккара. Граф должен был завтракать у меня сегодня утром, но предупредил, что не будет, запиской следующего содержания.
При этом барон де Манерв вынул из бумажника письмо и прочел его вслух:
«Из собственного отеля, улица Монсей. Милейший барон! Баккара не позволяет мне ехать к вам сегодня завтракать. У моей красавицы расстройство нервов, и она хочет немного прокатиться.
Мы завтракаем, а затем поедем кататься. Извините счастливца.
Граф Артов».
– Взгляните, – сказал барон, подавая молодым людям письмо, – желтая бумага с буквою Б.
– Вензель Баккара?
– Как видите.
– Позвольте, тут еще post scriptum и, кажется, женской рукой.
– Это приписка самой Баккара, – сказал барон хладнокровно и затем прочел:
«Благодарю, добрейший барон, за сюрприз: молодой граф очарователен, и я почти влюблена в него, тем более что мне уже подходит третий крестик – время, в которое дочери Евы открывают иногда свое сердце.
Баккара».
– Черт возьми, – воскликнул один из молодых людей, – задатки слишком даже велики.
– Вы думаете?
– Без сомнения. И Шерубен проиграет пари.
– Но я думаю, узнав о положении дела, он не будет его держать.
– Не думаю.
– Как, вы сомневаетесь?
– Спросите его, – сказал молодой человек, указав на Оскара де Верни, спокойно завтракавшего за соседним столиком.
Барон оглянулся.
– Как, – сказал он удивленно, – вы здесь?
– Как видите, – сказал Шерубен, продолжая завтракать.
– И слышали наш разговор?
– Слышал.
– И что же вы на это скажете?
– Что граф счастливый человек благодаря, конечно, своему богатству, – сказал Шерубен с презрительной улыбкой.
– Во всяком случае, вы хорошо сделали, что не держали пари.
– Напротив, теперь я его держу скорей, чем когда-, либо.
– Вы с ума сошли!
– Может быть.
Заплатив за завтрак, Шерубен встал и раскланялся с тремя червонными валетами.
– Барон, – обратился он к Манерву, – не знаете ли, где я могу застать Артова?
– У Баккара, – отвечал барон, иронически улыбаясь.
– Отправлюсь туда, хотя это будет весьма оригинально. До свидания, господа!
Шерубен вышел. Грум подвел ему лошадь. Он вскочил в седло и поехал по направлению к лесу, где у него было назначено свидание с виконтом де Камбольхом.
Рокамболь уже с нетерпением ждал его.
– Ну, что, – спросил он, – виделись вы вчера вечером с госпожой Маласси?
– Да, маркиза приезжала к ней вчера вечером и, к несчастью нашему, узнала, что я уже выходил из дому.
– А, черт возьми, – пробормотал Рокамболь, нахмурившись.
– Говоря между нами, виконт, вы сделали маленький промах.
– В чем?
– В том, что назначили мне роль, при исполнении которой я не могу применить ни одной из своих способностей.
– Не понимаю, – сказал Рокамболь, пожимая плечами.
– Дело в том, что если меня называют Шерубеном-очарователем, то, вероятно, во мне есть что-то чарующее – что подействовало весьма сильно, быть может, даже сильнее, чем дуэль, от которой мы ожидали гораздо большего. Маркиза, узнав, что я ранен, упала в обморок и, придя в себя, чуть не призналась во всем…
– Да, – прервал его Рокамболь, – но я думал, что она сама навестит вас.
– В этом и состоит ваш промах.
– Однако, друг мой, нам надо поспешить с развязкой.
– Этого только я и хочу.
– Нам остается всего одна неделя.
– Ну, так устройте мне свидание с глазу на глаз с маркизою, – пробормотал Шерубен невольно изменившимся голосом.
– Хорошо, – твердо отвечал Рокамболь, – сегодня вечером у госпожи Маласси. Будьте в восемь часов дома.
– Ах да! – проговорил вдруг Шерубен. – Вы сообщили мне сегодня, что глава позволяет мне держать пари.
– Ну да. Что же вы, решились?
– Да.
В это время в конце аллеи показалась коляска, запряженная четверкой, с форейтором.
– Вот так кстати, – сказал Рокамболь, – это едет ваш противник: можете сейчас предложить ему пари.
Действительно, в коляске сидели Баккара и граф, которые, держались за руки, нежно глядели друг на друга.
Шерубен выбежал на середину дороги и сделал знак форейтору – остановиться.
Вернемся теперь в отель Ван-Гопа.
Услышав от Дай Натха ужасное открытие, маркиз Ван-Гоп в продолжение целого часа бессознательно бродит по Елисейским полям. Наступила ночь, пошел мелкий дождь с холодным ветром.
Маркиз сел на скамейку, закрыл лицо руками и горько заплакал – как осиротелый, покинутый ребенок.
Он просидел так несколько часов, не обращая никакого внимания на холодную и сырую погоду: горе заглушило в нем все внешние чувства.
Вдруг маркиз увидел мелькнувший сквозь деревья огонек.
Это был фонарь тряпичника, отправлявшегося на ночную работу.
Тряпичник этот был человек средних лет, высокий, широкоплечий, с лицом, выражающим полнейшую беззаботность и презрение ко всем невзгодам.
– Эхе! – сказал он, заметив маркиза. – Барин-то какой! Не боится дождя, как и я. – Сударь, – обратился он к маркизу, – вы, должно быть, нездоровы; если прикажете, я провожу вас домой или схожу за каретой.
– Благодарю, – отвечал маркиз, – я не болен, я так гуляю.
– Гм! – пробормотал тряпичник. – Извините, но мне кажется, что у вас какое-то горе на сердце. Я сам испытал это не далее как неделю тому назад. Вообразите – мне наговорили разных вздоров о моей жене.
У маркиза пробежала дрожь по всему телу.
– Я женат уже двенадцать лет, извольте видеть, – продолжал тряпичник, фамильярно садясь подле маркиза, – жена моя хороша собой, скромна, ну, одним словом, золото. Согласитесь, что после двенадцатилетнего беспорочного поведения жены было бы весьма глупо верить разным дрязгам и сплетням… Для этого нужно быть положительно набитым дураком.
Маркиз побледнел: ему показалось, что тряпичник рассказывает про него самого.
– И мог же я быть таким дураком, чтоб поверить этой долговязой Полине.
– Что это за Полина? – спросил пораженный маркиз.
– Э! так себе – пустая женщина, которой я, кажется, приглянулся, проходя часто мимо ее дома; она живет в улице Кокнар. Вот эта-то долговязая Полина и наговорила мне разных вещей о моей жене, но так, знаете, ловко, что я сдуру и поверил. Несколько дней я был страшно расстроен и плакал как маленький ребенок, но впоследствии оказалось, что я дурак набитый, а моя жена непорочна как ангел.