Нужно признать, что абиссинцы по природе очень добрые люди. Хоть их считают дикарями, они не стали мстить своим вчерашним врагам, приняли их, несмотря ни на что, гостеприимно, дали кров и пищу, на которую те набросились с жадностью изголодавшихся животных. Итальянцы были до слез растроганы таким добрым отношением; эти молодые, не слишком воинственные люди говорили о тех, кто их послал на эту войну — о господах Умберто и Криспи — в самых нелестных выражениях. Весьма вероятно, что если бы они оказались победителями, то они бы грабили, поджигали и убивали, как настоящие европейцы, как это обычно происходит, когда белые хотят приобщить туземцев к благам своей цивилизации. Ничего удивительного, что черный брат оказывает сопротивление, если его убеждают в своей правоте с помощью гильотины!
Негус показал себя не только человеком храбрым, но и сохранившим истинное великодушие, на которое не повлияли ни жестокость врага, ни клевета, ни оскорбления, ни даже собственная победа. Триумф победителя был скромен. Менелик не стал вспоминать обо всей грязи, которой его обливали, о все еще грозивших его родине опасностях, о непрочности его династии;[179] он проявил доброту, которая сделала его еще более привлекательным.
Он обращается к офицерам с необыкновенным уважением, почитает их доблесть и военные заслуги и следит за тем, чтобы у них было все необходимое, даже немного балует их; короче, обращается с ними скорее не как с пленными, а как с гостями. Чтобы облегчить им возможность передвижения, он дал им мулов; он позаботился и о том, чтобы они смогли переписываться с родными.
С простыми солдатами обращаются так же хорошо; я даже знаю несколько человек, которые не стремятся возвращаться домой, а собираются остаться здесь и завести семью. Почему бы и нет? Как было бы прекрасно, если бы это великодушие императора заставило надменных итальянцев задуматься о той бездне, в которую они угодили по своей вине. Я понимаю, что их самолюбию нанесен очень большой удар. Они надеялись на быструю победу, мечтали о колониальной империи, о распространении сферы итальянского влияния вплоть до Красного моря, и вдруг все эти мечты разлетелись в пух и прах; конечно, пережить это совсем непросто. Во всяком случае, не следует забывать о самом главном; не стоит сожалеть о потерянной славе, надо думать о том, чтобы сохранить людей. Пусть нечем будет похвастаться, это не столь важно, если воцарится долгожданный мир и высохнут материнские слезы!
Негус хочет конца войны. Несмотря на его успехи в сражениях, он заслужил всеобщую симпатию своим упорным стремлением к миру. Если итальянцы пойдут ему навстречу и противники пожмут друг другу руки, я убеждена, что вся эта злосчастная история будет предана забвению. Но хватит о господах итальянцах, я не могу не сердиться на них! Да, я им прощаю, но я ничего не забыла. Посмотрим, как они поведут себя дальше, может, перестанут быть такими агрессивными по отношению к Франции.
Еще новость: Барка покидает меня! У него важное дело, он собирается жениться на моей горничной, которую зовут Улетагоргис, или, говоря иначе, Жоржетта. Она очень хорошенькая, добрая и кроткая, ей двенадцать лет; Барка к ней очень привязался. Он даже намеревался взять в жены и ее сестру Микаэлу, которая на год младше Жоржетты. Он — мусульманин, и это кажется ему совершенно естественным. Пришлось напомнить, что абиссинцы исповедуют христианскую веру, и многоженство здесь категорически запрещено.
Барка признал правильность такого замечания и ответил:
— Да, моя понимай, женюсь на одной Жоржетте, пусть будет по-христиански.
Менелик очень любит моего слугу; он дает за невестой богатое приданое и собирается обеспечить будущее молодых. Впрочем, алжирец очень сообразителен и уже нашел здесь себе неплохое занятие: сделался врачом и уже имеет много пациентов. Местные жители не слишком требовательны насчет учебы и диплома. А Барка утверждает, что, служа санитаром на Мадагаскаре, выучился всему необходимому. Возможно, что так оно и есть.
Ну а я со своим незаконченным медицинским образованием занимаю пост главного врача абиссинской армии.
Итак, мой друг объявил себя французским доктором; он дает слабительное, ставит банки, делает массаж, прописывает клизмы и хинин, вырывает зубы, неплохо разбирается в антисептических повязках, что позволяет ему излечивать раны; его слава день ото дня все увеличивается. В конце концов, чем он хуже многих? Он очень осторожен, кое-что знает и, применяя свои мази и микстуры, принесет не больше пользы или вреда, чем какой-нибудь гомеопат.
Я пойду на его свадьбу, которую будут праздновать, как это принято у коптов[180]. Затем я двинусь в путь и надеюсь правильно рассчитать время, чтобы прибыть к пароходу и отправиться на нем во Францию. Мне предстоит преодолеть пустыню, эта дорога короче других, но менее безопасна. Не беспокойтесь обо мне! Менелик дает большой эскорт, составленный из лучших всадников, триста или четыреста человек, может быть, даже пятьсот. Этим храбрым воинам поручена охрана моей персоны и моих сокровищ. Менелик очень щедр и любит делать своим гостям подарки. За мою службу он отблагодарил меня по-королевски. Кроме богатых тканей, украшений и драгоценностей, которые он заставил меня принять, он дал мне ящик, скрепленный его печатью, в который он поместил десять килограммов золотого порошка, что равняется примерно тридцати тысячам франков. Для меня и для вас это целое состояние. Вы возьмете себе сколько захотите, а остальное пойдет на мое следующее путешествие.
Но до него пока еще далеко, и у нас будет много времени, чтобы вместе помечтать о новых странствиях вашей Фрикет. Столько воды утекло, а я все та же! Подумать только, я ведь уехала из дома почти год назад! И оказалась на самом краю нашего полушария! Видела три войны, мои приключения составили бы толстую книгу! И все же я снова мечтаю о путешествиях!
Я неисправима: ведь вначале надо вернуться, а до Джибути еще больше трех недель пути. Это довольно длительная прогулка, и я намереваюсь совершить ее на спине мула, так как мне надоели горбатые животные. Надеюсь, что прибуду вовремя и сяду на французский пароход «Мессажери». Все будет зависеть от погоды, от возможных происшествий, от моих желаний и везения.
Не грустите обо мне: я очень рада, мечты мои осуществились, и я чувствую себя счастливее и богаче всех миллионеров, вместе взятых. Честное слово, если бы не начало сезона дождей, то я могла бы ехать по суше: либо через Азию, либо через Африку. Да, это было бы здорово. Но нет, надо быть благоразумной. Я сказала, что поеду самым коротким и быстрым путем. Хочу вновь увидеть свою милую Францию, поцеловать вас, мои дорогие. Я никогда не переставала думать о вас, люблю вас всем сердцем. Вы себе не представляете, как это чувство выручало меня в самые трудные моменты моих невероятных приключений. Вы близки мне как никогда, я вижу ваши лица, глаза, слышу знакомые голоса, угадываю движения. У меня такое ощущение, что я от вас вовсе не уезжала.
Я перечитываю ваши письма, целую фотографии и, вспоминая какой-нибудь эпизод из того, что мне пришлось пережить, спрашиваю себя:
— Как поступил бы папа, если бы он был на моем месте? А что сделала бы мама, окажись она под градом пуль на горбу верблюда? Захотели бы детишки попасть в герои «Журнала путешествий»?
Да, я не устану повторять, что вы — мои самые любимые на свете люди! И я хочу закончить свое длинное письмо очень серьезным обещанием:
До скорого свидания в нашем предместье.
Крепко целую и обнимаю вас,
P. S. Если в дороге случится что-то непредвиденное, я могу задержаться. Надеюсь, что вы не станете на меня сердиться. Я действительно хочу вернуться, однако знать наверняка можно лишь час отправления, а разве можно точно назвать тот час, когда ты приедешь домой, если тобой целиком владеет непреодолимая страсть к путешествиям?»