— Хотя чего там умный папаша с музейчиком своим тянет? Ну нет у него миллионов на поддержание этого сарая. Умный, умный, а все равно ничего не смыслит.
— …
— Дед Кэна, похоже, изучал что-то, ну а бабка выстроила этот музей, чтобы сохранить результаты мужниных трудов. Но популярностью музей не пользуется, да и вообще никому не нужен, старики только деньги на него зря переводят! Глазам не поверю, если сюда посетители заявятся!
«Никому не нужен». Мимори ее слова задели за живое.
— Лучше бы вам деньгами помогли, верно? — спросил Сю с той же лучезарной улыбкой.
— Конечно! Вообще этот участок можно очень выгодно продать!
— И мешает сделке только милый сердцу Фуко-сан музейчик.
Глаза у дамочки забегали. Возможно, спохватилась, что наговорила лишнего, не разобравшись толком, что за человек перед ней. Улыбка с ее лица моментально сошла. Пробормотав: «Я не о том», она поспешила отойти подальше от Сю. Потом буркнула:
— Пойду на вокзал, чаю попью. Хорошего дня, — и была такова.
Оставшись наедине с Сю, Мимори бросил в его сторону испытующий взгляд.
— Лот номер восемьдесят четыре. На этот раз твой заказчик — Вакаумэ Ханэхито?
— Если точнее, у меня два заказчика: профессор и Фуко-сан. Думаю, подруга Кэнъити в чем-то права. Они хотят приобрести источник, который привлечет к музею внимание и тем самым вернет его к жизни.
Сю толкнул стеклянную дверь и вошел в музей.
В стоявших слева и справа витринах лежали старые записные книжки и стопки исписанной бумаги, их дополняли развешанные по выставочным панелям репродукции самых известных работ Леонардо, включая «Мону Лизу», и какие-то тексты, напоминающие экспертные заключения. Все тексты, очевидно, были составлены самим Вакаумэ Тацуо и при беглом осмотре казались записями личных впечатлений обывателя — никаких свидетельств того, что взгляды автора получили признание в научной среде, Мимори не находил. И поначалу решил, что перед ним заурядная любительская коллекция, но по мере знакомства с выставкой это впечатление начало сменяться восторгом.
Были там и факсимильные издания ранних работ о Леонардо — начиная со второй половины девятнадцатого века они выходили буквально одна за другой, — и довоенные исследования по теме, и даже иллюстрированные каталоги различных выставок. По правде говоря, перед войной в Японии произошел небывалый всплеск интереса к Леонардо. И хотя в экспозиции отчетливо ощущались связанные с войной националистические настроения, исторические источники того времени, собранные в одном месте, производили довольно сильное впечатление. В музее имелся даже номер литературного журнала «Сиракаба», издававшегося еще в годы эры Тайсё, и выпуски иллюстрированного новостного еженедельника «Асахи Гурафу» самого начала эры Сёва14. Все включали специальные подборки материалов о Леонардо. Получалось, что выставка эта рассказывала не столько о достижениях самого Вакаумэ, сколько об истории посвященных Леонардо исследований.
— Рукописи Леонардо оказались в центре всеобщего внимания в девятнадцатом веке, тогда же стало развиваться искусство фотографии. Вакаумэ Тацуо изучал наследие мастера в основном по фотографическим снимкам, и, насколько можно судить, занимали его прежде всего тексты Леонардо и его стиль письма.
— К слову, хотел спросить. После войны Вакаумэ Тацуо к своим исследованиям уже не возвращался?
Сю искоса глянул на Мимори.
— Он погиб. На войне. Его призвали на фронт и отправили на южные острова. Когда он умер, ему было тридцать три. От него, говорят, ни одной косточки не осталось.
Погиб на войне… Мимори примолк, а Сю бесстрастно продолжил:
— Фуко-сан в то время исполнилось двадцать пять, и она уже вынашивала ребенка, Ханэхито… ныне — профессора. Но Тацуо умер, так и не успев посмотреть в лицо сыну.
— …
Десять лет назад Фуко-сан с помощью профессора открыла этот музей, чтобы познакомить людей с трудами покойного… Наверное, хотела, чтобы о них не забывали и после его смерти. Чтобы здесь побывало как можно больше людей. Для Фуко-сан эти витрины и есть ее муж.
Ее вполне можно было понять. И Сю, вероятно, согласился представлять на аукционе интересы семьи Вакаумэ, поскольку проникся чувствами Фуко. И все же Мимори, помедлив, произнес:
— В этот раз желающих участвовать в «торгах» немало. Что неудивительно, ведь на кону такая редкость: рукопись самого Леонардо. Кроме того… ну, ты же знаешь? Он тоже приедет!
Сю в ответ на предостережение Мимори пожал плечами.
Когда Мимори упомянул его, он имел в виду британского антиквара Айзека Стелли, нынешнего владельца букинистического магазина «Сапиенция», история которого насчитывала уже два столетия. Сам Стелли в свои восемьдесят по-прежнему оставался одним из гигантов мира редкой книги: заключал сделки, выдавал экспертные заключения, даже брался представлять интересы заказчиков на аукционах. А еще входил в состав правления МАТАК, но поговаривали, что с нынешним председателем Ассоциации Робом Бейли они были на ножах. Возможно, поэтому в Сю, которого глава привечал как родного сына, Стелли тоже видел врага.
На предстоящем аукционе, где должны были выставить восемьдесят четвертый лот, Айзек выступал в качестве агента. Он представлял интересы одного из богатеев Абу-Даби, известного завсегдатая мировых книжных аукционов.
— Возможно, это прозвучит грубо, но… ты думаешь, Вакаумэ-сан способен участвовать в «торгах»?
Победу на аукционе Библиотеки обеспечивал отнюдь не статус, и все же положения богатейшего коллекционера мира и владельца маленького музея слишком различны. Кроме того, возникал вопрос, подойдет ли музей для хранения выставленной на продажу рукописи Леонардо.
Книги должны быть переданы в достойные руки. Таков главный принцип организаторов аукциона Подводной библиотеки. Важно, в частности, понимать, обеспечат ли новые владельцы подходящие условия для хранения книги, будут ли следить за ее состоянием и в конечном счете сумеют ли сохранить ее ценность в веках. Для этого требуются, с одной стороны, стабильность, с другой — гибкость и перспективы развития. Но можно ли тогда назвать «достойным» это место, где время, кажется, остановилось раз и навсегда? Собранные в нем сокровища, позабытые всеми, кроме членов семьи Вакаумэ, поблекли.
Поглядев на замершего в нерешительности Мимори, Сю расплылся в улыбке:
— Что скажешь? Как заманить сюда побольше посетителей?
— Что?.. Ну, если подумать… место тут неплохое, подборка ранних исследований и источников тоже, насколько я могу судить, довольно интересная. Нужно просто все это правильно подать. Даже лестница может сослужить пользу. Она поначалу немного смущает, но зато разжигает любопытство: что же там, наверху?
— Интересная мысль.
— Стоит поработать над образом, сделать музей ярче, доступнее… Можно, например, публиковать новости в социальных сетях или давать объявления там, где их могут увидеть потенциальные посетители.
— Я знал: ты не подведешь! Все-таки хорошо, что ты согласился заглянуть сюда.
— Но главное — сама экспозиция, верно? Лучше разнообразить способы представления материала, придумать что-нибудь поинтереснее.
— Твоя правда, — протянул Сю и, обойдя одну из витрин, подошел к ней сзади. Открыл скрипучую раздвижную дверцу и вынул из витрины записную книжку, которая выглядела самой потертой из всех.
— Эй! — у Мимори округлились глаза. — Подожди! Без спроса?
— Не переживай. Я заранее спросил разрешения у профессора, — успокоил его Сю и зашуршал страницами. А затем зачитал пару абзацев вслух: — «В сочинениях Леонардо много туманных мест, изложенных как будто по-детски неловко. Это связано не только с отсутствием должного обучения в детские годы: известно, что у него была чрезвычайно развита способность подмечать различные явления окружающего мира и он излагал свои наблюдения, не успевая порой облечь их в строгую научную форму. Этот гений мог читать, словно книгу, дыхание ветра и движение воды. Предположу, что сами буквы алфавита он воспринимал при этом как графические символы. В настоящее время объем научно признанных рукописей Леонардо достигает тысячи листов. На первый взгляд это пестрое собрание стилистически разнородных записей, но что, если все они — фрагменты одной большой мозаики? Возможно, если соединить их вместе, откроется масштабное творение, некий текст? В свете этой идеи обилие туманных выражений и бессмысленных пассажей покажется вполне естественным. Быть может, Леонардо проводил настолько сложный, настолько грандиозный эксперимент, что мы, простые обыватели, даже не догадываемся о нем. Не пытался ли он запечатлеть на этой тысяче листов свое видение Вселенной? Но, конечно, гипотеза моя требует дальнейшего изучения рукописей гения…»
— Иными словами, он предполагал, что разные рукописи соединяются вместе как элементы пазла?
Мимори задумался. Вывод звучал несколько наивно, но удивляться не стоило: исследователь опирался исключительно на материалы довоенных лет. Оставалось только гадать, какие открытия он мог совершить, если бы ему в руки попали многочисленные рукописи, обнаруженные уже после войны.
— …
Стало быть, в этом причина? Мимори обвел взглядом неказистый выставочный зал.
Для Фуко-сан муж по-прежнему жив. Он жив и продолжает свои исследования…
Взгляд Мимори случайно остановился в углу открытой страницы. Там виднелись цифры: 45. Страницы пронумерованы? Необычно, конечно, но, возможно, Вакаумэ Тацуо так было удобнее работать?
— К слову, действительно ветхой или, скорее, потрепанной выглядит только эта записная книжка, тебе так не кажется? Все остальные в сравнительно неплохом состоянии.
— Еще бы. Фуко-сан до сих пор каждый день приходит в музей и листает ее. За этими строками она видит мужа.
Записи, оставленные любимым человеком, который погиб, не успев завершить начатые труды. Ее чувства понятны, но почему она листает только эту книжку? Внимание озадаченного Мимори привлекла одна деталь.