Ученические записи Арольдо тоже делались на листах «тетрадного» формата. Всего двадцать две страницы. Беспорядочные, по-детски несовершенные, они выглядели именно так, как их описывали, и вызывали смешанные чувства: линии отличались незрелостью; казалось, художник не завершил ни одного рисунка, каждый раз бросая надоевшую работу на середине; попадались там даже записи, напоминавшие список необходимых покупок. Более того, на каждой странице виднелись какие-то непонятные, еле заметные черточки. Мимори в очередной раз пригляделся к ним.
И Аянэ, и специалисты из разных стран, с которыми они советовались в ходе экспертизы, предположили, что эти каракули своенравный ученик нацарапал ради забавы. Мимори в общем и целом придерживался той же точки зрения. Но все же не переставал удивляться этим разрозненным и, очевидно, бессмысленным почеркушкам. Зачем Арольдо проводил тут и там линии, изрисовав таким образом двадцать две страницы?
Как исторический источник эти записи могли вызывать определенный интерес, но художественной ценности практически не представляли. Неудивительно, что участники аукциона быстренько пробежались взглядом по ученическим черновикам и сразу же вернулись к рукописи учителя.
Лишь один человек продолжал внимательно рассматривать записи Арольдо — Сю. Но когда Мимори подметил особый интерес друга, у него над ухом уже звучало торжественное обращение Такуицу:
— Именем Наиважнейшего сверхсекретного столичного книгохранилища аукционный лот под номером восемьдесят четыре, включающий рукопись Леонардо да Винчи и ученические записи Арольдо да Орено, признается подлинным.
Мимори вышел вперед, и лица собравшихся в зале людей обратились к нему.
— Прошу вас, делайте ваши ставки.
Участники передали ему конверты, в которых лежали записки с указанием предлагаемой суммы. За право приобрести рукопись Леонардо бились все присутствующие. Черновики Арольдо интересовали только куратора галереи и Сю. Надо же! Мимори никак не ожидал, что Ханэхито поведет «торг» еще и за них. Возможно, потому, что решил, будто тот сосредоточит все внимание на рукописи Леонардо.
В напряженной тишине Мимори стал вынимать записки одну за другой и зачитывать предложения. Даже самое скромное из них поначалу составляло пять миллионов иен, а самое щедрое поступило от Айзека, представлявшего интересы человека сказочно богатого: он предлагал сто двадцать миллионов. Между тем Мимори дошел до последнего конверта, с предложением семьи Вакаумэ. Когда он потянул из конверта записку, пальцы его чуть заметно дрожали.
«Если они повысят ставку до тридцати миллионов, я откажусь представлять их интересы…»
Сделав глубокий вдох, Мимори развернул сложенную вдвое записку и удивленно вскинул брови.
— Полтора миллиона иен.
Сумма уменьшилась вдвое даже против оговоренных ранее трех миллионов.
Указанное число сопровождала подпись Ханэхито: и цифры, и подпись были выведены одним и тем же убористым почерком. Сю округлил глаза и на секунду, пока никто не смотрит, расплылся в широченной улыбке.
Другие участники, услышав названную сумму, переглянулись. До того неуместным показалось выдвинутое предложение.
— Возможно, конверты перепутали, и это цена за ученические записи? — неуверенно предположил американец. Но Сю радостно возразил:
— Никакой ошибки тут нет.
— В этот раз вы подобрали себе заказчика среди дошколят? — захохотал Айзек, откровенно потешаясь над конкурентом. Впрочем, видно было, что остальные тоже недоумевают. Полтора миллиона за лист рукописей самого Леонардо?! Допустим, цену предложил человек сторонний, в вопросе не разбирающийся, но ведь всему есть предел! К тому же предложение исходило от покупателя, посредником которого выступал Сю.
Сам же Сю, казалось, не проявлял к ситуации ни малейшего интереса и пребывал в отличном расположении духа.
В итоге рукопись приобрел мультимиллионер, которого представлял Айзек. Антиквар довольно кивнул. Выслушав решение организаторов, он сразу передал уложенную в ларец рукопись секретарю и встал, тем самым давая понять, что больше ему тут делать нечего. А затем в сопровождении своих подчиненных покинул вслед за Мариа зал Библиотеки.
Мимори даже посочувствовал антиквару. Хотя для своих лет тот вышагивал довольно прытко, но здесь приходилось спускаться и подниматься по винтовым лестницам. Понятно, почему ему не хотелось посещать Библиотеку.
Когда Айзек удалился, перешли ко второй части «торгов» — за ученические записи Арольдо. Куратор галереи предложил три миллиона, семья Вакаумэ — полтора.
— Ваше решение.
Мимори обернулся к Такуицу, который при любых обстоятельствах сохранял неизменное, словно окаменевшее, выражение лица. И тот суровым тоном произнес:
— Ученические записи Арольдо да Орано достаются… господину Вакаумэ.
Мимори бросил украдкой взгляд в сторону Сю. Заметив это, Сю незаметно подмигнул в ответ.
Возможно, все объяснялось тем, что торги за главный объект интересов, рукопись Леонардо, уже завершились, но только обстановка в зале совершенно переменилась. Между участниками завязалась оживленная беседа. Разговор сразу перекинулся на мировые сделки по приобретению и продаже старинных книг и произведений искусства, начался обмен информацией о ненавистной всем преступной группировке «Смеющиеся коты». И посреди всеобщего оживления никто уже не вспоминал об ученических черновиках, разложенных на дубовой кафедре.
На следующий день Мимори вместе с Сю посетил дом Вакаумэ. Состояние Фуко-сан по-прежнему оставалось нестабильным. Ханэхито отказался от предложения Сю навестить старушку в больнице и назначил встречу в музее. Когда друзья поднялись по каменным ступеням к музейному зданию, Ханэхито уже находился в зале. Они толкнули стеклянную дверь, вошли внутрь, но он еще какое-то время не поднимал голову. Положив поверх витрины записную книжку, которую на днях Сю показывал Мимори, Ханэхито не отрываясь изучал страницу за страницей. Наконец он тихо сказал:
— Благодарю вас за возможность приобрести записи ученика Леонардо.
— От меня здесь ничего не зависело. Решение принимал мастер Госики.
Сю поставил павловниевый ларец с записями Арольдо на витрину, и Ханэхито наконец поднял взгляд. Наблюдая за тем, как Сю достает из ларца исписанные листы, он пробормотал:
— Мать говорила, что готова заплатить любую цену, лишь бы приобрести рукопись Леонардо. Поскольку это привлечет внимание к музею, о нем не забудут даже после ее смерти. И в сердцах людей останется след, память о Вакаумэ Тацуо.
У Мимори на языке крутилось множество вопросов.
Из-за этого Фуко-сан по доброй воле сбросилась со склона? А вы как любящий сын помогли ей и подтолкнули кресло? Неужели вы приняли ее план без единого возражения? Вы вообще в своем уме?
Но чувствовалось, что спокойствие профессора обманчиво и внутри него полыхает настоящий пожар. Поэтому Мимори не смог ничего сказать.
А Сю, до сих пор не произнесший ни слова, чуть слышно проговорил:
— Похоже, тем вечером на месте происшествия случайно оказался Кэнъити со своей подругой. Их заметила Куки-сан, но вы, профессор, попросили ее никому об этом не сообщать. Не оттого ли, что испугались разоблачения? Дойди дело до полицейского разбирательства, появление этой парочки могло бы вызвать вопросы… а там вышли бы и на ваше самодеятельное представление.
Услышав вопрос Сю, заданный тихим, спокойным тоном, Ханэхито тяжело вздохнул.
— Позже Кэнъити мне позвонил. Сказал, что приходил еще раз поговорить о земле… но увидел, как бабушка вместе с креслом-коляской летит со склона. Страшно перепугался. Более того, когда мама упала, она, оказывается, не сразу потеряла сознание. Даже прикрикнула на подскочившего к ней Кэнъити, чтобы тот не мешался и немедля возвращался домой.
— …
Похоже, Ханэхито, бесцветным голосом излагавший события той ночи, не собирался скрывать какие-либо детали «самодеятельного представления».
— Она заверила внука, что он получит все, чего ни пожелает. Но теперь должен исчезнуть и держать язык за зубами.
— Все, чего ни пожелает…
— Мамина накопительная страховка жизни составляла пятьдесят миллионов. Даже если бы мы успешно потратили тридцать миллионов на аукционе, осталось бы еще двадцать. Судя по всему, она… в полуобморочном состоянии втолковывала Кэнъити…
Внезапно Ханэхито разразился хриплым злым смехом. И с криком «Какая же несусветная глупость!» смахнул с витрины сначала черновики Арольдо, а затем записную книжку отца. Книжка и листы бумаги с сухим шелестом посыпались на пол.
— Исследования Вакаумэ Тацуо? Да ведь все, что он делал, — это штудировал попадавшиеся ему книги и журналы, просматривал каталоги выставок и повторял шаги предшественников! Ничего более! Но мать все равно… она молилась на его неопубликованные работы!.. И без конца твердила, что когда-нибудь обязательно откроет миру его труды.
Мимори вспомнил Фуко-сан и то, с каким безразличием она отзывалась об успехах сына. Что, если, вопреки всем вашим стараниям, человек, чье внимание для вас дороже всего на свете, упорно вас не замечает? И все же лицо Ханэхито, даже искаженное внутренними переживаниями, всегда сохраняло добродушие.
— Я решил: таково желание моей матери… и сделал, как она велела, — я столкнул кресло. Мне почудилось, что в тот момент, когда я его толкал, она улыбалась. Конечно, она спасала музей ценой собственной жизни и отправлялась навстречу мужу. Чувства тех, кого она покидала, ее уже не волновали.
Однако в итоге Вакаумэ сделали ставку даже не в три миллиона, а лишь в половину приготовленной изначально суммы.
— Сейчас мне кажется, будто на самом деле я ждал, что она меня остановит. Скажет: «Как бы я ни хотела сохранить музей, все же бросаться со склона…» Но она не сказала мне: «Стой». Она заставила меня, родного сына, собственной рукой столкнуть ее кресло.
При этих словах губы Ханэхито задрожали, и он отвернулся.
— Даже когда кресло с грохотом рухнуло на дорогу, я все еще не мог сдвинуться с места. Вдребезги. Врассыпную, порознь. Вот о чем я думал. О нашей семье… Мы в упор не видели друг друга. И пришли к закономерному результату. Я испытывал не страх, а, скорее, опустошенность. И решил, что если мама умрет, то в случае победы на аукционе — что бы нам ни продали, хоть рукопись Леонардо, хоть записи Арольдо — сожгу бумаги вместе с музеем. А потом отдам кому-нибудь все эти миллионы и постараюсь навсегда исчезнуть…