— Впёрлись в выступ! — закричал Мурадян, уже силясь дотянуться до рычагов управления своего пульта. Его голос сорвался. — Справа по борту! Не по курсу! Он… он как клык! Гидролокатор его не увидел! Порода какая-то аномально плотная!
Лодку, зацепившуюся кормой, начало разворачивать в тесном проходе. Раздался ещё один жуткий скрежет, и один из кормовых винтов встал — заклинило или срезало вал. Система стабилизации завыла тревогой. Попытка дать ход вперед только усугубила положение — лодка еще сильнее впивалась в скальный "клык". Подъём был невозможен — над ними висело как минимум пятьдесят метров монолитного известняка. Пульсирующая красная лампочка "ПРОБОИНА" зажглась на пульте Калугина. В отсеке запахло гарью и сыростью затопления.
— Тягу на реверс! Полную! — скомандовал Калугин, хрипя. Его руки летали по переключателям. — Мурадян, дуй в балласт! Создай отрицательную плавучесть! Оторвем корму! Пес, связь с базой! Срочно!
Пес, вытирая кровь со лба, впился пальцами в клавиши передатчика. Эфир ревел. Тот самый ритмичный гул, который он слышал, теперь заполнил все частоты, заглушая любые попытки связи. Это был не просто шум — это была звуковая стена.
— Сигнал… не пробить! — закричал он, отчаянно крутя ручку настройки. — Сплошной радиошум! Эта… эта резонансная хрень! Она глушит всё!
На поверхности. Время: + 2 минуты после удара.
На посту связи инженер вскочил с места, как ужаленный. Его лицо побелело под каплями дождя, стекавшими с козырька будки.
— Пропал сигнал! — его голос дрожал. — Нет данных! Ни по акустике, ни по кабелю связи! Всё… всё молчит! Только фон, дикий фон!
Соколов медленно повернулся от воды. Его лицо, всегда жесткое, сейчас стало каменным. Ни тени паники. Только ледяная ясность и тяжесть ответственности, сдавившая грудь.
— Засели, — констатировал он ровным, страшным в своей бесстрастности голосом. — Бей тревогу по всем постам. Готовь шлюзовую группу и водолазов. Включай аварийный локатор. Жди.
— Товарищ контр-адмирал! — в голосе инженера звучал ужас. — Они… они могут задохнуться! Если повреждены системы… Если течь…
— Нет, — тихо, но так, что слово прозвучало как приговор, сказал Соколов. Он снова посмотрел на воду, будто пытаясь увидеть сквозь толщу то, что происходило там, внизу. — Если Калугин жив… он всплывёт. Он знает, как выживать. А если нет… — Соколов медленно обернулся, и его взгляд, холодный и неумолимый, впился в инженера. — …то это будет последний проект на вашей совести, товарищ инженер. И на моей. Готовьте группы. Ждем. И молитесь, если умеете.
Часы на стене поста связи отсчитывали секунды, превращавшиеся в мучительные минуты, а затем и часы. На базе закипела лихорадочная деятельность: спускались на воду катера, готовились водолазные скафандры, включались мощные прожекторы, пробивавшие мрак и дождь. Но поверхность воды оставалась непроницаемой, мертвой. Ни пузырей, ни обломков, ни сигнала. Только ветер выл, и дождь стучал по железу, как будто отбивая саван по "Горьковской-741 Модернизированной".
Соколов стоял неподвижно, как статуя, глядя в черную воду. Внутри него бушевал ад: страх, гнев, отчаяние и жгучее, почти физическое ощущение приближающейся гибели — и проекта, и его собственной.
Прошло восемь часов адского ожидания. Водолазные группы, работавшие в кромешной тьме и холоде на пределе возможностей, ничего не нашли в районе маршрута "Альфа-1". Отчаяние начинало сковывать всех. И тогда, когда надежда почти угасла, на периферии зоны поиска, в трех километрах от основного хода, в заброшенной, полуразрушенной аварийной шахте, которую даже не нанесли на основные карты, вода вдруг забурлила. Сначала робко, потом все сильнее. И из черной пасти шахты, измазанная густой глиной, покрытая известковой пылью и ржавчиной, как чудовищный раненый зверь, выползла на поверхность Г-741М.
Её корпус был изуродован глубокими царапинами и одной страшной вмятиной по правому борту. Винты погнуты. Ни лучика света. Но она была на плаву.
Когда аварийный люк с трудом отдраили, оттуда вынесли Пса. Он был без сознания, лицо в крови. За ним, согнувшись и с трудом дыша, выбрался Мурадян. Лицо его было серым от боли, он прижимал руку к боку — позже выяснится, трещина в двух рёбрах.
Последним вышел Калугин. Его лицо тоже было разбито — видимо, при ударе. Кровь запеклась на щеке и подбородке. Одежда промокла и вымазалась в грязи. Но в его глазах горел нечеловеческий огонь. Он шагнул на хлипкий понтон, едва не свалился, но удержался. В руке он сжимал нечто, похожее на кусок обшивки пилотского пульта.
Не глядя на бросившихся к нему медиков и техников, он прошел сквозь толпу, поднялся по трапу к ожидавшему Соколову. Тот стоял, не двигаясь, сжав кулаки за спиной. В его глазах читалось столько, что слова были бы лишними: облегчение, ярость, вопрос.
Калугин остановился перед ним. Взгляды их скрестились. Затем капитан с грохотом бросил на мокрый стол в крытой части причала тот самый кусок металла. На нем, нацарапанные ножом или обломком, виднелись кривые, но четкие линии, стрелки, цифры глубин.
— Вот, — хрипло произнес Калугин. Его голос звучал как скрежет камня по металлу. — Вот вам новый маршрут. Не по плану. Тот ход… он уходит дальше. Туда, откуда шел этот… гул. Куда именно — не знаю. Но это не просто канал, товарищ контр-адмирал. Это… — он сделал паузу, глядя куда-то в пространство, будто снова видя тот ужас и чудо под землей, — …это сеть.
Глава 3. Объект «Краснопавловка»
Юг Харьковской области. Весна 1952 года.
Степь просыпалась от зимнего оцепенения. Над бескрайними просторами, где волнами колыхала прошлогодняя бурая трава, уже веяло теплом, смешанным с запахом влажной земли и первой зелени. Небо, огромное и бездонное, было чистым, лишь далеко на горизонте клубились белые башни кучевых облаков. Ветер гулял свободно, срывая пыль с просёлочных дорог и раскачивая редкие кусты терна.
Посёлок Краснопавловка, затерянный среди этих бескрайних просторов, жил размеренной, неторопливой жизнью глубокой советской провинции. Пыльные улицы, глиняные хаты под соломенными или шиферными крышами, саманные заборы, покосившиеся от времени. Редкий гул трактора, запрягаемые в телеги лошади да крики чаек над гладью местного, недавно созданного водохранилища — вот и весь пейзаж. Мирно. Сонно. Почти идиллически.
Лишь один объект выбивался из этой картины патриархального уюта. На самом краю посёлка, там, где степь уже почти брала верх, выросло нечто чужеродное: комплекс зданий из серого бетона, окружённый высоким, глухим забором с колючей проволокой по верху. На воротах — строгая табличка: «Станция Водоснабжения № 14. Проход запрещён. Зона санитарной охраны».
Для местных это была просто «база». О ней ходили шепотом самые невероятные слухи. Старики клялись, что ночью оттуда доносится гул, «як у чорта в печi». Молодежь фантазировала про атомную станцию для секретных ракет или подземный склад химического оружия. Самые отчаянные робко намекали на бункер для партийной элиты на случай войны.
Но никто, абсолютно никто не знал правды. Даже водовозы на пятитонных бортовых «ЗИСах», что раз в неделю приезжали «забрать техническую воду», а на самом деле привозили замаскированные под бочки грузы, возвращались молчаливые и бледные. На расспросы лишь отводили глаза и бормотали: «Там… не наше дело. И не ваше».
Правда была фантастичнее любых слухов. Это был Объект № 12 по сверхсекретному «Проекту 741». Не просто испытательный полигон, как на Волге, а первая полноценная, глубоко замаскированная база для запуска, обслуживания и базирования подземных лодок нового поколения — серии «К». Сердце формирующейся сети. Линия стартовала здесь, в Краснопавловке, где геологи ещё довоенной экспедиции НКВД, а позже — МГБ, обнаружили уникальный карстовый ход — древнюю, заполненную водой трещину в гранитном основании Донецкого кряжа. Его укрепили бетонными тюбингами, создав искусственный тоннель-канал.
Отсюда сеть расходилась, как щупальца спрута: на север — к Полтаве и Днепру; на восток — вглубь Донбасса; на юг — по слухам, бродившим среди геологов-заключенных, к азовским солончакам. И самое главное, самое ценное — ответвление на северо-запад, в сторону… Москвы. Путь длиной в сотни километров под землей.
Инженерный зал Объекта № 12. Глубина 64 метра.
Гул здесь был иным, нежели на волжской базе. Не воем ветра и шумом открытой воды, а низким, мощным, всепроникающим гудением гигантских насосов, качающих воду в систему охлаждения и шлюзов. Воздух был тяжелым, насыщенным запахом машинного масла, озона, бетонной пыли и вечной сырости подземелья. Яркий, режущий свет прожекторов выхватывал из полумрака бетонные своды, стальные балки, паутину трубопроводов и кабелей. В центре зала, как жерло гигантского орудия, зиял круглый шлюз, заполненный черной, маслянистой водой. Над ним, закрепленная мощными захватами, висела лодка.
К-03. Семнадцать метров в длину, она была уже не угловатым прототипом, а обтекаемым, хищным стальным скатом. Ее корпус, покрытый матово-черным составом, поглощающим звук и свет, казался живым в мерцании ламп.
Капитан 1-го ранга Виктор Калугин, опираясь на перила смотровой площадки, изучал корабль перед рейсом. Его лицо, обветренное и жесткое, хранило следы шрама от той аварии на Волге — тонкая белая линия пересекала левую скулу. В глазах, привыкших к темноте, читалась сосредоточенная усталость командира, который слишком много видел под землей. Рядом с ним, в белом халате поверх комбинезона, стоял старший механик базы.
— Давление в магистралях стабильное, товарищ капитан, — докладывал механик, сверяясь с приборной панелью на стене. Голос его гулко отражался от бетона. — Температура забортной воды в шлюзе: девять градусов. Уровень азота в дыхательных смесях камер — в пределах нормы. Аппаратура связи и навигации под закачкой инертным газом. Герметичность — стопроцентная.