Таня не могла понять этого, как ни пыталась. И ей всё думалось, что мало кто на свете понимает эти противоречия сложной личности Японца. Может, и он сам не понимает.
Она вспоминала их первую встречу, то чувство подавленности и отчаяния, с которыми она шла в кафе «Фанкони», давая себе отчет, что возврата к прошлой жизни не будет уже никогда. Но Японец оказался совсем не таким каким она себе представляла. И Таню даже увлекло невероятное путешествие в дебри криминального мира, который теперь навсегда оставался в прошлом, как самая красивая и самая печальная из всех одесских легенд.
Таня задумалась о том, что знает о войне. Даже те, кто ничего не смыслит в политике, понимали, что обстановка в Одессе — очень тяжелая. Власть большевиков висела буквально на волоске. Только путем очень жестких мер по законам военного времени им удавалось сохранять контроль над городом, силой подавляя любые вспышки недовольства, теракты и диверсии. Люди Японца были острием того оружия, которое большевики выковали. Именно Мишка своей железной рукой сдерживал обстановку в Одессе — ему до сих пор подчинялись все воры и бандиты. Он подавлял вспышки восстаний и попытки еврейских погромов. И Таня не могла не задуматься о том, что будет, когда Японец уйдет.
Зачем большевики отправляют его на фронт за пределы Одессы, отпуская на самотек обстановку в городе? Это было очень сложно для понимания. Ведь недовольство жителей города вырастет, а большевики не смогут контролировать их так, как это делал Японец — у них нет ни авторитета, ни прав.
А поводы для недовольства одесситов были самые серьезные. Голод и нехватка медикаментов, полный спад экономики и производства, отсутствие зарплаты и рабочих мест, эпидемии болезней, о которых в прежние времена никогда и не слышали, холод в полуразрушенных домах... Даже электричеством Одеса не смогла себя обеспечить полностью. Свет горит максимум час в сутки, даже трамваи не ходят. По ночам жители города сидят в домах в темноте и впотьмах ходят по улицам, дрожа от постоянных выстрелов, которые раздаются во всех районах, потому что большевики пытаются удержать власть и буквально со всеми ведут войну...
До одесситов доходила лишь редкая информация — редко из газет, а чаще от соседей или от стоящих в очередях и надежных.
С самого прихода к власти большевики постоянными реквизициями скота и продуктов восстановили против себя крестьян. Те воспринимали это как самые настоящие грабежи — ведь большевики забирали всё не только у зажиточных фермеров, но и у беднейших крестьян, в убогих дворах которых оставались лишь 2—3 курицы или же одна тощая корова.
Были организованы так называемые продовольственные отряды, которые направлялись в село, чтобы насильно отбирать у крестьян живность, продукты и урожай. Под угрозой голодной смерти селяне хватались за дубины и вилы и физически уничтожали такие продовольственные отряды, в буквальном смысле слова защищая жизнь своих семей.
Постепенно село стало зоной постоянной войны — ни в одном из них большевики не могли чувствовать себя спокойно. Но и крестьяне не могли спокойно жить, если в село входили большевики. Для того, чтобы выдержать эту изматывающую войну, требовались силы. Сил, в смысле людей, у большевиков не было. Они добивались перевеса в свою пользу путем откровенного военного террора, расстреливая крестьян за одну курицу или мешок пшеницы.
На этом фоне процветали постоянно появляющиеся военные отряды, поднявшиеся против большевиков. В Одесской области восстали немецкие колонисты, появлялись отряды атаманов Заболотного, Казакова, Живодера. Весомую силу набрали отряды крестьянского атамана Махно, под знамена которого вступило очень много крестьян.
С севера на Одессу наступали мощные петлюровские части. Их наступление было таким удачным, что петлюровцы дошли до Вапнярки и осели там. С востока на Одессу двигались белогвардейцы — части Добровольческой армии, в авангарде которой выступали казачьи полки. Они взяли Херсон, серьезно прорвав этим линию фронта и отбросив назад отряды большевиков. По дороге части красной большевистской пехоты попали в засаду и были уничтожены, что позволило белогвардейцам продвинуться вглубь на несколько километров.
Но самым опасным участком фронта считались все-таки подступы к Вапнярке, уже занятые Петлюрой. Оставив там часть, удерживающую форпост, Петлюра пошел дальше, намереваясь продвигаться к Одессе. Его отряды были хорошо обучены и вооружены. По дороге они усиливались восставшими крестьянами. В отличие от большевиков, Петлюра не отбирал у них продовольствие и пользовался у крестьян очень большой популярностью.
Поэтому части Красной армии, которые дислоцировались по ходу движения наступающих петлюровских частей, потерпели сокрушительное поражение и были разбиты наголову. Петлюра продвигался настолько удачно и быстро, что большевики заволновались уже в самой Одессе, не зная, смогут ли удержать город.
Именно тогда и было решено задействовать воинов Мишки Япончика. В середине июля 1919 года Совет обороны Одесского военного округа принял решение направить его полк на петлюровский фронт, в дополнение к 45-й Стрелковой дивизии Якира и коннице Котовского. Полк Японца должен был прибыть на станцию Рудница возле Тульчина, где находился штаб 45-й дивизии Якира и конницы Григория Котовского. С этого места планировалось сдерживать петлюровские войска, не допуская их продвижения к Одессе. Приказ был подписан 19 июля, и Японец незамедлительно должен был отправиться вместе со всеми своими людьми к месту назначения.
Но король Одессы не был бы королем, если б просто так, незаметно и тихо, без помпы отправился на фронт. Мишка Япончик решил устроить прощальный парад так, чтобы об этом еще долго рассказывали.
С самого утра 20 июля, в воскресенье, жители города занимали места на центральных улицах, зная, что именно по ним в полном парадном облачении пройдет полк Японца. Весть об этом люди Мишки разнесли по всему городу, и не было двора, куда не попало бы это известие.
Уже в 8 утра на Дерибасовской яблоку негде было упасть. Люди стояли плотной стеной — настоящие одесситы никак не могли пропустить такое зрелище. В отличие от всех остальных властей, входящих в город или выходящих из него, пестрое бандитское воинство Мишки Япончика вызывало неподдельный живой интерес — может быть, потому, что полк состоял исключительно из местных. И горожане с самого утра толпились на улицах, не обращая никакого внимания на привычную южную жару.
Вместе с Цилей Таня стояла в самом начале Дерибасовской. Ее зажали со всех сторон — с одной была Циля, в возбуждении вертящая головой направо и налево, с другой — толстый лысый мужик, от которого невыносимо разило пóтом. Таня с ужасом спрашивала себя, сколько еще сможет все это выдержать. Ида отказалась идти, оставшись с ребенком. Она прямо заявила, что с детьми в такой толпе делать нечего, и была абсолютно права.
Но так считали не все, и детские мордашки высовывались со всех сторон — кто прошмыгнул между взрослыми, а кто с интересом глазел на невиданное зрелище на руках у матери или на плечах у отца. Все от мала до велика понимали: в этот день произойдет нечто очень важное, то, о чем потом станут рассказывать долго-долго, и не хотели упустить такой момент.
Все волновались, сплетничали, громко комментировали происходящее. И вот наконец в самом начале Дерибасовской раздалось громогласное: «Идут!.. Идут!..»
Полк Японца был выстроен парадным строем. Люди в толпе вытягивали шеи, поднимались на цыпочки, не обращая никакого внимания на ругань и тычки тех, кто стоял сзади, пытаясь разглядеть все как можно подробней. Грохнули барабаны, звонко ударили медные тарелки, над толпой разлились в воздухе знакомые задорные одесские песни. Так началось парадное шествие полка.
Вот как описывали потом свидетели то, что довелось им увидеть.
Впереди шли два еврейских оркестра с Молдаванки. Люди Япончика специально собирали музыкантов по всему городу. Здесь были трубачи, флейтисты, скрипачи из Оперного театра и нищие скрипачи, побиравшиеся по дворам, убогие шарманщики, крутившие одну и ту же мелодию из расстроенного, старого ящика, с вечно плешивой, тощей обезьянкой на плече, гармонисты из пивнушек Сахалинчика и Слободки, кладбищенские умельцы, зарабатывающие жалобными мелодиями на похоронах: — все они шли рядом, играя военные походные марши и знаменитые песни Молдаванки на одесском языке, без которых была немыслима одесская криминальная жизнь. Одетые в новые вещи, специально выданные им людьми Японца, чисто отмытые в бане и трезвые все до одного, эти музыканты, неповторимое сердце Одессы, выглядели виртуозами из самого настоящего профессионального оркестра, выступая с такой гордостью, словно дебютировали на самой знаменитой мировой сцене.
Звуки знакомых мелодий приводили толпу в восторг. Музыкантам хлопали, подпевали, люди танцевали на месте, и музыка разливалась в воздухе самыми неповторимыми оттенками различных эмоций. И всё это было похоже на что угодно, но только не на поход на войну.
Позади большого оркестра на белом жеребце ехал сам Мишка Япончик, в кожаной фуражке, как у Котовского, в офицерском френче и красных галифе. По бокам, на вороных, следовали его адъютанты, также одетые в парадную офицерскую форму. По правую руку ехал Мейер Зайдер — самый близкий и верный друг. Следом за ними несли огромное знамя полка из тяжелого малинового бархата. Полотнище развернули во всю длину, и несли его сразу шесть человек. На знамени было золотом вышито полное название полка, а также слова: «Непобедимый революционный Одесский железный полк Михаила Японца. Смерть буржуазии!»
За знаменем следовали солдаты полка, пехота — две тысячи одесских бандитов. Все они были вооружены винтовками и маузерами. Их яркое, пестрое обмундирование ничем не напоминало военную форму и просто радовало глаз. Пехотинцы знаменитого полка были одеты в белые брюки навыпуск, матросские тельняшки, малиновые, алые косоворотки, лакированные штиблеты, зеленые чесучовые пиджаки. Головные уборы также были самые разные: лакированные цилиндры, соломенные канотье, фетровые шляпы (некоторые даже с цветком), пестрые платки, завязанные по-пиратски, фет