мой друг живет.
Не могу послать, не могу послать
я цветка к нему,
а пошлю поклон, пошлю поклон
с гребельщиками.
И еще было написано:
Утром нянюшка мне сказала:
— Незачем скрываться от старой —
ты весь день по цветам гадаешь,
не отличаешь айвы от яблок,
не шьешь, не вышиваешь,
нежно голубя пестрого целуешь
и ночью шепчешь: «Панкратий».
И еще было написано:
Что мне выбрать, милые подруги:
Признаться ли еще раз жестокому другу?
или броситься в быструю речку?
равно трудные обе дороги,
но первый путь труднее —
так придется краснеть и запинаться.
И еще было написано:
Утром солнце румяное встанет,
ты пойдешь на свои занятья,
встречные тебя увидят,
подумают: «Гордый Панкратий», —
а бледной Филлиды уже не будет!
Ты будешь гулять по аллеям,
с друзьями читать Филона,
бросать диск и бегать вперегонки —
все скажут: «Прекрасный Панкратий», —
а бледной Филлиды уже не будет!
Ты вернешься в свой дом прохладный,
возьмешь душистую ванну,
с мальчиком в мяч поиграешь
и уснешь до утра спокойно,
думая: «Счастливый Панкратий», —
а бледной Филлиды уже не будет!
И еще было написано много, так что до вечера прочитала девушка, вздыхая и плача над своими собственными словами.
Теперь Панкратий не играл с мальчиком в мяч, не читал, не обедал, а ходил по небольшому внутреннему саду вдоль грядки левкоев, имея вид озабоченного тревогами человека. Тотчас после приветствия он начал: «Умершая девушка тревожит меня; я ее вижу во сне, и она меня манит куда-то, улыбаясь бледным лицом».
Старик, зная Филлиду в живых, заметил:
— Есть обманчивые сны, господин, пусть они не тревожат тебя.
— Они не могут меня не тревожить; может быть, все-таки я — невинная причина ее гибели.
— Считай ее живою, если это вернет твой покой.
— Но она же умерла?
— Мертво то, что мы считаем мертвым, и считаемое нами живым — живет.
— Ты, кажется, подходишь к тому, о чем я хотел говорить с тобою. Обещай мне полную тайну.
— Ты ее имеешь.
— Не знаешь ли ты заклинателя, который бы вызвал мне тень Филлиды?
— Как тень Филлиды? — Ну да, тень умершей Филлиды. Разве это тебе кажется странным?
Нектанеб, овладев собою, ответил: «Нет, это мне не кажется странным, и я даже знаю нужного тебе человека, только веришь ли ты сам в силу магии?»
— Зачем же бы я тогда и спрашивал тебя? и при чем тут моя вера?
— Он живет недалеко от меня, и я могу условиться, когда нам устроить свиданье.
— Прошу тебя. Ты мне много помог словами: мертво то, что мы считаем таковым, и наоборот.
— Полно, господин, это пустые слова, не думая брошенные таким старым неученым рыбаком, как я.
— Ты сам не знаешь всего значения этих слов. Филлида для меня как живая. Устрой скорее, что ты знаешь!
Юноша дал рыбаку денег, и старик, идя долгою дорогою на хутор, был занят многими и различными мыслями, приведшими потом к одной более ясной и благоприятной, так что неспавшая и отворившая сама ему калитку Филлида увидела его улыбающимся и как бы несущим вести счастья.
План Нектанеба был встречен удивленными восклицаниями девушки.
— Ты думаешь? возможно ли это? это не будет святотатством? Подумай: магические заклятия имеют силу вызывать душу умерших — как же я, живая, буду обманывать того, кого люблю? не накажет ли меня собачьеголовая богиня?
— Мы не делаем оскорбления обрядам; ты не мертвая и не была такою; мы воспользуемся внешностью заклятий, чтобы успокоить мятущийся дух Панкратия.
— Он полюбил меня теперь и хочет видеть?
— Да.
— Мертвую! мертвую!
— А ты будешь живая.
— На меня наденут погребальные одежды, венчик усопшей! я буду говорить через дым от серы, который сделает мертвенным мой образ!
— Я не знаю, в каком виде придется тебе представлять духа. Если ты не желаешь, можно этого избегнуть.
— Как?
— Отказаться от вызывания.
— Не видеть его! нет, нет.
— Можно сказать, что заклинатель находит лунную четверть неблагоприятной.
— А потом? — Потом Панкратий сам успокоится и забудет.
— Успокоится, говоришь? Когда приедет Парразий, чтобы уславливаться и учить меня, что делать?
— Когда хочешь: завтра, послезавтра.
— Сегодня. Хорошо?
Оставшись одна, Филлида долго сидела недвижно, потом сорвала цветок и, получив «да» на свой постоянный вопрос, улыбнулась было, но тотчас опять побледнела, прошептав: «Не живой досталось тебе счастье любви, горькая Филлида!» Но утреннее солнце, но пение кузнечиков в росе, но тихая река, но краткий список прожитых годов, но мечты о любящем теперь Панкратий снова быстро вернули смех на алые губы веселой и верной Филлиды.
Когда в ответ на магические формулы тихо зазвучала арфа и неясная тень показалась на занавеске, Панкратий не узнал Филлиды; ее глаза были закрыты, щеки бледны, губы сжаты, сложенные на груди руки в повязках давали особенное сходство с покойницей. Когда, открыв глаза и подняв слабо связанные руки, она остановилась, Панкратий, спросив позволения у заклинателя, обратился к ней, став на колени, так:
— Ты ли тень Филлиды?
— Я — сама Филлида, — раздалось в ответ.
— Прощаешь ли ты меня?
— Мы все водимся судьбою; ты не мог иначе поступать, как ты поступал.
— Ты охотно вернулась на землю?
— Я не могла не повиноваться заклятиям.
— Ты любишь меня?
— Я любила тебя.
— Ты видишь теперь мою любовь; я решился на страшное, может быть, преступное дело, вызывая тебя. Веришь ли ты мне, что я люблю тебя?
— Мертвую?
— Да. Можешь ли ты приблизиться ко мне? дать мне руку? отвечать на мои поцелуи? Я согрею тебя и заставлю биться вновь твое сердце.
— Я могу подойти к тебе, дать руку, отвечать на твои поцелуи. Я пришла к тебе для этого.
Она сделала шаг к нему, бросившемуся навстречу; он не замечал, как ее руки были теплее его собственных, как билось ее сердце на почти замершем его сердце, как блестящи были глаза, смотрящие в его меркнувшие взоры. Филлида, отстранив его, сказала: «Я ревную тебя».
— К кому? — прошептал он, томясь.
— К живой Филлиде. Ее любил ты, терпишь меня.
— Ах, я не знаю, не спрашивай, одна ты, одна ты, тебя люблю!
Ничего не говорила больше Филлида, не отвечая на поцелуи и отстраняясь; наконец, когда он в отчаяньи бросился на пол, плача как мальчик и говоря: «Ты не любишь меня», Филлида медленно произнесла: «Ты сам не знаешь еще, что я сделала», и, подошед к нему, крепко обняла и стала сама страстно и сладко целовать его в губы. Сам усиливая нежность, он не заметил, как слабела девушка, и вдруг воскликнув: «Филлида, что с тобой?» он выпустил ее из объятий, и она бесшумно упала к его ногам. Его не удивило, что руки ее были холодны, что сердце ее не билось, но молчанье, вдруг воцарившееся в покое, поразило его необъяснимым страхом. Он громко вскричал, и вошедшие рабы и заклинатель при свете факелов увидели девушку мертвою в погребальных спутанных одеждах и отброшенные повязки и венчик из тонких золотых листочков. Панкратий снова громко воскликнул, видя безжизненной только что отвечавшую на его ласки, и, пятясь к двери, в ужасе шептал: «Смотрите: трехнедельное тление на ее челе! о! о!» Подошедший заклинатель сказал: «Срок, данный магией, прошел, и снова смерть овладела на время возвращенной к жизни», — и дал знак рабам вынести труп бледной Филлиды, дочери Палемона.
Подвиги великого Александра
Валерию Брюсову
Валы стремят свой яростный прибой,
А скалы всё стоят неколебимо,
Летит орел, прицелов жалких мимо, —
Едва ли кто ему прикажет: «Стой!»
Разящий меч готов на грозный бой,
И зов трубы звучит неутомимо.
Ютясь в тени, шипит непримиримо
Бессильный хор врагов, презрен тобой.
Ретивый конь взрывает прах копытом.
Юродствуй, раб, позоря Букефала!
Следи, казнясь, за подвигом открытым!
О лёт царя, как яро прозвучала
В годах, веках труба немолчной славы!
У ног враги, безгласны и безглавы.
Книга первая
§ 7. Вступление.
Некоторых к прославлению подвижет добродетель излюбленных ими героев, других — славные воинские подвиги, третьих — мудрость, четвертых, наконец, — чудесные события и знамения, но, перебрав все имена прошлых и более близких к нам веков, никого не найти, где бы все эти достоинства так удивительно сочетались, кроме Великого Александра. Я сознаю всю трудность писать об этом после ряда имен, начиная от приснопамятного Каллисфена, Юлия Валерия, Викентия из Бовэ, Гуалтерия де Кастильоне, вплоть до немца Лампрехта, Александра Парижского, Петра де С. Клу, Рудольфа Эмского, превосходного Ульриха фон Ешинбаха и непревзойденного Фирдуси; но желание мое не столько возобновить в памяти людей немеркнувшую славу Македонца, сколько облегчить преисполненную восторгом душу, заставляет меня действовать как богомольцы, которые, шепча слова молитв, не вспоминают, какими великими святыми сложены эти песнопения.
§2. О царе Нектанебе в Египте.
В древнем Египте был царь Нектанеб, кроме царской крови отличавшийся мудростью и большими знаниями в магии и звездочетстве. Его войска всегда одерживали победу, но никто не знал, что во время битвы царь волшбой предопределял исход сражений; затворившись в тайный покой, он облекался в жреческие одежды, брал жезл и делал из воска изображения людей, если битва была на суше, или лодок с воинами, пустив которые в медный таз с водою, он ловко топил под заклинанья, сухопутных же пронзал тонкою иглою. И производимое над бездушным и мягким воском чудесным образом о