потому что тебе не следует слишком грустить – и я чувствую себя лучше когда тебе хорошо —
прощая, забывая все это печальное безрассудство когда ей ничего больше не хочется: «Я не хочу идти никуда пить и напиваться со всякими твоими друзьями и продолжать ходить к Данте и видеть всех этих Жюльенов и всех остальных снова, я хочу чтобы мы остались тихо дома, послушали станцию КПФА и почитали или что-нибудь еще, или сходили в кино, бэби мне нравится в кино, на Маркет-стрит, мне правда нравятся фильмы». – «Но я терпеть не могу кино, жизнь интереснее!» (опять облом) – в ее милом письме дальше:
Я полна странных чувств, переживая и перекраивая многое из старого
– когда ей было 14 или 13 может быть она прогуливала школу в Окленде и садилась на паром ехала на Маркет-стрит и проводила весь день в одной киношке, бродя ловя глюки фантазий, заглядывая во все глаза, маленькая негритянская девочка что скитается по шаркающей беспокойной улице алкашей, громил, сэмов, фараонов, шнырантов, безумная каша толпа оглядывает заглядывает везде сексуально озабоченная толпа и все это под серым дождиком прогульных дней – бедная Марду – «У меня бывали сексуальные фантазии страннейшего сорта, не половые акты с людьми а странные ситуации на которые я тратила целые часы чтобы понять что к чему пока гуляла, и мои оргазмы те немногие что у меня бывали наступали, потому что я никогда не мастурбировала и даже не знала как, когда мне снилось что мой отец или кто-то бросает меня, убегает от меня, я просыпалась с такой потешной конвульсией и во мне было влажно, в бедрах у меня, и на Маркет-стрит так же но по-другому и тревожные сны сплетенные из того что я видела в кино». – А я думал О сероэкранный гангстер коктейльный дождливдень ревущий выстрел спектральное бессмертие киношка-развлекаловка груда шин черная-в-тумане Дикамерика но это сумасшедший мир! – «Милая – (вслух) – вот бы мне увидеть как ты гуляешь по Маркету вот так вот – спорим я и ВИДЕЛ тебя – спорим видел – тебе было тринадцать а мне двадцать два – 1944-й, ага спорим я тебя видел, я был моряком, я там всегда бывал, я знал все банды по всем барам…» Значит в ее письме говорится:
переживая и перекраивая многое из старого
вероятно переживая те дни и фантазии, и более ранние более грубые ужасы дома в Окленде где ее тетка истерически била ее или истерически пыталась а ее сестры (хоть и время от времени нежность к младшей сестренке типа обязательных поцелуйчиков перед сном и писанием друг у друга пальцами на спинах) третировали ее, и она бродя по улицам допоздна, глубоко в угрюмыслях и мужчины пытались ее заполучить, темные мужчины из темных дверных проемов цветных кварталов – вот значит продолжая,
и чувствуя холод и успокоение даже посреди моих дурных предчувствий и страхов – которые ясные ночи утишают и обостряют и делают реальными – ощутимыми и тогда с ними легче справиться
– сказано в самом деле со славным таким ритмом к тому же, так что я помню как восхищался ее мозгами даже тогда – но в то же время мрачнея дома за своим столом благосостояния и думая: «Но справляться этим психоаналитическим справлянием, она говорит как и все они, городской декадентский интеллектуальный тупиковый в причине и следствии анализ и решение так называемых проблем вместо великой РАДОСТИ бытия и воли и бесстрашия – разрыв вот их восторг вот в чем ее беда, она совсем как Адам, как Жюльен, как все они, боятся безумия, страх безумия преследует ее – Чур Меня Чур ей-Богу» —
Но к чему я пишу все это тебе. Но все чувства реальны и ты вероятно различаешь или чувствуешь тоже то что я говорю и почему мне необходимо написать это —
– сантимент тайны и очарования – но, как я часто ей говорил, маловато деталей, детали суть жизнь всего этого, я настаиваю, скажи все что у тебя на уме, не таи ничего, не анализируй или чего-то там еще вот как у тебя катит, высказывай: «Вот (я теперь говорю читая письмо) типичный пример – но ничего, она всего лишь девчонка – хм» —
Мой образ тебя сейчас странен
– Я вижу ветвь этого утверждения, она покачивается на дереве —
Мне сейчас далеко от тебя и ты это можешь почувствовать тоже а потому я вижу тебя теплым и дружелюбным
и затем вставляет, помельче,
(и любящим)
чтобы устранить мою подавленность вероятно при виде в письме от любимой одного лишь слова «дружелюбный» – но вся эта сложная фраза далее усложняется тем фактом что она представлена в первоначально написанной форме под отметками и добавлениями переписывания, что мне не так интересно, естественно – переписанное будучи
Мне сейчас далеко от тебя и ты это можешь почувствовать тоже а потому я вижу тебя теплым и дружелюбным (и любящим)
– и из-за тревог которые мы испытываем но о которых никогда на самом деле не говорим, и похожих к тому же —
кусок нашей переписки от которого я вдруг каким-то величием ее пера жалею себя, видя себя как и ее потерянным в страдающем невежественном море человеческой жизни чувствуя даль от нее кому следует быть ближе всех и не зная (нет не на этом свете) почему отдаленность вместо и есть это чувство, мы оба сплетены и потеряны в нем, как в море под водой —
Я собираюсь спать чтоб видеть сны, чтобы проснуться
– намеки на наши записи снов или рассказы снов когда просыпаешься, все в самом деле странные сны и (будущее покажет) дальнейшая наша мозговая связь, с телепатией образов совместно закрытыми глазами, где это будет показано, все мысли встречаются в хрустальной жирандоли вечности – Джим – все же мне к тому же нравится ритм чтоб видеть сны, чтобы проснуться, и льщу себе у меня в любом случае ритмичная девчонка, на моем метафизическом домашнем столе —
У тебя прекрасное лицо и мне нравится видеть его как вижу его сейчас —
– отголоски того замечания нью-йоркской девицы а теперь исходит от робкой покорной Марду не столь уж невероятно и я впрямь принимаюсь охорашиваться и верить в это (О покорная бумага букв, О время когда я сидел на бревне возле аэропорта Айдлуайлд в Нью-Йорке и наблюдал за вертолетом снижавшимся с почтой и пока смотрел я видел улыбку всех ангелов земных что написали буквы упакованные в его грузовом отсеке, их улыбки, в особенности моей мамы, склоняющейся над милой бумагой и ручкой чтобы связаться по почте со своей дочерью, ангельская улыбка словно улыбки работниц на фабриках, всесветное блаженство ее и мужество и красота ее, признания коего факта мне не следует даже заслужить, относясь к Марду так как я к ней относился) (О простите меня ангелы небес и земли – даже Росс Валленстайн попадет на небеса) —
Прости мне союзы и двойные инфинитивы и несказанное
– вновь я впечатлен и думаю, она там тоже, впервые само-осознает писание письма писателю —
Я не знаю на самом деле что я хотела сказать но я хочу чтобы у тебя появилось несколько слов от меня утром в эту среду
а почта принесла его только гораздо позже, после того как я ее уже увидел, письмо утратило следовательно свое плотное воздействие на которое была надежда
Мы как два зверька удирающие в темные теплые норки и переживающие нашу боль поодиночке
– в это мгновение моя тупая фантазия о нас двоих (после того как все пьяницы мне пьяночертеют и город осточертеет) и появилась, хижина посреди лесов на Миссисипи со мною, к чертям линчевателей, антипатии, поэтому я написал в ответ: «Я надеюсь ты под этой строчкой (зверьки в темные теплые норки) имела в виду ты окажешься той женщиной которая сможет в самом деле жить со мною в глубоком уединении лесов наконец и в то же время заполучить блистательные Парижи (вот оно) и стареть вместе со мной в моем особнячке мира» (вдруг видя себя этаким Уильямом Блейком с кроткой женою посреди Лондона ранним росистым утром, Крэбб Робинсон входит с какой-то еще граверной работой но Блейк блуждает в собственном видении Агнца за столом с остатками завтрака). – Ах прискорбная Марду и никогда ни мысли о том что бьется у тебя во лбу, который мне следует целовать, боль твоей собственной гордости, довольно XIX-векового романтического общего трепа – детали вот жизнь всего этого – (мужчина может вести себя глупо и превосходственно и изображать большую шишку XIX столетия доминирующую над женщиной но это ему не поможет когда дело близится к развязке – утрата которую дева вернет, она таится в ее глазах, ее будущая победа и сила – с его же губ мы не слышим ничего кроме «конечно же любви») – Ее заключительные слова прекрасный пастишпатисс, или пирожок, такого вот —
Напиши мне что-нибудь Пожалуйста Пусть У Тебя Все Будет Хорошо Твой Друк [описка] И моя л юбовь И Ох [над какими-то навсегда сокрытыми вымарками] [и множество крестиков означающих конечно поцелуи] И С Любовью К Тебе МАРДУ [подчеркнуто]
и самое жуткое, самое странное, центральнее всего – обведенное само по себе, слово, ПОЖАЛУЙСТА – ее последняя мольба о чем никто из нас и не подозревал – Я же ответил на это письмо тупой ерундою чушью собачьей что возникла во мне из гнева после инцидента с тачкой.
(А сегодня это письмо есть моя последняя надежда.)
Инцидент с тачкой начался, опять-таки как обычно, в «Маске» и у Данте, напиваясь, я зашел увидеть Марду с работы, мы были в пьянчужном настроении, почему-то мне вдруг захотелось выпить красного бургундского что пробовал с Фрэнком и Адамом и Юрием в предыдущее воскресенье – еще одним, и первым, достойным упоминания инцидентом, был – но вот где собака зарыта – СОН. Ох распроклятый сон! В котором видна ручная тачка, и все остальное напророченное. Это тоже после ночи сурового пьянства, ночи мальчика-фавна в красной рубашке – где все после разумеется говорили «Ты свалял дурака, Лео, у тебя и так уже на Пляже репутация гомика, дергающего всем известных пидаров за подолы рубашек». – «Но я же всего лишь хотел чтобы ты в него врубился». – «Все равно – (Адам) –