Глава 3Дом тетки Гастоньи
В общем, забрали меня дальше по дороге в дом к тетке Гастонье, а дом тот большой, старый-битый, птушта их тама одинцать-двенцать человек живет, от самомалейшево младенчика до старово дедушки Джелки, который весь старый да седой, тока внутре сидит. Совсем не как у деды в доме. У них тама окошки кругом повсюду, и большая труба кирпичная, да еще верандия вокруг всево дома идет, и тубареты на ней, а на половицах арбузные корки да песок, без них тама никак не покрутишься. Ой, сроду никада не видал я стока мух, скока видал у них в том доме. Нет уж, неохота мне тута оставаться. На гумне деревья растут, и вишня, и качеля хорошая, да тока их тама шестеро-семеро мелюзги, и все визжат да вякают, а свиньи у них не такие хорошие, как у деды свиньи, тута никак и близко нет. Никада не видал я нигде такой скучищи. Нет уж, неохота мне тута быть. Спать мне ночью тама негде, тока на одной постеле с тремями или четырями другими пацанами, а я спать никак, коли стока локтей мне в физию суется.
Дедушка Джелки, этот дядя меня пугат, птушто грит:
– Приведить-ка суда ентого мальца, – и меня приводят, а он меня хвать за руки и глядь на меня одним большущим жолтым глазом, да тока им не целит как надо, бедняга, и глядит прям у меня над головой да ничё не видит. Другой же глаз, ево и нет тама больше, он у нево весь в голову ушел. Глаз у нево нету, у старика этово. Держит меня крепко да больно и грит: – Вот он, малец ентот. Ну, не больше разика в день мне его держать и выпадат.
Тетка Гастонья, она тута подбегат да меня оттаскиват:
– Ты чего этого мальчонку проклясть хошь, когда всех уж по семь раз проклял? Не виноват он за то, что отец евойный с твоими глазами сделал, он же просто несмышленыш еще.
А дедушка Джелки, так он как давай орать:
– Мне надоть его потрогать семь раз, покуда не помрет, никто не возбранит.
– Ничего и не надоть, – орет тетка Гастонья, а дядя Сим, это муж ейный, он как давай тетку Гастонью за дверь выводить, а я тута как побегу да как спрячусь в хлеву, птушта уж оченно боязно, что дедушка Джелки дотянется и меня опять словит. Нет уж, не нравится мне дом тетки Гастоньи, нет.
Как змеюка, дедушка Джелки сидит в углу и ест у себя с коленей, а все прочие едят вокруг столешницы, а дедушка Джелки – он слышит, как все грят, и грит:
– Это ты, малец? – Про меня это он. Я прячусь за теткой Гастоньей. – Подь сюды, стань ко мне, малец, чтоб я дважды тебя потрогал. Мне тада тока четыре разика останется, а ты отплатишь проклятье.
– Ты не бери себе в голову ни разу, что он грит, – грит мне тетка Гастонья. А дядя Сим, он ничё не грит, да и не глядит на меня ни разу, а до тово боязно и так тошно, ну, я и не жду вовсе, что в доме у тетки Гастоньи долго проживу, а пойду в лес да помру тама, так мне паршиво и тоска. Тетка Гастонья грит, я заболел и одинцать фунтов сбросил, такая мне жуть и немощь, весь день в пыли провалялся. – Ты чё эт в грязи рыдаешь, детка, – грит мне она, – да всю мордаху себе эдак вот вывозил? – И давай грязюку мне с физии стирать. Тетка Гастонья – это ж никада не она сама, то дедушка Джелки, да дядя Симеон, да вся мелюзга тама песком в меня швыряли. А никто из них ни разу к деде меня в лазарет не сводил.
– Ох, Боженька, пора уж мне и хватит плакать.
Дедушка Джелки, он в окно как высунется да меня спымает, да как давай больно мне делать, что я аж замертво падаю, а он знай себе орет, да улюлюкат, да грит:
– Таперя я мальца споймал, и вот дважды его взял да потрогал! – А потом, потом грит: – Ты-рии! – чатыр! – И тетка Гастонья, она меня в сторону как дёрг, так резко, что я наземь – бац. – Мне знак был, када я дотянулся и его спымал, – орет дедушка Джелки, – и осталось мне уж тока три разика. – Тетка Гастонья как давай плакать да на постелю падать и биться вся, и еще даж не знаю что, а вся мелюзга по дороге давай бежать за дядей Симом, какой в поле с мулом себе, и он тож как побежит потом к дороге. Боженька, а потом этот старый дедушка Джелки на верандию выходит, меня ищет да руки свои расставлят, чтоб меня споймать, и прям туда ходу, где я стою, кабутто и не слепой вовсе никак, а потом об тубаретку перецепился и вопит, упал да поранился. Все тута грят: «Ой!» Дядя Сим старика подымает и тащит в дом ево да на постелю ложит, а старик весь задыхатся. Дядя Симеон, он двоюрному велел, чтоб меня на улицу увел, и от мы с двоюрным пошли и встали наруже да слышим, как дядя Сим и тетка Гастонья друг на дружку орут.
– Ты чего это хочешь мальчонку этого в доме держать, коли на нем проклятье, дура-баба? – орет дядя Сим. А тетка Гастонья, та все молится и молится.
– Ох, Господи, он же дитя всего-навсего, ничё он никому не сделал, за что Господь навлекает позор и разор на голову невинного ягненочка, самомалейшего младенчика.
– Неча мешать меня с тем, что там Господь решает, – орет дядя Сим.
Тетка Гастонья грит:
– Господи Боже, его кровь – моя кровь, и кровь моей сестры – моя кровь, ох Господи, милый Иисус, спаси нас от греха, мужа моего спаси от греха, свекра моего спаси от греха, детишечек моих спаси от греха, и Господи, милый Господи, меня спаси, Гастонию Джелки, от греха. – Дядя Сим, он такой на верандию выходит, глядит на меня, как на врага, и прочь пошел, птушта тетка Гастонья, она теперя всю ночь молится, а ему-то и сказать на это неча. Дедушка же Джелки, он уже заснул.
Ну, двоюрный мой, меня старше, выводит меня на дорогу и ГОРОД вона тама показыват, птушта знает же ж, как мне уныло. Грит:
– Сёдни сабота, вечер, все надрались и в ГОРОД туда вон поехали, и давай качать, во чего они делают, да уж.
Я грю:
– В каком это смысле, качать?
А он грит:
– Ух, мальчонка, у них там прыгучая музыка да спевки веселые с плясками, вся эта дребедень. Да уж, видал я такое в саботу вечером, поросенка на жареху пустили, а папка, он от так от цельный бутылёк выхлестал, – и голову свою назад закидвает, двоюрный мой, а голова у нево прям огроменная, знашь, и мне показыват, и грит: – Уу-хиии! – А потом прыг-скок вокруг, руками себя всево обхватил, чтоб мне показать, и грит: – От так от пляшут. Тока тебе на спевку неззя, потому как на тебе проклятье. – И от мы с двоюрным пошли по дороге чутка, а тама все огни в ГОРОДЕ горят, каких я раньше никада не видал, и мы на яблоню влазим, садимся тама да все это глядим. А мне так тошно, что никакой мне и разницы-то нету. «Боженька, да что мне за дело до того старого городишки-то?»
Ну, двоюрный мой сюда пошел, а я туда потом, и по лесам как давай скакать, да вниз по горке к лавке мистера Данэстона, послушать себе еще песен по радиву. А потом, куды бечь, пошел я по той дороге к деде домой. А тама все так тихо, так пусто, ну, никто этово и не знат, а я тута щас помру и в землю намертво уйду. Старая псина скаучит у дедовой двери, да тока он-то тута не живет, да и я тута не живу, никто тута не живет уже, а он тока скаучит, всю душу вынает.
В общем, деда видал, как Господь через забор прошел сотень лет назад, и теперь в лазарете помрет и никада больше никаково забора не увидит, ничё больше никада. Я у Господа спрашиваю: «Зачем, Господь, ты так с бедным дедой?»
Не помню больше ничё про дом тетки Гастоньи да про все, что тама было.
Глава 4Братец за мной приехал
Такому пацану, как я, ему ж спать негде, ежли он не сидит тама, где есть, а мне уж точно неохота больше у тетки Гастоньи сидеть, да тока ж мне спать больше негде, тока дома у той сердешной, потому я и поскакал взад по черным лесам, да уж, и от она уже, тетка Гастонья, меня дожидает с карасинкой на кухне.
– Спи, детка, – грит мне, да так ласково, что хоть падай да спи прям у ней на коленках, как я спал на коленках у мамы, када совсем несмышленый еще был, пока не померла она. – Тетя Гастония за тебя приглядит, что б там ни было, – грит она, и по голове меня гладит, и я засыпаю.
В общем, болел я в постеле дня два-три, а то и семь все, а тама лило да лило все время, и тетка Гастонья мамалыгой меня кормила с сахаром, да капусту мне все разогревала. Дедушка Джелки, он на другой стороне дома сидит и грит:
– Тащите мне сюда ентого мальца, – но никто меня ему не тащит, да и не грит, где я, а тетка Гастонья всем велит нишкнуть. Дедушка Джелки двоюрново маво через окно споймал, как меня ловил, да и грит: – Не-а, прикидываю я, не тот енто малец. – А двоюрный мой знай себе верещит, как я совсем.
Два дня сплю я и совсем не просыпаюся, а тока снова засыпаю, и тетка Гастонья шлет двоюрново маво, чтоб мистера Отиса привел, да тока мистер Отис, он на СЕВЕР подался.
– Куда это на СЕВЕР? – двоюрному грит она, а тот ей:
– Да просто на СЕВЕР и всё.
– А в какие места это на СЕВЕР он туда поехал?
А двоюрный мой:
– Да в СЕВЕРНУЮ ВИРДЖИНИЮ. – Тетка Гастонья, тута она склонят голову свою сердешную книзу и даж не знает, что и делать.
Ну и мистера Отиса нету, а тетка Гастонья за меня молится, да еще и миз Джоунз с собой привела, тож за меня молиться.
Дядя Сим, этот-то разок тока на меня глянул и грит тетке Гастонье:
– Малец этот скоро, я чаю, вслед за дедулей своим отправится.
А та к крыше глаза подымает и грит:
– Аминь, мир негоден для таких всех ягнят невинненьких, спаси Исусе душу его.
– Ну, – грит дядя Сим, – прикидываю я, одним ртом меньше кормить.
А та как давай визжать:
– Ох Иегова, отведи мужа моего от греховных путей.
– Рот закрой свой, баба, нету у мужа тваво времени на греховные путя, да и новой печкой на эту зиму он не разживется, патушта грядка эта табачная проклята, слышь мя, жучки всю листву пожрали, как малец этот в доме завелся. – И ходу из дому с топотом.
От же ж, ни разика не слыхал я, чтоб дядька этот так долго разговаривал.
Однажды в саботу утром лежу я в постеле, как тута ОПЛЯ! все как давай верещать да разговаривать на улице, да так громко, что мне иннересно глянуть, шею тяну наружу, да тока ничё не видать. И тута все они как давай топотать по верандии. Ну, я голову быстро взад засунул, вродь как больной. Ну и кто, по-твойму, в эту дверь заходит, а за спиной у нево вся мелюзга щерится?