– Дылда, старый ты головастик, – и все тута как давай хохотать, да и забыли все свои хлопоты на покамест. – Знаешь, зачем я тут, чувак? – грит дядька, звали ево Чарли, и Дылда тута весь такой зажегся и грит:
– Ты в смысле?
– Да, все верняк, работа – и не просто работа, а у меня и рог тебе есть.
– Рог? Рог? Все царство за рог! Пошли давай! – И все мы как вниз покатились на улицу. Тама в машине еще какой-то дядька сидел, где рог лежал, и Дылда вытащил рог этот из фухляра и подудел на нем чутка, прямо на тротываре, и так ему тута шикарно стало. – Где дуем? – спрашивает, и Чарли тута ему сказал, что в клубе «Розовый котяра». – А мне костюм надевать? – Чарли тута грит ему, что ну еще б, птушто начальство главное в «Розовом котяре» просто весь дюже такой пердирчивый насчет таково и Дылде не заплатит никаких пяти долларов, коли тот ему не понравится. – Ну, в пляс тогда! Погнали за пятеркой, детка Шила, – грит Дылда, да весь как поскакал наверх скорей наряжаться. Шила за ним скок и надела ладное платье, да и меня чутка намарафетила, и от все мы такие давай двигать в клуб «Розовый котяра», не прошло и пяти минут, как Дылда весь такой мрачный сидел да грустный. Деда, жись несчастна, а потом счастлива, и так оно все, покуда не помрешь, и не знашь, чё оно все так, и спрасить неково, тока Бога, а Он ничё тебе не отвечат, правда же ж? Деда, Дылда с Шилой такие шикарные в тот вечер были, что я прям точно знал тада – Бог за них, и сказал Ему спасибо. Я же правый, деда, коли молюсь, када мне благодарно и радо, как тогда? В общем, так от все я и сделал.
Дядька машину свою как погнал, и все такие радые тама были, а тута дожжь пошел, тока никто на это ноль внимания, и в клуб мы доехали шибко рано, и сидели тама запаркованные с минутку, пока Дылда с дядьками курили себе да болтали. Мы все еще были в Гарлеме, уличках в трицати дальше по дороге, а все равно тама вокруг все кабутто тама ж, где мы и живем. Дожжь на улицу падал да так пригоже с ним красные да зеленые огоньки были, совсем как в Арабских Сказках, и радуги выходили. Шикарная дожжавая ночь была для Дылды, чтоб в том клубе начать работать, а для нас с Шилой – слушать ево. В общем, шибко повеселились мы тада в той машине. Дылда опять рог вытащил и как давай им БАУП, чтоб саму нижню ноту попробывать, а потом вверх да вниз пальцами побегал по средним нотам и закончил все малехо высоким таким БИИП, и все как давай хохотать.
– Ай, пальцы, – грит Дылда. Те два парняги шикарные парняги были, Чарли и еще один дядька, птушта уж как они Дылдой восхищались да глядели на нево.
– От тока во чё, Дылда, – грит тута Чарли, – Этот костюм твой, он чутка битый. – Костюм у Дылды был само-единственный, да и тот старый синий спинжак с белопузой такой подкладкой, что подмышами торчит, а штаны драные, у нево времени не было зашить. Чарли и грит: – Я знаю, костюм у тебя только один, но вот это заведенье, «Розовый котяра», – оно вродь как должно быть коктейль-салон, знаешь, обыкновенные старые салуны уж никому больше не надобны.
– Ну, – Дылда смеется, без разницы ему, – пошли музычки поиграем немного.
И все мы зашли в «Розового котяру», костюм-некостюм, вовремя или пораньше, или еще как, знашь. В общем, оказалось – рано. Начальства тама еще не было. Истраду не осветили. Публика пила возле бара и играла на большом музыкальном ахтомате да тихонько толковала.
Дылда подбежал к истраде и щелкнул светом.
– Давай, Чарли, пианино заведем. – Чарли признал, что рановато, и остался было робко отвисать, да тока Дылда таково позволить не мог и все равно ево туда вытащил. Чарли сказал, что другие пацаны из банды еще не подъехали, но Дылде все это было без разницы. Другой дядька, что с нами приехал, он барабанщик был и ничё не грил, а просто сел у Дылды за спиной и давай в барабан стучать да жувачку свою жувать. Ну а Чарли, как это увидал, так тута ж решил тож сесть за пианино и тоже музычки поиграть.
Шила мне купила кока-колы и сесть заставила в уголочке самому по себе, чтоб глядеть. А сама перед Дылдой встала, пока он свой первый номер играл, и с места не двигалась, покуда до конца он не доиграл, и все первую песню он эдак играл ей. Дул в рог и шевелил пальцами своими сердешными, и грю тебе, деда, красивше глубонизких звуков и выдуть бы не смог из рога, кабутто большой карабель из Города Нью-Йорка слышишь, какой по реке ночью плывет, или как поезд, тока у нево он поет вверх да вниз эдак мелодийно. У нево звук весь дрожал и печаловался, а дул он до тово сильно, что шея у нево вся тряслась, а на лбу вена выперла, покуда песню свою тянул он перед пианино, а второй дядька по барабану шоркал щеточками, мягко да легко. Так они и дальше. Дылда-то глаз от Шилы не отрывал до самой середки песни, а потом про меня вспомнил да сыграл еще пырлестней – показать, как хорошо он играть могет, хоть и руки у нево болят, а на той старой печенюшной фабрике ему работать и вовсе невмоготу. А потом он рог свой к Шиле поворотил да песню закончил, шибко голову на мундштук опустив, а рог чуть не в ботинок себе уперевши, и стоял так долго, в поклоне.
В общем, знашь, все в баре хлопать стали и дюже загорячились в придачу, а один дядька грит:
– Ну и дунул ты в него, сынок. – И я вижу, Дылда им больше нравится, тот музыкальный ахтомат он точняк заткнул.
Шила подходит такая, ко мне садится, и от мы такие сидим, прям возле окошка, а оттуда славные огонечки видать на мокрой улице, да весь бар и всю публику перед нами, да истраду так, что лучше некуда. От Дылда ногой застучал шибко быстро, барабанщик тож грохнул, а потом как вжарили они да запрыгали. Ухуу! Дылда тока за рог свой схватился, да повыше ево вздернул, да как дунул во всю мочь и головой со стороны на сторону как замотал, а челюсти у нево ходуном заходили, совсем как он руками в тот день работал. Я как увидал такое, так сразу скумекал, до чево Дылда весь сильный, прям из железа сделан.
Все в баре запрыгали, када ево услыхали.
– Да, да, да, да, – дядька возле стойки как заверещит, да шляпу свою хвать, да как пошел взад-вперед выплясывать джазово так перед всеми прочими. От уж точно ноги у нево задрыгались, у господинчика тово. В общем, под Дылду он плясал.
А Дылда, тот взад-вперед ходит, где стоял, да просто дальше ту прыгучую песенку тянет, да все так же быстро, ну, совсем как тот ахтобус, про какой я тебе раньше докладал. Рогом-то куда ни попадя размахиват, тута вжик, тама хряп, а потом как сам себя затянет одним вдохом на высоту, а оттуда БАУП вниз, и снова вверх посередке, а барабанщик, дядька тот, от своих брякалок глаза подымат да верещит:
– Давай, Дылда! – от так от. Чарли же, тот по пианине колотит, все пальцы себе растопырил, блям, точняк, када Дылда дух переводит, да снова блям, када Дылда давай по новой дуть. Деда, дыхалки у Дылды дядек на десять хватит, даж больше, он бы так всю ночь сумел. Ух, никада я ничё таково не слыхал, чтоб кто-то стока шуму делал да музыки сам по себе. Шила ж, она тока сидела, да ухмылялась свойму старику Дылде, да руками друг об дружку под столом стучала, под барабан. Ну, и я точно так же. Ух как мне охота была самому поплясать.
– Давай, давай, давай! – вопит тот дядька со шляпой, да как курбет поназад себя отмочит, ручищами воздух загребат да грит: – Великий-день-с-утра! – прям громко, как большая старая сирена, громче самово шума. Ффухх, от же он смешной был.
В общем, теперь Дылда потеть начал, птушта никому неохота была прекращать, да сам он не хотел и дул в тот рог, пока по лицу евойному пот не потек, совсем кабутто он утром лопатой махал. Ох, он тама просто всю истраду потом своим залил. И никада у нево не кончалось никак то, чево играть, кажный раз, как он от конца одной песни к началу другой перескакивал, в нем таково просто лет на сотень. Ох, ну и шикарный ж он был. Та песня у нево двацать минут играла, а народ возле бара прям перед истраду вышел, да как давай хлопать под Дылду одной здоровенной хлопучей бандой. Мне Дылду едва видать было из-за ихних голов, а лицо у нево все черное да мокрое, кабутто и плачет он, и смеется сразу, тока глаза у нево закрыты и никово перед собой он не видал, а просто брал и знал, что они тама. И держал он, и толкал рог тот перед собой, кабутто тот сама жись евойная, да он ее борет, и такой весь в этом сурьезный да несчастный. А бывало, када рог у нево еще и хохотал, и все вместе с ним как давай хохотать. Ох, он все грил и грил той своей штукой, и всю историю свою докладал сызнова, и мне, и Шиле, и всем. Просто сердцем знал, что́ другим у себя в сердце охота, и они ево слушали, чтоб себе таково чутка словить. Толпу под ним качало, совсем кабутто волны, а он так весь был похожий на тово, кто на океане шторм мутит своим рогом. Один раз он прям конем заржал из нево, да как повис на нем, када все заверещали, чтоб побольше так дул, и стал всякие узоры на нево накручивать, пока уж и на коня это стало непохоже, а кабутто мул игоготоничат. Ну, а те ево попросили за такое подержаться, тока он переехал на такой высокий, долгий да затянутый свист, как псине свистят, мне аж уши все проткнуло, а чутка погодя и не протыкало уж больше, а просто было тама, кабутто у всево голова закружила, совсем как самому Дылде было от тово, что так долго ноту держит. Мне ево аж жалко стало, покуда он не перепрыгнул дальше, на обычные ноты, а все сызнова заскакали и стали радые.
Тута кучка новой публики пришла, и Дылда их увидал да решил тута ж песню и закончить.
Все равно еще не пора играть было. Он полотенцем весь вытерся с кухни, и мы вместе сели в углу, с Чарли да дядькой-барабанщиком. Тута другой дядька от бара приходит и у Дылды спрашиват, играл ли тот када с большим оркестром.
– Не тебя ли я видал с Лайонелом Хэмптоном или Красавой Уильямсом15 или еще с кем? – Дылда грит, нет, а дядька ему: – Тебе с биг-бэндом играть надо да денег себе каких-то зарабатывать. Неужто охота за гроши в таком месте, как это, упахивать всю жизнь, с рогом, лентой перемотанным. Иди агента себе поищи.