аграды, на которую претендовал. Епихарида решила его завербовать. Как видно, она воображала, что может без чужой помощи сделать больше, чем знаменитые заговорщики, проявляющие такую нерешительность, и шла напролом, надеясь потом выступить в роли скромной героини, которая делала что могла, вовсе не намереваясь изменить ход истории.
Нерон любил Неаполь и залив, на берегах которого он расположен. Епихарида решила, что полезно иметь сообщников во флоте. Волузий поклялся, что ему до смерти хочется насолить этому скряге императору. Пьяный, валяясь в ее постели, — Лукан гневно закусил губу, несомненно, он упомянул об этом, лишь досадуя на опрометчивость женщины, которую ревниво ненавидел как любовницу своего отца. Как бы то ни было, капитан на следующее утро, протрезвившись, бросился к префекту Тигеллину и сообщил ему обо всем услышанном. Епихариду тотчас же арестовали и привезли в Рим. Больше ничего не известно. Никто не знал, что именно она выболтала Волузию. К счастью, добавил Лукан, Мела не поехал в Байи — его задержали расчеты с крупной азиатской компанией.
Слуга доложил о приходе Сцевина, через несколько минут появился Наталис, он привел Клавдия Сенециона, тощего желтолицего человека, который некогда был приверженцем и любимцем Нерона и все еще находился при дворе, хотя уже не в фаворе. Все трое были расстроены, хотя знали еще меньше Лукана. Началось бестолковое обсуждение: упреки, сожаления, предположения, толкли воду в ступе. Казалось, каждый хотел занять позицию, с которой мог бы порицать других, если б дело худо обернулось.
— Кто-нибудь проболтался Епихариде, — проворчал Сенецион, и шрам на его правой щеке побагровел. У него была вдавленная переносица, длинный острый нос, выступающий подбородок и впалые щеки, прорезанные глубокими морщинами. — Трудно допустить, что она сама задумала заговор, ничего не зная о нас.
— Если ты имеешь в виду меня, — отозвался Лукан, — то обманываешься. Я не видел ее добрых три месяца и никогда не встречался с ней в отсутствие отца. Ни полслова не шепнул ни отцу, ни дядям. Ты и сам это знаешь. Впрочем, я не намерен оправдываться, когда на меня взваливают нелепости.
— Но ты должен признать, что она что-то слыхала о наших планах, — вставил Наталис, недоверчиво глядя на Лукана.
— Похоже на то, — согласился Лукан. — До нее могли дойти какие-нибудь смутные слухи. И она опрометчивая особа.
— Смутные слухи могут повредить нам не меньше определенных. Если она что-нибудь слышала, значит, слыхали и другие.
Сенецион повернул ко мне свое тощее, испитое лицо.
— Ты навещал Мелу и видел эту женщину?
Я кивнул.
— Только мельком. Они с Мелой пререкались из-за каких-то счетов, вот и все.
Все посмотрели на меня с подозрением, но Лукан пришел мне на помощь.
— Неужели же Луций мог говорить о секретных делах с женщиной, которую в первый раз видел? Он ходил по делу.
— Она может живо обработать человека! — усмехнулся Сенецион.
— Я не меньше вас встревожен тем, что заговор выплыл наружу, — сказал Лукан. — Но дело не Только в нас. Немало людей знают — нечто готовится.
— Слишком много, — вставил Сенецион.
— Это верно, — заметил Сцевин, нервно кусая ногти. Затем, видя, что Лукан собирается сердито ему ответить, поднял руки. — Погоди. Я прошу об одном: действовать быстро!
— Мы будем действовать при первой же возможности. Пока же, полагаю, нам лучше разойтись. Было сущим безумием приходить сюда. Вы должны знать, что мой дом и дома моих родственников, по всей вероятности, под наблюдением. Где здравый смысл?
— Мы уйдем через заднюю калитку, — сказал Наталис.
— Откуда ты знаешь, что и ее не сторожат? — огрызнулся Лукан. — Что может быть подозрительнее! Нет уж, идите, как вы пришли, и постарайтесь болтать как можно беззаботнее. Если вы заметите что-то подозрительное, громко говорите о проигрыше в кости или на бегах. О чем угодно, лишь бы о чем-нибудь простом и обыденном.
В эту минуту он подчинил себе всех нас четверых, и это, несмотря на волнение, радовало его. А я с тревогой Спрашивал себя: как мог Сенецион узнать, что я был у Мелы? Я побаивался этого человека и не стал ни о чем его спрашивать, чтобы снова не привлечь к себе его внимания. Наталис, приунывший больше всех, захотел себя показать.
— Почему бы не донести на нее? Это отвлекло бы от тебя подозрение, а?
Лукан отнесся к этому серьезно.
— Я уже думал об этом. Но это бросит тень на моего отца. Нерон будет недоумевать, откуда я знаю о любовнице отца больше его самого.
— Это вполне естественно, — бросил Сцевин и подмигнул мне, но я сделал вид, что не заметил. Он очень нравился мне, и я хотел, чтобы он об этом знал, но опасался, что, если поддержу его, это бросится в глаза Лукану и я окажусь в неловком положении.
— Нерон именно так и подумал бы, — возразил Лукан. — Поздно, поздно. Тигеллин заинтересуется, почему я доношу лишь после того, как ее выдал кто-то другой. Нам остается только ждать. О наших планах она может знать лишь очень немного или ничего. — Он стал подталкивать друзей к двери. — Вам пора уйти.
— Унылый конец возвышенной мечты, — вздрогнув, сказал Сцевин. — Девка вильнет хвостом, и рушится мир, и она загребает в охапку весь мировой порядок. — Он, видимо, решил испортить настроение Лукану и был недоволен, что заразился от Наталиса паникой. — Давайте пойдем все вместе на Форум и там перережем себе горло. Замечательная новость для «Ежедневных ведомостей». Или убьем кого-нибудь. Мы могли бы пробраться черным ходом в императорский дворец и зарезать главного повара. А требуху бросить в суповой котел и вызвать у Нерона понос. Что ты предлагаешь, Луций?
— У них нет никаких определенных улик против нас, — заявил Лукан, — иначе нас арестовали бы сегодня утром.
— Такое пренебрежение даже оскорбительно, — заметил Сцевин. — Не пожаловаться ли мне Тигеллину? Его доносчики и соглядатаи никуда не годятся.
Мы невольно заразились его беспечностью. Лукан сердито хмурился, а Наталис старался подбодрить себя. Сенецион, явно раздраженный, стоял позади, подозрительно поглядывая на меня. Но вот Сцевин взял Наталиса под руку.
— Я жалею только об одном, что ни разу не поспал с этой злосчастной Епихаридой. Я всегда мечтал сойтись со Сциллой, а затем с Харибдой. Однажды я повел девушку на вершину Этны. Но мне думается, в Епихариде больше вулканичности.
Он вышел вместе с остальными. Лукан сидел молча. Я направился было к выходу, но на пороге вспомнил, что еще не обо всем его спросил. Подойдя к нему, я сказал, что все еще брожу в потемках, это унизительно для меня и я нахожусь в глупом положении.
Сперва мне показалось, что он пропустил мои слова мимо ушей. Потом он встал, повернулся ко мне и заговорил слабым, упавшим голосом. Первоначально предполагалось убить Нерона на вилле Пизона в Байях, куда он нередко приезжал без телохранителей купаться и обедать. Можно было бы просто, без всяких помех совершить убийство и сохранять это событие в тайне, пока не утвердился бы на престоле новый император. Но в последний момент Пизон отказался осуществить этот план. По его словам, с его стороны было бы святотатством нарушить закон гостеприимства и совершить это ужасное преступление, вдобавок он рисковал навлечь на себя проклятие, навеки себя запятнав.
— Я не согласен, что закон гостеприимства охраняет такую тварь, — сказал Лукан, закусывая губы, — но пренебречь просьбой Пизона было невозможно. Заманив чудовище в ловушку, мы оттолкнули бы от себя народ. И разве после этого Пизона признали бы спасителем государства? Конечно, никакой ропот не имел, бы значения, если бы Сенат и гвардия высказались за Пизона. Пожалуй, мы горько пожалеем, что щепетильность заставила нас отвергнуть столь надежный план.
— Но восстанет ли гвардия против Нерона? — По не совсем ясным для меня причинам я не передавал Лукану своей разговор с Аспером и Сильваном.
— Да. В свое время, после надлежащей подготовки. — Он остановился в нерешительности, словно ему претило сообщать дальнейшие подробности. Он заставил себя заглянуть мне в лицо. — Среди преторианцев есть сильная группа, — заговорил он каким-то неожиданным, отрывистым тоном, — готовая пойти на все, лишь бы вернуть империи былое достоинство и честь. Они не вполне разделяют наши взгляды. Им не по душе Пизон, он не их лагеря. Я ему симпатизирую. Но он не из тех, о ком всякий скажет: «Сильная личность». Искусный оратор. Знатен. Популярен. Располагает к себе. Гордится тем, что если и не стяжал лавров на войне, то спас жизнь многим согражданам в судах. Как ты знаешь, он покровительствует искусствам. Такой человек не пойдет на то, чтобы пытаться запугать Сенат или подчинить его себе. Но нелегко найти другого с такими могущественными связями.
— А преторианцы?
Он облизнул губы.
— Думаю, у них нет полного согласия. У некоторых устарелые понятия. Военные стоят в стороне от жизни, они не знают жизни нашего общества. — Он помолчал. — Один префект на нашей стороне и будет вести переговоры со своими коллегами. Половина трибунов с нами, лишь трое с Нероном. Мне незачем называть имена.
Поскольку недовольным трибуном не мог быть Тигеллин, я догадался, что это был Фений Руф. Я еще не знал его в лицо.
— Когда же будет нанесен удар?
— В середине апреля, во время игр в честь Цереры. Цирк уже почти достроен. Как ни осложнилось все, мы вынуждены дожидаться этого дня. Если только Епихарида не выдаст нас. Тогда мы будем избавлены от ожидания. — Он прищурился и тяжело вздохнул. — В руках у этой женщины весь капитал Мелы, вложенный в Галлии и Далмации. Я возражал, насколько позволяли приличия. У нее всегда чесались руки ворочать делами. Мела должен признать, — что я его предостерегал со всей сыновней почтительностью. Но он утверждал, что у нее способности к счету; она может руководить компанией, но не домом, говорил он, словно оправдываясь, что в свои годы сошелся с этой женщиной. Пойти потребовать у него отчета? — Он принялся шагать взад и вперед по комнате и, казалось, был скорее обеспокоен финансовыми затруднениями, чем провалом заговора. Внезапно он повернулся ко мне: «= От тебя она ничего не могла узнать?