Гаэтано хрюкнул, пробежал несколько шагов, развернулся и остановился.
— Вы думаете, меня можно просто убить стальным клинком? — спросил он.
— Тебе не больно? — спросил Кшиштоф, которому кто-то уже сунул в руки другой меч.
— Больно. Но пройдет.
Гаэтано глубоко вдохнул, надулся, напрягся, и меч пополз вверх, как выталкиваемый какой-то неведомой силой.
Из дома вышли трое с аркебузами. Те, кому Кшиштоф приказал зарядиться, чтобы снять попугая с виселицы.
— Свинью, — приказал Кшиштоф, и все трое выстрелили.
Один промазал. Несильно, но промазал. Хотя, казалось бы, сложно промахнуться по неподвижной свинской заднице в десяти шагах. Второй попал в эту самую задницу, и пуля расплющилась о правый окорок. Третий попал в спину, пуля отрикошетила в Кшиштофа. Тот даже не вздрогнул, хотя все видели дыру на жупане, из которой должна была выступить кровь.
— Стоило ожидать, — спокойно сказал Кшиштоф.
— Кароль, займись этой свининой, — сказал Атаман, а сам направился к углу дома, где спутники Гаэтано все еще держались вдвоем против четверых.
Душегуб спокойно подошел к Гаэтано, подхватил свой меч левой рукой за навершие. Кабан как специально не стал убегать и посмотрел на опускающийся меч с доброй свиной улыбкой. Кароль ударил сверху вниз, как палач. Дорогой красивый меч пересек кабана, не причинив ему никакого вреда, и вошел в землю. Ласка успел подумать, что кабан сейчас постоит мгновение и развалится на две половинки. Ничего подобного.
— Хрю! — весело сказал Гаэтано, еще раз вдохнул, вытолкнул из раны меч Кшиштофа и бросился на Кароля.
— Курва! — крикнул Кароль и неплохо так подпрыгнул вверх, что кабан пробежал, не коснувшись его подошв.
Тем временем, Атаман спокойно прошел между своими бойцами туда, где итальянцы отступали по расчищенной дорожке между сугробами. Подставил левую ладонь под укол в сердце. Меч итальянца уперся в ладонь и согнулся пружиной. С этого расстояния Атаман в свою очередь отлично достал до сердца противника симметричным уколом.
Второй, отмахиваясь от двоих, не осознал, что только что произошло, и попытался продать свою жизнь подороже, ударив старшего из врагов. Атаман принял удар правым предплечьем, и тут же отрубил противнику руку с мечом, после чего калеку добили те двое.
— Кнура -в яму! — скомандовал Кшиштоф, — Дави столами и лавками!
Соображал он быстро и пришел к выводу, что если и вести переговоры, то из сильной позиции, а не сидя на заборе и не через трусливо закрытую дверь.
Под навесом между домом и бойцовой ямой здесь стояли те самые столы и лавки, на которых в апреле принимали гостя из Московии. Как бы ни был тяжел, силен и ловок кабан, но сработавшаяся команда в без малого два десятка мужчин в самом расцвете сил, получилась ловчее и сильнее.
Не будь кабан гордым графом, он бы мог еще сбежать. Условный внутренний двор, ограниченный строениями, не был обнесен забором, а по снегу кабаны бегают намного лучше людей. Мог бы заскочить в дом через ту дверь, в которую вышли из дома аркебузиры. Или, в конце концов, устроить забег по двору, как сделала бы любая нормальная свинья. Но бегать от преследователей было ниже его достоинства. Он разозлился и жаждал крови.
Гаэтано перепрыгнул через набегавших на него троих душегубов с лавкой и снова бросился на Кшиштофа. Тот, с его опытом охоты, опять увернулся и воткнул в кабана уже новый меч, на этот раз в заднюю ногу. Раненого в ногу кабана намного легче спихнуть в яму. Второй раз трюк с прыжком через лавку не прошел, к «лавочникам» присоединилась команда с большим столом, кабана зажали и, превозмогая сопротивление, затолкали в яму.
Свалившись, Гаэтано пробежал круг, понял, что выхода здесь нет, и разразился богохульствами, которые, впрочем, поняли только Кароль и Кшиштоф. Но переводить, конечно, не стали. Да и кто бы тут вступился за честь Господа и святых.
— Молодцы! — крикнул Атаман, вернувшись, — Что там пленные?
Назначенные ранее часовые побежали по местам.
— Не развязались! — наперебой ответили они.
— Значит, к нам пожаловала неуязвимая свинья? — риторически спросил Атаман.
— Неуязвимая для стали и свинца, — уточнил Кшиштоф, — Может быть, для дерева.
— Не такая уж неуязвимая, — сказал кто-то, — Меч втыкается.
— Что насчет медвежьих клыков? — спросил Атаман, и душегубы злобно засмеялись.
Бурый медведь спокойно лежал у себя в загоне. Его разозлили, тыкая копьями, и направили в проход, ведущий к яме. После апрельского побега в проходах добавили по еще одной решетке, чтобы впускать и выпускать зверушек шлюзом.
При нормальном ходе событий злой медведь в добром здравии может задрать кабана. Но это нормального лесного кабана. Кабан же на медведя может напасть, защищая свой выводок, но без цели непременно убить.
Бой начался почти на равных. Медведь, может быть, малость потяжелее. Равное оружие, клыки против клыков и когти против копыт. Гаэтано, конечно, превосходил зверя умом, но, как южанин, он не знал, где у медведей уязвимые места, и не знал, какие у медведя возможности в атаке. Медведь же отлично знал, какие у кабанов возможности, и где у них уязвимые места.
— Мед-ведь, мед-ведь! — орали душегубы.
— Не уверен, — сказал Атаман Кшиштофу.
— Что он за тварь, что его меч Кароля не берет? — спросил Кшиштоф, — Может быть, стоило поговорить?
— Поздно. Против медведя нет приема. Присмотрись, его на самом деле все берет, кроме колдовства. До сих пор от твоего удара хромает.
На шкуре кабана блестела кровь и от ран, которые нанесли душегубы, и от тех, что нанес медведь. Если кто сомневался, кровь ли там, то, задевая боками об стены, Гаэтано оставлял на них темные пятна.
Медведь подмял кабана, ловко развернулся, чтобы держать его сбоку, а не клыкастой мордой под своим животом, и теперь вцепился зубами в загривок, рассчитывая, по-видимому, перекусить хребет. Кабан вырывался, и все видели огромную рваную рану на шее.
Наконец, Гаэтано сообразил, что думать надо не по-кабаньи, и перевернулся на спину. Медведь снова набросился ему на шею, но кабан укусил врага за нижнюю челюсть, обхватил передними ногами за голову, а задними принялся по-кошачьи бить в живот.
Медведь взвизгнул и вывернулся. Кабан тут же сбил его набок и ударил передними копытами по голове. Медведь отпрыгнул и на мгновение замер, приподнявшись на задних лапах и выставив перед собой передние. Кабан молнией проскочил под него, вспорол брюхо клыками и отбежал, вытягивая длинную кишку. Медведь взвыл и упал.
Стрелки с аркебузами перезарядились, но пока не стреляли. Анджей взял у одного из них оружие и добил медведя выстрелом в голову. Другие двое выстрелили в кабана, но без особого результата.
— Он не неуязвим, — сказал Кшиштоф, — Он просто очень живучий.
— Смотри-ка, медведя уделал, — сказал Атаман.
— Не всухую.
— Собаками дотравим? — предложил кто-то.
— Собак жалко. Солнце садится, а у нас еще эти трое. Из ямы не убежит.
— Эй, дворня! — крикнул Атаман, — Бегом к колодцу и залейте водичкой эту свинину.
— Слышал я, в заморских странах водится неведомый зверь морская свинья, — усмехнулся Кшиштоф.
— Ага. Вот и мы такую диковину заведем.
Дворня не то впятером, не то вшестером побежала с ведрами к колодцу.
— Придумай что-нибудь, потяни время, — тихо сказал Вольф, — Мне нужно, чтобы солнце зашло.
Солнца действительно клонилось к закату. Уже нижний край багрового диска скрылся за верхушками деревьев.
— Вы готовы умереть? Сейчас моя очередь биться! — крикнул Ласка.
— Отстань, насмотрелись уже поединков, — ответили ему.
— Не вздумайте казнить меня как холопа!
— Погоди, сейчас решим.
Душегубы посовещались, и Атаман объявил решение.
— Русского четвертовать. Без палача. Пусть молодые покажут, как умеют мечом снести руку или ногу живому человеку. Немца, что по весне собак заговаривал, привязать к столбу и сжечь как колдуна. Вот смешно-то будет. Мы, как добрые католики, жжем колдуна. Итальянца затравим собаками…
— Нет, — возразил Кшиштоф, — Вот его меч, он не холоп, а шляхтич.
— Вы проголосуйте, с кого начинать! — подал голос Вольф, — И либерум вето не забудьте!
— Перед смертью не надышишься? Голосуем!
Внести разброд в банде не удалось. Атаман всех убедил сделать по-своему. Начать с русского, пока еще светло, а то солнце вот-вот сядет. Палач как раз займется. За это время слуги подготовят столб и дрова для сожжения немца. Вкапывать не надо, просто найти в хозяйстве длинное бревно, прибить толстые поперечины внизу, чтобы не сразу сгорели, и дров натащить. Как солнце зайдет, так костер намного лучше смотрится, чем днем. Итальянца Кшиштоф предложил пытать пыточными орудиями, коих у пана много, и они с последнего использования уже запылиться успели. Сперва «испанский сапог», потом «железная дева», далее по обстоятельствам.
Слуги вынесли во двор кованые стойки под факелы. Поставили заранее заготовленные факелы, зажгли их и потаскали туда-сюда, выбирая лучшие места для освещения.
Для четвертования сняли с петель толстую дверь сарая и поставили ее на наскоро сколоченные козлы. Ласку отвязали от столба, раздели до подштанников и рубашки, и назначенный ответственным душегуб принялся привязывать его за руки и за ноги к импровизированной плахе.
Что за люди, — подумал Ласка, — Шляхтич палаческой работой не брезгует. У нас в Москве и за золото никто бы из дворян не взялся. Одно слово, душегубы.
15. Глава. Очередной заход в сундук
Факелы уже давали больше света, чем заходящее солнце, но солнце опускалось медленно. Еще половина над деревьями.
Вольф принюхался.
— Оксана рядом, — сказал он достаточно громко, чтобы Ласка услышал.
— Конечно, — ответил Ласка, — Она сюда с мужем приехала.
— Ее муж перед нами, она сама в доме, и с ней Ян-мельник. Не знаю, как они спелись, но Ян здесь не нас спасать пришел, а Люциуса пограбить.