— Знать бы заранее.
— Неважно, — сказал Томаш Нехитишь, — Уверен, что Фьорелла не умеет управлять лошадью в бою. Единорог сам на ходу сообразил, а лошади откуда знать, что делать?
— Ладно, я могу сразу сдаться, — сказала Фьорелла, — Я девочка, а не рыцарь, мне можно.
— Нет, — нахмурился Фредерик, — Мы сейчас что-нибудь придумаем. Томаш, у тебя что за лошадь?
— Мышь. Получше многих настоящих лошадей. От любого меча увернется.
— Я не сяду на мышь, я их боюсь.
— Мышь боится огня? — спросил Симон.
— Конечно, — ответил Томаш.
— У кого еще какие идеи? — спросил Фредерик, — И где Рафаэлла? Почему я ее ни разу не видел с самого начала турнира?
— Она на заднем дворе, сидит рядом с Гаэтано, — ответил Симон, — С той стороны у нас с душегубами по караулу, часовые меняются и докладывают.
— Неуязвимая свинья? — улыбнулся Фредерик, — Фьорелла, ты умеешь ездить на свиньях без седла и стремян?
— Наверное.
— Ваша семейка меня обманывает и использует, — сказал Гаэтано, — Сначала венчание, потом все остальное.
— Я готова пойти под венец, — сказала Рафи, — Но ты можешь с негодованием отказаться, я пойму.
— Нет уж. Ты падшая женщина, но я не хочу потратить еще полжизни на поиски другой.
— Сейчас кто-то в пятак получит, — сказал Фредерик.
— Я хочу настоящую свадьбу в Неаполе, чтобы на ней были мои родители и наш семейный духовник, — заявил Гаэтано, — До этого я для вас копытом об копыто не ударю.
— Нострадамус сказал, если я правильно понимаю его мудреные прогнозы, что я не доживу до Рождества, даже если выиграю войну, — сказал Фредерик.
— Папа! — всхлипнула Рафаэлла, — Ты мне этого не говорил!
— Не вижу никакой войны, — сказал Гаэтано, — Турнир это просто развлечение.
— Когда Мишель говорит, что война, значит, у нас война, даже если это не очевидно каждой свинье.
— Еще раз назовешь меня свиньей…
— И ты поступишь по-свински в знак моей правоты? Если ты хочешь со мной поссориться, то я отзову согласие на брак. У нас война, и мы с Рафаэллой далеко на вражеской территории. Мы уже потеряли Бонакорси, и потеряем больше, если верить Мишелю.
— Как погиб дядя Тони? — спросила Рафаэлла, — Оружейники вынесли гроб, он лежал там как живой.
— Сам Иисус бы не успел. Тони бросил вызов, и это был честный поединок и честный удар простым, не колдовским мечом.
— Тони был славным, — сказал Гаэтано, — Умным, добрым. По нему многие будут плакать.
— Так вот, — продолжил Фредерик, — Мишель не ошибается, и у нас война. Ни в одной строчке нельзя вычитать, что Рафаэлла переживет эту войну.
— Папа! — сквозь слезы возмутилась Рафаэлла.
— Что папа? — сердито ответил Фредерик, — Мы пришли сюда за твоим Элефантом.
— Мог бы не идти.
— Дура! Война началась, и пусть она хотя бы пройдет не в Аугсбурге. Я буду защищать тебя до последней капли крови, но ты должна понимать, что моя кровь может закончиться еще до Рождества, а враги к Рождеству могут и не закончиться.
Рафаэлла опустила глаза.
— Прости, Гаэтано, я всегда любила тебя, — сказала она.
— Ты изменила мне.
— Я должна была это сделать. Я… потом объясню, после брачной ночи.
— Ладно, — вздохнул Гаэтано, — Я согласен жениться в этой глуши. Но если я превращусь в человека сразу после венчания…
— Тогда венчание сразу после турнира, — сказал Фредерик, — Считай, что это турнир в честь твоей свадьбы, и ты участвуешь на правах жениха.
— Гарантии?
— Помолвка уже была. Объявим, что свадьба утром. Достаточно? Ты знаешь, что я всегда плачу по своим счетам.
— Ты — да, — Гаэтано бросил взгляд на Рафаэллу.
Фредерик сжал зубы. Гаэтано — отличный парень и верный друг, но последнее время он как с цепи сорвался. Как бы не сорваться самому.
— Рафи, Гаэтано, вот вы где, — во двор вышла Фьорелла, — Надумали венчаться?
Оба посмотрели на нее так, что фея опешила и повернулась к отцу невесты.
— Они поссорились? Из-за меня?
— Они не поссорились, — сквозь зубы ответил Фредерик, — Просто оборзевшая свинина меня бесит. Я сейчас схожу к Симону и вылью на этого поросенка три ведра разной алхимии.
— Думаешь, от меня сильно убудет? — хмыкнул Гаэтано.
— Думаю, ты не сдохнешь, но будешь ходить с одного бока облезлый, а с другого зелененький.
— Тебе-то с этого какая радость?
— Ты будешь меньше меня бесить, если будешь выглядеть как каляка-маляка с детских рисунков.
Все рассмеялись.
— Ладно, кому там нужен боевой вепрь? — спросил Гаэтано.
— Мне, — ответила Фьорелла, — Рафи, ты будешь ревновать, если я сяду на твоего жениха?
— Я не вправе ревновать, — вздохнула Рафаэлла, — Поэтому можешь его даже соблазнить, я не обижусь.
Гаэтано удивленно хрюкнул.
— Надеюсь, это была шутка? — фея посмотрела на Фредерика, — Я, наверное, не очень хорошо понимаю ваш юмор?
— Это была шутка, — сказал Фредерик, — Рафи имела в виду, что она не будет ревновать, если вы с Гаэтано выйдете к барьеру вместе. А Гаэтано хрюкнул, потому что шутка очень смешная.
— А ты почему не улыбнулся?
— Потому что взрослые мужчины не всегда улыбаются даже на смешные шутки.
— Да, точно. Сто раз это замечала. Гаэтано, вставай, пару раз проедем туда-сюда и пойдем к барьеру.
— Хрю. То есть, садись.
От двух часов, по истечении которых герольд должен был объявить последний бой, осталось с четверть часа, когда на турнир пожаловал новый участник.
После того, как зал увеличился, увеличились и двери. Они превратились в две могучие створки высотой с три человеческих роста, расписанные фигурами на тему мучений грешников в аду. И теперь эти ворота за мгновение распахнулись во всю ширь, с грохотом ударившись о стены.
На пороге стоял Кощей.
— Не ждали?
Все повернулись к нему, и пан Люциус на правах хозяина ответил первым.
— Не ждали, Ваше Величество. Когда бы Ваше Величество вестового послал, мы бы подготовились. С хлебом-солью бы встретили, с музыкой.
По тону ответа Ласка понял, что Кощей в колдовском мире очень значимая фигура. Для Люциуса он не является вышестоящим ни в чертовой вертикали, ни в дворянской, тем не менее, черт-пан встречает его, согнув спину, как… правителя сопредельного государства, каковым Кощей по сути и был.
— Ну? — спросил Кощей.
— Маэстро, урежьте марш!
Люциус щелкнул пальцами. Черти из группы поддержки оторвались от всех дел и мгновенно заняли новые места у входа. Часть с оружием на плече, часть с музыкальными инструментами. С довольно странными.
Двое чертей оторвали рога с валявшейся под столом головы «чорта номер один» и неплохо изобразили торжественных трубачей. Еще один черт выводил мелодию на змее, как на дудке, другой держал под мышкой невесть откуда взявшуюся огромную жабу, на которой играл, как на волынке, надувая ее через соломинку. Пятый вместо барабана бил палочками по неожиданно звонкой заднице шестого, которая еще и попердывала, как басовая труба. Седьмой успел натянуть между своими рогами струны и играл на них как на арфе, только вслепую.
Как ни странно, музычка вышла довольно бодрая, хотя и малость пошловатая.
За это время еще один черт куда-то быстро сбегал, принес красивый непочатый каравай, солонку и золотое блюдо. Сунул это все в руки красотке Марте, а Марта сообразила сию композицию не уронить, а с поклоном протянуть дорогому гостю.
Благородные господа встретили Его Величество стоя и сняв шляпы.
— Другое дело, — сказал Кощей, улыбнулся и протянул Люциусу руку, которую тот пожал сразу двумя руками, склонившись.
— Мне нужен перстень царя Соломона, — сказал Кощей, — Предсказатели и гадалки говорят, что он у тебя.
— Много они понимают! — вспыхнул Люциус, — Только и умеют, что пальцем в небо тыкать!
— Этого доброго молодца я знаю, он честный человек, — Кощей посмотрел на Ласку, — Где перстень?
— В сундуке.
Кощей направился в сторону сундука, и через три шага обнаружил, что на него наставлено несколько десятков стволов. Поскольку высокие договаривающиеся стороны друг другу не совсем доверяли, то все еще с вечера зарядились по полной.
— Думаете, меня можно убить вот этим? — презрительно сказал Кощей.
— Убить как Бог даст, а ранить точно можно, — сказал Нидерклаузиц, наводя мортирку.
Рядом с ним Симон замахнулся стеклянной колбой, а Марта подняла длинный пистолет с колесцовым замком, который носила в петле на поясе.
Кощей посмотрел на стрелков сквозь пальцы и хмыкнул.
— Н-да, крепчают людишки. В пушке я не пойму, что за алхимия забита, но чуйка говорит опасаться. У железных серебро, у суконных заговоренные пули, у рыцаря граната с серебряными крестиками, у дамы в красном вместо пули зуб дракона, у старого колба с… раствором серебра в змеиной крови. Остро. По-заграничному.
Кощей сделал шаг назад, и стволы опустились.
— Что хотите за сундук?
— Сундук не отдам, — сказал Чорторыльский, — А перстень у нас в призах на турнире.
— Турнире?
Кощей посмотрел на зал внимательнее. Барьер, кони.
— Как капитан партии, приглашаю Ваше Величество участвовать, — сказал Ласка.
Фредерик, Кшиштоф и Люциус удивленно посмотрели на него.
Ласка уже опустил руки, думая, что Люциус выиграет турнир, и не видать бате живой воды. Кто хитрее, бывалый черт с огнедышащим конем и мечом-демоном, или девочка, которая отродясь не сражалась верхом, и с простым мечом? Но Кощей может победить Люциуса, а с Кощеем Ласка не ссорился. Зря разве выгуливал по миру саблю с кощеевой удачей и расчищал дорогу к короне Меднобородого? Тот же перстень почти на дом доставил. Может, расщедрится Кощей, да подарит живую воду.
Кшиштоф и Фредерик поняли его мотив и улыбнулись, а Люциус аж зубы сжал от злости. Сейчас хозяин турнира мог бы посадить Кощея за стол, как почетного гостя, выиграть последний бой, а потом просто отдать перстень, и гость бы по-царски отдарился, чтоб не оставаться в долгу. Черт-пан получил бы все семь призов, за не особо нужный перстень выгадал бы что-то более ценное и остался в хороших отношениях с одним из старших властелинов Подземья. Но, включившись в турнир, дорогой гость кроме перстня заберет и остальные призы, а взамен ничего не даст.