Домовой несколько раз сбегал туда-сюда.
— Немец раненый спит. Седой спит. Рыцарь сидит и дремлет. У него меч освященный, и каждый раз, когда он касается рукой рукояти, сон немного отступает. Русский парнишка тоже дремлет в полглаза. Если что, вмиг вскочит. У него под рубашкой пояс, а на поясе оберег вышит. Так себе оберег, ни от чего не защитит, но кое-о-чем предупредит. Фрау в красном сквозь пальцы мало не светится. Сна у нее ни в одном глазу, но она плачет.
— Почему плачет?
— Наверное, по-польски понимает. Песня у вас очень уж жалобная, — домовой утер слезу.
— Кто из них должен уронить свечку на дорожку с порохом?
— Седой.
— Остальные далеко?
— Несколько шагов.
— Дверь чем подперта?
— Ларь с мукой. Тяжелый, они вчетвером поднимали. Сверху еще бочонки с вином и рядом бочка с порохом.
— Ход куда ведет?
— В пещеру в овраге. И еще на конюшне в полу есть выход.
— Молодец. Возьми пирожок.
— А налить?
Ядвига сама сходила к столу и подала домовому кружку. Чудища из мелкой посуды вино не пили. Мелкий на одном дыхании всосал до дна, сразу окосел и удивленно посмотрел на таких же удивленных чудищ.
— Что это было? — сипло спросил он.
— Спиритус разбавили, — сказал великан.
— Чем? — спросила Ядвига, понюхав пустую кружку.
— Жженым вином и кобыльей кровью. Не водой же.
Отпущенные на волю солдаты проигравшей армии действовали так же слаженно, как и при обороне. Общими усилиями поймали своих коней. Пушкарь привычно запряг сани «Арсенала». Клаус запряг «Лазарет». Туда положили раненых, и сундук с лекарствами встал на свое место. Душегубы высвистели с десяток местных лошадей, которые по привычке не разбежались дальше забора вокруг усадьбы. Элефант учуял знакомый запах и подошел сам. С ним пришла и Толстушка. За неделю учебы Рафаэлла побывала в гостях у Ласки на постоялом дворе и познакомилась с его драгоценной лошадью, которой предстояла жизнь в далекой и снежной Московии.
Доехали до постоялого двора в деревне, ударили об стойку золотым талером и потребовали выпивки и закуски. Что по здравому размышлению, что по нездравому, другого варианта просто не было. Зимней ночью гнать вслепую по лесной дороге дураков нет.
По дороге от усадьбы до постоялого двора ни в одном крестьянском доме не горели свечи или лучины. Крестьяне слышали стрельбу из усадьбы, и все молились, чтобы их обошло стороной.
Теперь молча пили, не глядя друг другу в глаза. Только Рафаэлла оставалась трезвой. Как там отец? Где Олаф? Где Гаэтано? Она ждала, что душегубы ей напомнят про обещанные десять золотых каждому, но шляхтичи вели себя, как и стоило ожидать от дворян. Что один благородный человек пообещал другому, то будет отдано. Не сегодня, так завтра, а не завтра, так послезавтра. При жизни не успеет, наследники отдадут.
— Что, шановные паны, чудища в дерррревне есть? — произнес знакомый голос.
На свет вышел недавний герольд с ночного турнира.
— Доминго! — Рафаэлла вскочила с лавки.
— Рафи! — Гаэтано обогнал попугая и обнял жену.
Только теперь она дала волю чувствам и зарыдала.
Гаэтано выглядел как хорошенький мальчик, которого зимой одевала бабушка. Три слоя теплых одежек, шапка, обвязанная платком, на ногах толстые чулки. В руках сапоги-скороходы. Человек из неуязвимой свиньи получился без единой свиной черты лица. Скорее, похожий на ангела. Может быть, ангелы на самом деле и не такие, просто латинские богомазы пишут ангелов с таких натурщиков. Больше двадцати лет на вид никак не дашь. Может быть, он даже младше Рафаэллы.
— Здесь все свои? — спросил он.
— Да, — ответила за всех Оксана, — Волки пришли?
— Пришли. Олаф!
Вошел голый Олаф. Он происходил из тех, кто перекидывается, не привязываясь к месту.
— Одеться дайте, а то замерзну сейчас, — сказал он.
Корчмарь вынес штаны, рубаху и поношенный, но не дырявый жупан. Пропивать одежду — старая традиция.
Доминго расправил крылья у камина.
— Ну и холод тут у вас! — недовольно сказал он, — Налейте горррячего бедной птице!
Выпил теплого вина и чуть-чуть согрелся.
— Я понимаю, как тут живут люди. У них теплая одежда. Я понимаю, как тут живут звери. У них жир и шерсть. Я не понимаю, чем тут греются птицы!
— Они привыкли, — сказал Олаф, зябко кутаясь в жупан у камина.
— Почему вы пошли сюда, а не в усадьбу? — спросила Рафаэлла.
— Два фурргона, — сказал Доминго.
Конечно. Фургоны остались снаружи, а вожак не упустил возможность разведки с высоты птичьего полета.
Олаф подошел к двери и позвал еще кого-то. В дверь не столько вошли, сколько пролезли двое человеко-волков, похожих на великанов-людей с полуволчьими мордами и полуволчьими лапами. Один мало не полтора человеческих роста, другой на голову выше Богдана.
— Гутен таг, — сказал большой, а второй просто кивнул.
На дворе уже никакой не таг и ни разу не гутен, но никто не рискнул не согласиться. Пушкарь коротко и грамотно описал произошедшие события, при помощи еды на столе обозначил план усадьбы и господского дома.
— Кто старший? — спросил ликантроп.
— Я, — без тени сомнения ответила Рафаэлла и представилась, — Рафаэлла фон Нидерклаузиц.
— Где отец? Жив?
— Фьорелла пожелала ему провалиться, так что должен быть в подвале дома Чорторыльского.
— Точно?
— Подвал под домом есть, — сказал Анджей, — Вход из кухни. Сидят ли там до сих пор немцы, не поручусь. Если нечисть пойдет на штурм, немцы могут взорвать бочки с порохом. Могут и уйти через подземный ход, если найдут его.
— Там порох?
— Пять бочек.
— Надо поспешить. Олаф, как думаешь?
— Нидерклаузиц может взорвать, если увидит, что проигрывает, — ответил Олаф.
— Тогда идем.
— Сколько вас? — спросила Рафаэлла.
— Двадцать восемь, — ответил Олаф.
— Мы с вами.
Рейтар, пушкарь и санитар кивнули. Пережив войну, глупо бросать сторону, которая вот-вот победит, за шаг до победы.
— По кой черт? — ликантроп презрительно посмотрел на нее сверху вниз, — Сиди, девчонка.
— Может я и девчонка, но видел бы ты, какой у меня конь.
— Какой?
— Огнедышащий.
— Пригодится. Еще кто идет?
— Я, — поднялся Бенвенуто.
— Я, — поднялся Анджей.
— Что у тебя с рукой? Нужен ты там?
— Я шляхтич, и люди не скажут, что панночка поехала на битву, а пан струсил.
— Не поспоришь. Идем.
— А чем чорт не шуткуе, — сказал Богдан, — З вовками, да з таким конем нам сам чорт не брат. Я в доле.
— Ты що? — Оксана накрыла его руку своей, — Тоби бильше усих треба?
— Ага. Мы коней наловивши, а видала, скильки там зараз пид ногами гарной зброи? Един який пистоль талеров на двадцать потянет. Ты тильки ворожи, щоб по мени лишку не прилетело.
Остальные двое душегубов не настолько воплощали шляхетский дух, как Анджей. Что с них взять, разбойники у черта на службе. Но после слов Богдана о трофеях тоже вызвались добровольцами.
На подходе к усадьбе встретили нескольких волков, отправленных на разведку.
— Хорошо, что вы раньше не появились, — сказал старший из разведчиков, — Только что колдун и ведьма обходили дом и дворы.
— Кто там еще? — спросил ликантроп.
— Ведьма с зелеными волосами, от крика которой лошади дохнут, — сказал Бенвенуто, — Я не настаиваю, но лучше бы нам всем заткнуть уши.
В остальном люди надавали совершенно разных описаний, перепутав и количество, и виды чудищ. Рафаэлла со своим книжными знаниями уверенно распознала троих, и это были очень сложные трое. Оксана сообразила посмотреть сквозь пальцы и дополнила. Девушки с луками — никакие не девушки, а даже скорее сущности, чем существа. Старичок с веревкой на голове — не чудище, а человек, очень сильный колдун.
Остальные, даже бесстрашный рубака Анджей, описывали непонятно кого, соединяя несоединимое, будто от разнообразия у них в головах все перемешалось. Единственное, в чем все сошлись, что кроме чудищ были поднятые покойники, но потом они ушли обратно на погост.
Разведчики-волки сообщили, кого еще унюхали в доме. К тем, что опознала Рафаэлла, добавились еще двое или даже трое сложных противников. Старший ликантроп порадовался, что усилил свою армию людишками и лошадкой. Это по сравнению с людьми любой оборотень большой и сильный. Против некоторых обитателей Подземья матерый волчара так, серединка на половинку. А уж людям без колдовского или освященного оружия, на худой конец, серебра, против чудищ остается уповать только на Божью помощь.
27. Глава. Прямой наследник Меднобородого
— Кто колдует в моем доме? — раздался со второго этажа голос пана Чорторыльского, — Убирайтесь все отсюда к чертовой… к моей бабушке!
— Ты же сам нас пригласил, — ответила с кухни Ядвига.
— И что, вы теперь тут жить останетесь? Мое вино пить, мое мясо жрать? Пошли все вон! — рявкнул пан сверху.
Чудища на всякий случай встали из-за стола.
— Мы пойдем, или как? — спросил клыкастый кровопиец с раненой рукой.
— Погоди-ка, — сказала ведьма, — Люциус…
— Кому Люциус, а кому и пан Люциус!
— Давай мы сейчас немцев из подвала заберем и сразу уйдем.
— Лапы прочь от подвала! Там порох!
— Так немцы спят. Мы с Балбутухой наворожили. Дадим им из подвала уйти и вне дома порешим. Самую малость погоди, должна буду.
По лестнице в зал вышел никакой не Чорторыльский. Вышла большая красная птица. Ядвига посмотрела на птицу сквозь пальцы.
— Ты кто? А где пан? — спросила она.
Птица вдохнула, как бы собираясь ответить, а потом распахнула клюв и издала тот самый крик, который подслушала у Ядвиги в альпийской экспедиции за трупом Меднобородого.
Правда, в птичьи легкие никак бы не влезло столько воздуха, сколько в ведьмины, поэтому крик получился хотя и громким, но коротким. Чудища всего-то упали на пол, да и сама Ядвига вместе с ними.
По крику попугая, как по сигналу, в двери и в окна со стороны фасада в зал ворвались волки. Потому что ни чудища, ни, тем более, мертвецы, и не подумали ни закрыть двери на засовы, ни выставить часовых. Лучше бы, конечно, с обоих сторон, но Рафаэлла помнила, что чертово колдовство увеличило зал.