Стрелка часов, мягко светившихся на приборной доске автомобиля, подходила к одиннадцати. Не опоздать бы к условленному часу! Кеш нажал акселератор. Вскоре с дороги, вьющейся по склону горы, стали видны силуэты домов и церкви Бриуэги. Кеш сбросил газ на повороте и придержал машину: последний поворот к деревне. Патруль остановил автомобиль.
Кеш предъявил пропуск и спросил, где дом генерала.
Через несколько минут он вошел в комнату с чемоданом в руке. При виде его Матраи удивленно спросил:
- По какому случаю ты сегодня с таким багажом?
- Видишь ли... - Кеш снял очки и старательно протер толстые стекла. Видишь ли: целую неделю я нигде не могу приткнуться, чтобы проявить кучу нащелканной пленки.
- Так что же, у тебя там лаборатория, что ли?
- Все, что нужно!
Кеш принялся распаковывать чемодан и достал красный фонарь и целую груду пленок.
- Сначала ты выпьешь с нами, - решительно сказал Матраи. - Сегодня мы дали волю воспоминаниям. Мечтаем о своих вторых профессиях. Даже я, как старый павлин, распушил свой пестрый писательский хвост: мечтаю о том, какой роман напишу после войны...
Но Кеш стал собирать свои фотографические принадлежности.
- Брось все это, - Матраи почти силой вернул его к столу. - Еще стакан, друзья! За большой успех!
Кеш снова пристально взглянул на него:
- Непременно за большой?
- Непременно.
- А по мне - после стольких месяцев поражений хоть бы какой-нибудь...
- У нас не было ни одного поражения! - горячо воскликнул Матраи.
- А все отходы, отступления?
- А кто тебе сказал, что отступление непременно поражение?
- Так говорит азбука военного дела. На войне движение назад поражение, вперед - победа.
- Узко и... не очень грамотно, - безжалостно отрезал Матраи.
- Хочешь скрыться за какой-нибудь софизм?
Только те, кто близко знал Матраи, могли заметить, какой огонек вспыхнул в его глазах, но ничем другим он не выдал своего раздражения.
- Мы не признаем шор, мешающих нам самим своими глазами смотреть на мир и понимать события так, как мы их понимаем.
- Браво, Матраи! - крикнул Зинн.
- Отступление подчас - путь к победе, - сказал Матраи.
- К примеру?
Матраи на минуту задумался.
- ...Кутузов.
- Фью! - насмешливо свистнул Кеш.
- Напрасно так думаешь. Более богатой школы, чем история, мы не имеем.
- Я не такой знаток военной истории, чтобы сразу тебя опровергнуть, но думаю...
- То, что говорит генерал, опровергнуть нельзя, - послышался вдруг сухой, размеренный голос Энкеля. - Это истина. So!
Зинн с удивлением смотрел на Энкеля: от этого штабиста трудно было ожидать такого поворота от традиционной немецкой догмы: "Побеждает тот, кто наступает".
Но оказалось, что Энкель сказал еще не все, что хотел.
- Что касается именно нас, офицеров революционных армий, то, кроме опыта военной истории, который изучают буржуазные военные, нас должен интересовать, - он наставительно поднял палец и строго взглянул на Кеша: должен особенно интересовать опыт гражданской войны.
- В ней меньше всего сказывается искусство военных профессионалов, возразил Кеш.
- Но больше всего гений народа! - сказал Матраи. - Творческий гений, помноженный на непреклонную волю к победе.
- So, - проговорил Энкель и, расшнуровав свою тщательно завязанную папку, перелистал тетрадь. - Я должен напомнить замечательные слова: школа гражданской войны не проходит для народов даром. Это - тяжелая школа, и полный курс ее неизбежно содержит в себе победы контрреволюции, разгул озлобленных реакционеров, дикие расправы старой власти над мятежниками и т.д. Но только отъявленные педанты и выжившие из ума мумии могут плакаться по поводу поступления народов в эту мучительную школу; эта школа учит угнетенные классы ведению гражданской войны, учит победоносной революции... - и он еще строже посмотрел на Кеша.
- Забыть это - значит испугаться первого отступления, - сказал Матраи. - Верно, Людвиг? А мы их не боимся... Отступать сегодня, чтобы завтра обратить противника в бегство, - в этом больше смысла, чем очертя голову нестись вперед сегодня, чтобы завтра бежать. Должен сознаться, что сейчас, когда Людвиг напомнил нам эти ленинские слова, кое-что представляется мне совсем в ином свете. Пребыванию здесь нас, горстки иностранных добровольцев, я придавал больше значение моральное, как знаку международной солидарности трудового человечества, чем значение реальной военной силы. Но ведь если вдуматься: добровольцы-интернационалисты - люди с наиболее богатым боевым прошлым среди сотен тысяч испанцев, впервые взявших в руки оружие, - значит, наши добровольцы для них не просто надежные солдаты, а и более опытные боевые друзья. А для самих интернационалистов те несколько человек, за плечами которых опыт гражданской войны в России, тоже не просто еще несколько революционных солдат - это же учителя. Вот почему мы и должны иногда учить.
- Хватит, - недружелюбно пробормотал Кеш. - Я приехал сюда не для исторических изысканий и теоретических дискуссий. Мне нужны картинки для газеты. Истина пусть подремлет до более благоприятной обстановки.
- Ой-ой, Михаэль! - крикнул Матраи. - Истина нетерпелива!.. Погоди, куда же ты?
- Пора. - Кеш озабоченно посмотрел на часы. - К полуночи я должен знать, что у меня на негативах. У тебя тут найдется чулан?
- Чулан?
- Впрочем, не нужно... Я видел чердак. Это меня устроит.
Кеш вставил за красное стекло фонаря свой карманный фонарик.
Зинн, нахмурившись, следил за лицом Кеша. Спокойствие покидало его всякий раз, как появлялся этот человек. Зинн и сам не знал, в чем тут дело...
В дверях Кеш лицом к лицу столкнулся с бойцом, который ввел высокого человека с широкими, сутуловато сведенными плечами. При ярком свете лампы человек этот растерянно замигал: это был Нокс.
Сопровождавший его боец доложил адъютанту Матраи:
- С той стороны пробился товарищ, вот его документы.
Кеш было остановился, с любопытством прислушиваясь, но тут же, поймав на себе настороженный взгляд Зинна, поспешно вышел.
В сенях Кеш включил фонарик, нащупал перила лестницы, ведущей на чердак, и стал подниматься.
Наверху было тесно и грязно. В разбитое слуховое оконце врывался холодный ветер горной ночи. Кеш задел головою за стропила и чихнул от посыпавшейся пыли.
Он взглянул в оконце: были видны неверные силуэты гор, со всех сторон обступивших Бриуэгу. Далеко за ними, на северо-западе, то и дело вспыхивали безмолвные зарницы артиллерийских залпов. По тому, что не было слышно канонады, можно было судить о том, как далеко успели уже прогнать итальянцев.
Снизу, из комнаты, где сидели офицеры, донесся крепкий баритон Зинна:
Хочу проснуться
В лучах зари,
Чтоб в небе летчик
Не парил.
Не слышать бомбы,
Гранаты воя
И разговоров
О нас, героях...
Кеш усмехнулся и высунулся в разбитое оконце. Черепичная крыша была во многих местах проломлена. Кеш дотянулся до ближайшей дыры, прикрыл ладонью алое стекло фонаря и опустил фонарь в пролом. Аккуратно установил его так, чтобы стекло глядело вверх.
Осторожно ступая, так, чтобы не скрипнули ступеньки, Кеш спустился в сени и выскользнул на улицу. Прислушался к тому, что делалось в доме. Зинн больше не пел...
У Зинна испортилось настроение. Петь не хотелось. Чтобы не нарушать общего веселья, он незаметно вышел. Горы дохнули ему в лицо холодом ущелий. Над головою несмело дрожали звезды. Они то и дело прятались за набегавшими облаками. Какая тревожная ночь!
Порыв ветра растрепал Зинну волосы. Вернуться за шапкой?.. Не стоит. Вероятно, у него не очень веселый вид, - зачем портить настроение товарищам? А все из-за этого противного Кеша.
Зинн зашагал прочь от дома. Скоро он вышел на пригорок. Пригорок был невысокий, ниже окружающих гор, но Бриуэга была как на ладони. Среди темных кварталов смутно серела лента шоссе. Зинн оглядел деревню, окрестности, где расположилась на отдых бригада. Эти люди имели право на отдых! Пусть спят батальоны Гарибальди, Домбровского, батальон, носящий такое дорогое и славное имя, - Тельман!.. Тельман... Уже три года в тюрьме...
Зинн отогнал печальные мысли, и его взгляд побежал дальше по испанской деревне, проверяя, не демаскировал ли себя какой-нибудь батальон полоской света. Ведь фашисты повадились теперь летать и по ночам.
Зинн вздрогнул: что значит этот яркий красный огонек посреди Бриуэги?.. Кто мог?.. И тут же вспомнил: фотографический фонарь Кеша!
Зинн шагнул было и замер... Прислушался... Не верилось: неужели стоило только подумать о сатане - и он тут как тут? Да, он не может ошибиться: это звук самолета. Одинокий, пока еще такой неясный, что даже не скажешь, с какой стороны он идет... Самолет, фонарь!..
Зинн большими скачками спускался к Бриуэге, минуя тропинку, прямо по склону, прыгая через камни, канавы...
Гул самолета вырвался из-за горы и сразу стал громче. Самолет шел низко, над самыми вершинами гор. То затухающий, то снова усиливающийся, как завыванье приглушенной сирены, хорошо знакомый голос немецкого бомбардировщика.
Сердце разрывалось в груди Зинна от бега. Он хотел опередить самолет, добраться первым к красному фонарю в центре Бриуэги.
Зинн был уже у подошвы холма, когда сверкнули первые выстрелы зенитных пулеметов. Они заливались, торопливо перебивая друг друга. За их очередями не стало слышно самолета.
Зинн был уже на улице. Он издали увидел высыпавших на выстрелы офицеров.
- Фонарь!.. Красный фонарь! - Что было сил крикнул Зинн.
Но вибрирующий звук падающей бомбы заглушил его крик. Яркий всплеск пламени ослепил Зинна, и тугой удар воздуха отбросил его к стене дома.
"Матраи?!"
Развалины дома Зинн увидел только через несколько минут, когда пришел в себя. Первой мыслью было: "Матраи?!" Подошедший офицер протянул Зинну выпачканный в глине зеленый сафьяновый бумажник. Он был немного изогнут, словно слепок груди, на которой пролежал много лет. Зинн сразу узнал: это был бумажник Матраи. Из него и сейчас еще торчал незапечатанный конверт неоконченного письма.