— А где мать? На работе?
— Да.
— А отец?
Лена как-то неуверенно пожала плечами:
— Погиб... На войне...
Ему показалось, что девочка отвечает неохотно.
— И хороший у тебя папа был?
— Не знаю. Не надо о нем.
— Так, может быть, он... не погиб? — ему стало страшно.
— Погиб, погиб! Зачем вы?.. Маме больно о нем вспоминать.
Он все понял. Прав Спаситель. Для семьи он отрезанный ломоть. Тосе сообщили, что он предатель.
— Жить трудно вдвоем?
— Справляемся, — она рассуждала совсем по-взрослому.
Крайнин решил сегодня же уехать, но не смог этого сделать, хоть издали не повидавши Тосю. И вечером ее увидел. Она устало шла к дому. Чуть похудела, но, казалось, осталась такой же, как до войны.
Он ковылял по другой стороне, а она на него — никакого внимания. Видно, жила заботами дня. Хотелось перебежать дорогу, упасть ей в ноги, просить прощения, но что-то еще более сильное болезненно держало на дистанции.
Он не уехал ни назавтра, ни напослезавтра. Решил как-то помочь семье. Но как? И придумал. В Саратове и в Энгельсе он приобрел тройку золотых колец, золотой браслет и серьги. Ночью закопал «клад» неглубоко под яблоней. Он знал, что осенью жена, а может быть, дочь будут подкапывать деревья и наткнутся на него. И рассчитал правильно. Только Зайцевы сдали находку государству.
С тех пор почти ежегодно Крайнин проводил отпуск в Энгельсе. Делал это, конечно, тайком. Врал, что едет на море греть в песочке простреленную ногу. Обычно просился на постой по улице Тельмана и, словно влюбленный, ловил украдкой мгновенья встреч с женой и дочерью.
Они не видели его. Точнее, не обращали на него внимания. Зато он видел их. Знал, что делают. Жил в эти короткие минуты их жизнью. Радостные мгновения тайной слежки наполняли горьким счастьем весь предстоящий постылый год.
Посланцем с той стороны снова оказался Спаситель. Только приехал он теперь не временно, а обосновался постоянно, купил солидный дом.
Когда закончилось строительство Дома офицеров, по настоянию Спасителя, Крайнин устроился туда маркером. Бильярдную посещает много военного люда. Найдутся болтуны. Да и выходной не в воскресенье. Этот день можно рационально использовать для радиосвязи и встреч.
С Екатериной Лузгиной Максим познакомился зимой в том же году, как переехал в Степняково. Однажды набрался в ее пивной до чертиков. Недалеко от пивной упал в снег и чуть не замерз. Спасла Екатерина. Приволокла к себе домой.
Чем он приглянулся Катьке, трудно сказать. Может тем, что дверь починил, стулья шаткие посклеивал да ляду новую на погреб смастерил. А, может, просто не хватало молодой вдове хоть завалящего мужика.
В Катькином доме встречались три года. Дочь ее подросла. Стал стесняться ходить туда. Дал свой ключ. Но предупредил: приходи изредка и не раньше одиннадцати ночи. Велел ходить потайной калиткой. Дескать, от людских глаз будет подальше. Не хочет, чтобы кто-то видел, как она к холостому мужику бегает.
Настоящая свистопляска началась недавно. Спаситель пронюхал, что в гарнизон должны поступить новые истребители. Пришел приказ: расконсервироваться! Ох, как волновался Максим, когда после длительного перерыва взял в руки ключ. Одни неприятности посыпались, как прибыл сюда Ураган-Кребб. Он, правда, вовремя предупредил, чтоб уничтожил резиновые сапоги, но лучше б сам провалился в тартарары.
С лета Крайнин потерял покой. В этом году не пришлось съездить даже в Энгельс. Хоть бы благополучно все кончилось.
— Стой! Капут тебе, Никитыч, капут!
...Крайнин вскочил с постели. В ушах металлом звенел голос Мельникова. В комнате холодно и сумрачно. Наполз ранний зимний вечер. В плите, словно глаза дракона, багровели угасающие угольки.
Никитыч зажег свет, расшевелил тлеющие угольки, подбросил свежего угля. В памяти все ворошилась и ворошилась его прошлая неудачливая жизнь. Как убежать от нее? Как вернуть довоенное счастье? Нет, выход, видимо, один: пойти с повинной!
У плиты ему жарко. Фиолетово-красный огонек весело лижет уголь, от раскаленных конфорок пышет зной. Ходит Никитыч по комнате. Голова раскалывается. Поблескивающие стекла окон глядят в темноту улицы, как в пещеру. Они схвачены морозным кружевом. Такой же красивой, как эти кружева, могла быть его жизнь, но выхватила из этой красоты только холод.
Поздно. Пусть даже не расстреляют. Пусть дадут пятнадцать. Мне тогда будет шестьдесят один... — тяжко вздыхает. Все! Прошла жизнь. Прошла.
На стене звучно тикают ходики. Уже около девяти.
Мучительно Крайнину. Наконец, решается. Берет с этажерки тетрадь, чернильницу с ручкой и садится за стол. С робостью выводит на листе: «Граждане начальники!..» Вырывает лист и пишет на новом: «Уважаемый товарищ Мельников!» Вырывает и этот лист. Снова ходит. Нет, не хватает духу. Проклятая трусость, как гадюка, заползла однажды в душу и не выгнать. В ушах скрипит голос Спасителя: «Не вздумай сотворить глупость. Тот солдат выкинул коленце и...» Да, они угрозу исполнят. Он их знает.
Крайнин сидел тогда за ширмой в Катькиной пивной. Спаситель шантажировал солдата, грозил ему. На его совести самолет. А солдат бросился в единоборство с ними двумя. И не побоялся рассказать все особисту. Вот только не знал, откуда придет лихо. А я?.. Да я ведь их знаю. Могу указать. Может, за чистосердечное признание и помощь даже срок отсидки скинут?..
И снова садится за стол Крайнин. Теперь уже уверенней пишет:
«В особый отдел. 25.12.1957 года.
Обращается к вам Максим Никитович Крайнин. Он же, на самом деле, Михаил Анатольевич Зайцев. Нет больше моих сил молчать. Попутала меня нечистая в войну. Трусость проявил».
Крайнин подумал, прошелся по комнате, сжег в плите вырванные листы, на которых пытался писать, и сел снова за стол.
«Прежде чем поведать о себе и тех, с кем меня связало предательство, хочу просить власти не трогать мою семью: Антонину Петровну Зайцеву и дочь Елену, которые проживают в городе Энгельсе и ни в чем не повинны. Принудили меня стать на путь преда...»
Никитыч вдруг услышал, что в сени кто-то тихонько вошел. Испуганно вскочил, схватил тетрадку, сунул ее в первую попавшуюся книгу на этажерке. А в сенях кто-то орудовал ключом. Никитыч отчетливо слышал, как им искали гнездо в замке, чтобы открыть комнатную дверь.
«Кто это? Кто?..» Ключи от его избы были только у Катьки да на всякий случай Спаситель дал Креббу.
На ходиках — двадцать минут двенадцатого. В такое время обычно приходит Катька. Но сегодня среда. В его выходной она так поздно не являлась. «Кребб! Учуял, гад!» Никитыч хотел схватить кочергу обороняться, но ноги не двинулись с места. А ключ в дверях нашел гнездо и повернулся. Щелкнул замок.
22Ниточка оборвалась
В сегодняшнюю ночь Александр Васильевич впервые спал относительно спокойно. Наконец-то напали на верный след, и теперь рядом с тем, кто взят на мушку, ночует надежный человек — Иван Иванович Игнатенко.
Повеселевший и полный энергии, Александр Васильевич прошел в свой кабинет. Вчера была среда, выходной в Доме офицеров, что замедлило сбор справок о маркере Крайнине, но день не прошел зря. Кое-что удалось узнать по своей линии. Допуск у него честь по чести. Родом из-под Смоленска. Беспартийный. На фронтах с двенадцатого октября 1941 года по восемнадцатое сентября 1943-го. Награжден орденом и пятью медалями. Мужественный грамотный разведчик. Такова характеристика из воинской части, где он служил до последнего ранения. Фотография соответствует обличью Крайнина. Наклеена будто без фальши.
Мельников поднимается со стула, закуривает и подходит к окну. Вдали на аэродромной стоянке снуют топливозаправщики, идет подготовка к полетам. Возвращается. Облокотясь о стол, еще раз вдумчиво перечитывает скупые данные из документов Крайнина. Был ранен под Тихвином в плечо... Ах, вот как можно проверить... Так... Последний боевой путь Крайнина — тяжелое ранение в ногу под Полтавой. Ранение у него есть. Но ранение ему могла «устроить» разведка абвера. А Тихвин?.. Если Крайнин есть Крайнин, у него должна быть отметина и от Тихвинского ранения. Мало вероятно, чтоб настоящий Крайнин почти с начала войны и до сентября 1943-го храбро дрался, а потом дал себя завербовать врагу. Короче: если Крайнин подставной — у него плечо в порядке.
Мельников тут же решил связаться с Волковым и попросить аудиенции, но позвонили из секретной части, чтобы забрал срочный документ. Это коллеги из училища ответили на запрос по личности Семена Маркина. Принес письмо к себе и с волнением стал читать препроводительную:
«Сообщаю, что по нашим данным интересующий вас Маркин Семен Александрович в числе лиц, упомянутых в запросе, не значится. Направляю его фото и две характеристики».
Что ж, ответ был положительный. Фото тоже соответствовало живому Маркину. Не торопясь, Мельников прочитал характеристики. Первая была из военного училища, вторая — из школы. Нового мало. Александр Васильевич сшил документы металлической скрепкой и пошел к Волкову.
Степан Герасимович что-то писал. Он жестом указал Мельникову на стул и дописал до точки.
Мельников изложил шефу мысль, как можно быстро проверить, настоящий здесь Крайнин или «поддельный»:
— Завтра устроим для вольнонаемных Дома офицеров медосмотр. Сейчас как раз диспансеризация. Попрошу медика особо осмотреть Никитыча, и через час буду знать, был он ранен в плечо или нет.
— Одобряю. Что еще, Александр Васильевич?
— Пришел ответ на ваш запрос о Маркине. Посмотрите, — Мельников положил на стол сколотые характеристики и фото.
— Ну что ж, все в порядке, — прочитав, сказал Волков.
— У Крайнина тоже по документам все в порядке.
— О Маркине есть что-то новое?
— Да нет. Но и старое не проходит. Ведь нет у него алиби.
Мельников еще хотел доложить о своих подозрениях относительно Чухры и Маркина, позавчера вечером попавшихся ему на глаза, когда он шел по следам маркера, но телефонный звонок прервал его на полуслове. Звонил внешний телефон. Волкова вызвал город.