иректор ФБР, всем персонажам романа становится понятно, что в этой стране дали слишком мало прав честным военным и, пожалуй, переборщили с правами и свободами. Но поздно: половина Вашингтона уже в руинах; хорошо еще, что президент с супругой не пострадали. Только на последних страницах романа оставшиеся в живых персонажи испытывают угрызения совести, что три сотни страниц назад руководствовались абстрактным гуманизмом и не позволили Элу Винсенти уничтожить самолет будущего разрушителя столицы одной ракетой. А ведь цель была так близко, а ведь добро с кулаками могло бы побороть зло с небес...
Весьма пессимистическое произведение американского романиста нашим читателем, однако, может быть воспринято с оптимизмом. Ибо апокалиптическая ситуация, описанная Дейлом Брауном, в наших условиях исключена. И не потому, что наши службы ПВО лучше заокеанских, а Кремль лучше защищен, чем Белый дом. Просто «недостаток системы», о котором сокрушались полковник с адмиралом, у нас ликвидируется в рабочем порядке. В наших условиях самолет с преступным или просто подозрительным мсье Казье вряд ли бы долетел до середины романа. И потом журналистам просто предложили бы три версии одновременно: 1) что никакого самолета вообще не было, 2) что он сбил себя сам и 3) что он скрылся в сторону моря.
1995
«Мираж» для Бонда-младшего
Ларри Бонд. Котел. В двух книгах. М.: Эксмо
Войны, как известно, бывают справедливые, несправедливые и игрушечные. Последние, в свою очередь, могут быть сделаны из жести, из папье-маше или из бумаги. Американский писатель Ларри Бонд (видимо, младший брат Джеймса) развязал в Европе бумажную войну протяженностью в тысячу страниц, перекрыв в один присест личные рекорды Шпенглера и Эренбурга. У поименованных господ старушка Европа закатывалась и гибла слишком быстро, скучно и притом в условиях, не подобающих нашему просвещенному веку пара и электричества: и закат вручную, и гибель по дедушкиным рецептам были там организованы просто-напросто кустарно. Зато уж в произведении Бонда-младшего Европа отдавала концы под воздействием зримых достижений военно-инженерного гения. И если она в финале все-таки выкарабкивалась из смертельного «котла», то отнюдь не по причине конструктивных несовершенств всех этих «Аваксов», «Брэдли», «Вампиров», «Гелиосов», «Дюрандалей», ЗРК, «Иглов», «Корморанов», «Леопардов», «Миражей» и прочих орудий истребления на все буквы алфавита (кроме, разве что, Ъ, Ь и Ы).
Издатели обозначили жанр романа «Котел» как технотриллер – и тем самым совершенно не погрешили против истины: по количеству боевой техники на один квадратный сантиметр страницы Бонд оставил далеко позади даже своего соотечественника Клэнси. Живописатель «Игр патриотов» и «Реальной угрозы», правда, успел назвать жанр технотриллера «новой эпохой в литературе», но сам, похоже, еще оставался в старой. Ибо читатель Клэнси хоть и мог почерпнуть из его романов некоторое количество технической информации (как самому угнать атомную субмарину, как самому собрать ядерную бомбу и проч.), но главное достоинство его книг тем не менее было в сюжетах – динамичных, острых, чьи повороты могли быть неожиданными, но оставались логичными и (в рамках общего замысла) довольно правдоподобными.
Ларри Бонд позаимствовал у Тома Клэнси «монтажный» характер композиции (беспроигрышный принцип «а в это время...»), однако все наличествующие запасы логики и правдоподобия вынужден был без остатка отдать боевой технике: представления автора о механизме принятия важных политических решений уже несравненно более фантастичны, нежели излагаемые автором сведения о механизмах ракет «Спарроу», вертолетов «Сихок», миноносцев «Спрюнс» и т. д. К примеру, сцена подписания президентом России – под давлением маршала-«ястреба» – указа о введении в стране военного положения исполнена в духе «Крестного отца». Маршал делает президенту «такое предложение, от которого тот не может отказаться», в пять минут демократия в стране сведена на нет. После чего олигархам не остается ничего другого, как двигать войска поближе к польским границам – в твердом намерении перейти все границы здравого смысла. Ну ладно, Россия, что с нее взять? Страна медведей, где, «несмотря на многолетние официальные антиалкогольные кампании, алкоголизм по-прежнему оставался главной причиной смертности мужской половины населения России». Но Франция-то с Германией каковы! «В условиях экономического краха Европы» решили объединиться и с помощью превосходства в живой силе и технике (следует обязательное описание техники) поработить всю Европу, от британских морей до Бреста.
Ни германский канцлер Шредер, ни французский вождь Десо автором романа ни разу не были уличены в злоупотреблении спиртными напитками, и значит, их агрессивная внешняя политика на континенте может быть объяснена лишь приступами клинического слабоумия. Еще ни один «Мираж» не нарушил польской границы, а самый темный читатель уже соображает, что на сторону униженных и оскорбленных восточноевропейских народов горой встанут Соединенные Штаты и дадут отпор франко-германским захватчикам. Да и как же иначе? «Близилось к концу двадцатое столетие, а Европа пятилась все дальше и дальше назад, от яркого света будущего в свое жестокое и темное, полное распрей прошлое...»
Лишь Соединенные Штаты оказываются островом демократии и трезвомыслия в океане всеобщего безумия. Американскому президенту, естественно, с самого начала приходится нелегко – как нелегко любому атланту: «его плечи были чуть сгорблены – на них как бы давил груз постоянных битв с изоляционистскими тенденциями, разрушавшими экономику». Не будь атлантов из Госдепартамента, события в Европе развивались бы по сценарию, предсказанному поэтом Городницким: «Во тьме заплачут вдовы, Повыгорят поля, И встанет гриб лиловый, И кончится Земля». Упоминание о «грибе лиловом» в данном случае не выглядит поэтической метафорой: крейзанутые французы в романе решают применить ядерное оружие, и лишь благодаря техническому совершенству (следует описание) противоракет, американский авианосец – в который и целились ракетой – совершенно не пострадал.
В финале романа все «лягушатники» (носители априорного галльского коварства) и все «боши» (чья агрессивность тоже сама собой разумеется) посрамлены. Однако Ларри Бонд, устраивая в конце традиционный американский «хеппи-энд», идет вразрез со своей концепцией. Ибо раз уж Европа погрязла в безумии войн, то кто может гарантировать, что в следующий раз все чокнутые европейцы вновь не наломают дров? И не лучше ли заранее держать американских морских пехотинцев в бундестаге и в Елисейском дворце?
Кстати, московские издатели «Котла» настолько прониклись обидой Ларри Бонда на потенциальных французских агрессоров, что в одной из глав Елисейский дворец презрительно назван Елисеевским – словно это не дворец, а так, гастроном.
1995
Толстый-толстый слой плутония
Том Клэнси. Все страхи мира. М.: Мир
Опять опоздали! Наши исследователи масскульта вновь крепки задним умом. Первый раз осечка вышла, когда не разгадали вовремя феномен Мыльной Оперы, а потом озадаченно разводили руками, пока на торжествующем фоне плакс-богатых скукоживались отечественные сериалы про кооператоров и подростковую любовь с милицейским оттенком. Вторично, похоже, недоглядели за феноменом Пухлого Романа в Переплете, и, когда вдруг книжный рынок без боя оккупировали бронированные кирпичи старорежимных П. Проскурина, А. Иванова и проч., – издатели бестолково заметались в поисках реальной альтернативы этим выползкам из светлого прошлого.
Именно в такой момент, не имея на руках квалифицированных исследований феномена, горячие издательские головы решили, будто выигрыш – непосредственно в толщине.
Одним из первых впало в эту ересь уважаемое московское издательство «Мир», в свое время прославившееся покетбуками серии «Зарубежная фантастика»: теперь сделана ставка на большие габариты, и потому издан романище Тома Клэнси «Все страхи мира» (768 с.).
Кажется, успех обеспечен – замдиректора ЦРУ Джек Райан и умнее, и симпатичнее побуревшего от лозунгов Захара Дерюгина. Соответственно, арабские террористы с самодельной ядерной миной, решившие развязать третью мировую, явно покруче подлого белобандита Лахновского (уж не припомню точно, кто там из Проскурина, кто из Иванова). Тем не менее результат обескураживает. «Мир» отважно действует методом проб и ошибок, причем публикация Клэнси, на мой взгляд, – проба и ошибка одновременно.
Дело в том, что большая часть притягательности Пухлого Советского Романа состоит в неторопливой расслабленности повествования, в тихом течении сюжета и идиотической ясности конфликта. Новая полезная информация строго противопоказана. Долгоиграющий роман а ля «Вечный зов» легко можно цедить по странице в день, не испытывая никаких душевных волнений, что ж там будет потом. При желании роман можно вообще читать с любого места либо ежедневно перечитывать одну и ту же страницу. Стародавние бдения под мерцающими ящиками в период ивановско-проскуринских экранизаций являли собой разновидность коллективной медитации, при которой конкретная фабула вещи, вызывающей общий транс, абсолютно не важна.
Клэнси, как назло, оказался живчиком, истинным трудолюбивым американцем. Роман его кинематографичен строго по голливудским стандартам: множество параллельно бегущих сюжетных линий и по-спортивному быстрое переключение с одной на другую, на третью, и так до сумасшедшей ряби в глазах. (Недаром Голливуд, выпустив киноверсии «Охоты за “Красным Октябрем”» и «Игр патриотов» означенного Клэнси, оптом закупил права на весь последующий сериал Jack Ryan Enterprises.) Естественно, для спокойного чтения данный роман совершенно не предназначен: тут проскуринская «Судьба» дает «Страхам» сто очков вперед. Вместе с тем крупногабаритность Клэнси уже не соответствует и спасительному жанру триллера (это слово, наряду с «бестселлером», размещено на обложке переводного кирпича); необходимый жанру адский динамизм плохо сочетается с завышенным листажом. В свое время добросовестность, усидчивость помогли автору романа о подводных лодках «Охота за “Красным Октябрем”» выбиться из провинциальных страховых агентов в ряды писателей, популярных даже в Пентагоне. Впрочем, уже тогда въедливость Клэнси в детали устройства подводных агрегатов вызывала скорее почтение, нежели интерес. Автор-самоучка – дабы отвести возможные упреки в дилетантизме – был педантичен до тошноты.