Угадали! Тускуб. «Аэлита». Повесть Лема помогает по-новому взглянуть и на популярное произведение отечественной фантастики. Образ Аэлитиного папы перестает быть плоско-отрицательным. В повести Алексея Толстого красиво-самоубийственный Тускубов план оказался единственной альтернативой народному восстанию под руководством пришельцев Лося и Гусева, имеющему целью «присоединение к Ресефесер планеты Марс». Из двух зол принято выбирать меньшее. И еще бабушка надвое сказала, что лучше – плановый закат Марса или красный рассвет...
Более трех десятилетий назад Лем поставил диагноз современной словесности, выпустив в свет два сборника эссе – «Абсолютная пустота» (в другом переводе – «Идеальный вакуум») и «Мнимая величина». Значение этих вещей, как и в случае с «Футурологическим конгрессом», становится понятным лишь сейчас. Лем не побоялся открыто назвать могильщика литературы – литературную критику.
Еще недавно казалось трюизмом: критике дозволено существовать в природе лишь в силу того, что существовала литература. Во времена тоталитарные критика пыталась напакостить барину (разгромные статьи в «Правде» были формой мести критики за свое подчиненное место в литературной иерархии). Во времена вегетарианские тихая борьба критики за самосуществование протекала не в такой острой форме. Дискуссии в «Литгазете» казались формой легкой психической атаки на сюзерена. Литература отругивалась от критического собрата лениво, сквозь зубы. Противостояние выглядело разновидностью средневекового теологического спора – кто более матери-истории ценен, курица или яйцо?
Очень немногие в ту пору осознавали, что дело не сводится к возне под пыльным литфондовским ковром: что борьба идет не за чечевичную похлебку, а именно за право первородства. В течение десятилетий подкоп под фундамент иерархий осуществлялся по всем правилам. И вот, наконец, дело было сделано.
Лем предупреждал о бдительности. Тогда не заметили. Теперь уже поздно. Читая сегодня «Абсолютную пустоту», понимаешь, что в начале третьего тысячелетия невозможно отрицать преимущество одной противоборствующей группировки над другой. Ибо, с одной стороны, романы «Ты» Раймона Сера, «Идиот» Джанкарло Спаллацани, «Корпорация “Бытие”» Алистера Уэйнрайта могли считаться полноценными текстами, оригинальными концептуально и художественно.
С другой стороны, ни романов, ни самих писателей, ни их концепций вовсе не существовало, поскольку они оказывались лишь хитроумной выдумкой автора-рецензента. Лем зафиксировал право критиков быть демиургами. «Романы» Млатье, Сера, Спаллацани и других авторов, придуманных Лемом, прекрасно укладывались в несколько рецензионных страничек. Более того – чувствовали себя в таком качестве весьма комфортно. Мятеж закончился удачей: критика могла праздновать освобождение от зависимости, поскольку закрепляла за собой права генерировать воображаемый текст и спокойно подвергать его привычной профессиональной вивисекции. «В таком случае, простите, – словно бы говорила победительница побежденной с усмешкой Остапа, – но у меня есть все основания полагать, что я и одна справлюсь с нашим делом».
Пророчество Лема сбылось. Вдруг обнаружилось, что критика-мятежница давно начала исполнять свои угрозы. Выяснилось, что многие сочинения, над которыми критики в притворном азарте скрещивали шпаги, есть мнимости. Восемь последних книг Макса Фрая, например, оказались издательскими болванками с намертво склеенными страницами или, в лучшем случае, пузырями с интернетовским спамом. Критика коварно смолчала – и никто не заметил.
Испуганные писатели, предприняв судорожные раскопки в поисках текстов раскрученных коллег, по большей части не находили в итоге ничего – кроме вороха аннотаций, фрагментов и интервью. Сам великий и ужасный, фекально-генитально-ледяной фантаст Сорокин на самом деле, разумеется, не произвел ничего, кроме двух десятков цитат и одного театрального либретто. И – никто не заметил, включая «Идущих вместе». Где Галковский? где Донцова? где Олди? где Робски? где Незнанский? Проекты, фантомы, глянцевые проспекты, постеры, бумажные таблички на пустых стульях: «Щасвернус».
Лем предсказал и самое главное (и самое печальное): в отличие от писателей, читатели легко смирились с новым раскладом. После того, как издатели приучили граждан к мысли о том, что большинства писателей, чье имя стоит на обложке, в природе не существует, читателям оставалось только приучить себя к тому, что и текстов никаких тоже нет. Оказалось, это удобнее: проще прочитать три странички, чем триста. Вариант, когда в одном флаконе с сюжетом читателям предлагалась и его интерпретация, выглядел оптимальным. Абсолютная пустота нашла идеального глотателя пустот...
Как и положено человеку-эпохе, Станислав Лем ушел красиво, прихватив с собой нашу веру в таблицу умножения. Мы все еще допускаем, что дважды два – четыре, но прежней убежденности уже нет.
2006
IIIОпера заколдобило
Великий сыщик Алишер Навои
Юрий Безелянский, Виктор Черняк. Терра детектива. М.: Русское товарищество («Детективленд»)
Август месяц традиционно богат историческими событиями. Не верите – убедитесь сами. 25 августа 1530 года родился царь Иван Грозный. 23 августа 1903 года закончился II съезд РСДРП. 4 августа 1962 года не стало Мерилин Монро. Ну и, наконец, еще одна важная веха – 3 августа 1991 года «Независимая газета» напечатала статью автора этих строк, посвященную современной детективной литературе.
Дабы избежать справедливых упреков в мании величия, вынужден скорбно признаться: подбор эпохальных событий – исключительно на совести создателей «Терры детектива», Безелянского и Черняка. Аннотация сообщает, что данная книга «рассчитана на интеллигентного читателя, у которого мало времени и отменный вкус»; в предисловии объявлено, что это «издание, не имеющее аналогов». На первый взгляд кажется, будто в последней фразе содержится некое преувеличение. В конце концов, вся четырехсотстраничная «Терра детектива» построена по принципу «Календаря знаменательных и памятных дат», который любят вести на своих страницах некоторые газеты. Однако в уже упомянутом предисловии нам сообщают о кардинальном отличии данного календаря от всех подобных: по мнению составителей, даты и факты здесь подобраны не абы как, но с глубоким смыслом, и потому книга являет собой своего рода «маленькую энциклопедию».
И вот тут возникает самая главная детективная загадка «Терры детектива»: критерий отбора фактов для «своего рода энциклопедии». Если поверить подзаголовку книги («Всемирные злодеяния, истории преступлений, преступников и жертв»), то сразу возникает множество вопросов. Понятно, почему в календарь попали даты Варфоломеевской ночи, убийства Михоэлса, конференции, проведенной Гейдрихом в Ванзее, или расстрела семьи Романовых. Совершенно непонятно присутствие в том же календаре дат подвигов панфиловцев и Матросова, неудачного покушения на Гитлера в 1944-м или образования государства Израиль. Да и, признаться, не хочется верить, будто собственная давняя статья в «НГ» была преступлением. Может, и не блестяще написано, но на всемирное злодеяние все-таки не тянет, мелковат проступок.
Рассмотрим версию № 2. Допустим, что определяющий критерий – причастность лиц (в той или иной степени) к развитию мирового детективного жанра. Данная версия, необычайно льстящая автору этих строк, объясняет присутствие в книге мини-статей, посвященных Конан Дойлу, Честертону, По, Сименону, Флемингу, Кристи, Гарднеру, Маклину и другим их коллегам. Но если принять эту гипотезу за основу, вопросы все равно остаются. С одной стороны, в ряду писавших зияют обширные лакуны. В календаре есть Чейз, но нет Хэммета, есть Вайнеры, но нет Адамова, есть Овалов, но нет и следа Шпанова. К тому же и к попавшим отношение у Безелянского—Черняка подчас довольно странное. В статье о Дюрренматте про его собственно детективные произведения говорится мимоходом; Диккенс почему-то остается без самого детективного его полотна «Тайна Эдвина Друда»; в заметке о Сартре не упомянут «Некрасов» и т. д. Вполне оправданно появление Айзека Азимова – знаменитый фантаст писал и «чистые» детективы (скажем, роман «Дуновение смерти»), но составители явно о том не знают и пишут общо: «Рассказы Азимова всегда по-детективному интересны и захватывающи».
Мотивировки вовлечения того или иного исторического персонажа в круг литературы детективного жанра вообще необычайно оригинальны. Альбер Камю? Извольте: «В его книгах есть немало рассуждений об убийствах». Джордж Оруэлл? «Жизнь Оруэлла была полной драматизма и напряжения, будто судьбу ему предначертало перо опытного автора детективов». Гофман? «Идеи Гофмана вольно или невольно заимствованы авторами современных триллеров». Чехов? Отношения с Ликой Мизиновой есть «любовный детектив». Уильям Берроуз? «Жизнь его напоминает непридуманный детектив». Маркес? «В знаменитых романах “Сто лет одиночества” и “Осень патриарха” читатели могут найти все, что обычно привлекает их в детективе: покушения и убийства, похищения и взрывы...» Анатоль Франс? «Автор многих... романов. Во многих острота интриги почти детективная». Байрон? «Недолгая жизнь Байрона – детективный любовный роман». Набоков? «Жизнь Набокова есть страшный и поучительный политический детектив...» Яшвили? Расправа с ним – «нескончаемый кровавый сталинский детектив». Босх? «Своего рода живописный предтеча детективного жанра». Шукшин? «“Калина красная” – „этакий народный детектив“. Свифт? „Путешествия Гулливера“ читаются „как увлекательный причудливый детектив“. Сара Бернар? „Сыграла много ролей в пьесах с драматическим криминальным сюжетом (“Отелло”, “Орленок”, “Дама с камелиями”)“. Чтобы оправдать появление заметки о каком-нибудь из авторов, создатели книги делают нешуточные литературоведческие открытия, копают очень глубоко. Чем знаменит, допустим, Булгаков? „Фантасмагории Михаила Булгакова обладают пленительным свойством детектива – притягивать, “привязывать” читателя“. Что такое „Приключения бравого солдата Швейка“? „Блистательный юмористический детектив“. А „Повелитель мух“ Голдинга? „Произведение причудливое, философское и бесспорно детективное“. А „Двенадцать стульев“ Ильфа и Петрова? Однозначно – „сатирический детектив“.